похорошеть?
     На следующий же день я  снова вел группу на  Ачишхо. Не успевший стаять
новый снежок начал попадаться уже от поляны с камнем,  в "лебедином" лесу он
лежал во многих местах, а альпийские лужайки покрывал сплошной пеленой.
     Провел и эту группу на водопады. Не успел оглянуться - один из туристов
уже лезет по скользкой стене - по тем самым уступчикам,  где я недавно висел
и  дрожал в наказание за  свое легкомыслие. Кричу ему: "Слезайте сейчас же!"
Где там! Он подтягивается, ухватившись за очередной выступ, и вот он уже  за
водопадом. В полный голос, а нам еле слышно сквозь шум воды, кричит: - Здесь
хорошо, идите все сюда!
     Волнуюсь,   ругаю  себя  за  недосмотр.  Остальные  не  понимают  моего
волнения, со стороны  его позиция  совсем не  страшна. Но  ведь  я-то  знаю,
каково ему будет при  спуске.  Вот он возвращается. Шаг,  другой.  Его  ноги
скользят,  дрожат,  он  всем телом жмется  к скале,  судорожно  ищет  руками
зацепки  и срывается - не там, откуда прыгал я, а выше и ближе  к  водопаду.
Человек  летит вдоль  отвеса рядом  с  водопадной струей метра  три и падает
прямо в прозрачную воду, сквозь которую видны острые камни. У меня сжимается
сердце. Но маленький голубоватый бассейн  под водопадом нежданно оказывается
настолько глу-0оким, что упавший исчезает в нем с головой, тут же выныривает
и двумя-тремя взмахами уверенных саженок достигает берега.
     Вылез мокрющий, сведенный холодом ледяной воды. Целехонек, хохочет. Что
же,  разве его  мне ругать?  Ругать надо  прежде  всего  себя - не  углядел.
Раздеваем  потерпевшего,  а  кругом  нетающий свежевыпавший снег. Растираем,
снимаем  с  себя  кто  что  может.  Загораживаем от женщин, отжимаем  брюки.
Хорошо, что все так кончилось...
     Последний за осень поход па  Ачишхо. Какими он наградил панорамами! Все
было  новым - все горы  облачены  в  серебро,  стали мраморными  изваяниями,
оказались еще более гордыми, чистыми, покоряющими.
     Сентябрь кончился. Заканчивается и сезон на турбазе.
     Проработав  месяц,   уезжаю,   горячо  благодарный  Энгелю   за   такое
поэтическое  начало моей трудовой жизни.  Зовет  приезжать  еще. Соглашаюсь,
совсем не  ведая, как  и когда это  окажется возможным.  Ведь у меня  другая
жизнь,  планы,  цели. Не сказкою ли было все это  здесь, внизу, и там, выше,
над Красной Поляной?
     В  последний  вечер  перед  моим отъездом Нина подходит к  пианино (она
видела, что я иногда вечерами бренчал на нем). Заказывает то один, то другой
из известных романсов. На слух подбираю, конечно, не ручаясь за правильность
аккомпанемента. Просит наиграть арию  Шемаханской царицы. Основную мелодию в
ней сопровождать  легко, но колоратурную часть?..  Нина  просит чуть снизить
тональность и неожиданно начинает петь. И как петь!
     У нее сильное и  нежное  лирическое  сопрано, она  им свободно владеет,
поет с большим  чувством. Стараюсь  аккомпанировать  едва-едва,  а во  время
колоратурных переливов вообще  смолкаю, чтобы не "мазать". Мелодия зазывная,
томительная,  манящая,  переливы сверкают, серебристые,  как  этот  снег  на
вершинах. Но Нина вдруг  прерывает пение, закашливается и в слезах бросается
на  грудь подошедшему Энгелю. Мы, несколько человек,  очарованные ее пением,
растеряны, не знаем, в чем дело. Владимир Александрович  долго утешает  ее и
провожает всхлипывающую домой.
     Наутро  он  мне  рассказывает, что Нина  -  студентка  консерватории по
классу пения, что врачи запретили ей
     продолжать  курс из-за  туберкулеза.  Она надеялась,  что  поправится в
Красной  Поляне. Вчерашнее пение  было пробой, и теперь Нина в отчаянии. Да,
слишком сыр  для туберкулезников здешний климат. Недаром легочный санаторий,
организованный  в Охотничьем домике, просуществовал совсем недолго, а  затем
его заменили домом отдыха для вполне здоровых людей.
     Меня  увозит  с последней группой экскурсионный автобус. Энгель и  Нина
стоят, подняв руки в прощальном приветствии.
     Побежденный  ли я уезжаю? Да, я побежден,  потому что не  побывал ни на
Кардываче, ни  на  Рице. Но я побежден и в  другом  смысле,  покорен Красной
Поляной  и  теперь навсегда  ее почитатель. Я,  конечно,  еще приеду  сюда и
побываю на самых далеких и недоступных озерах Я буду еще победителем!


     Молчат о былом и руины и купы черешен
     Пропитаны горы борьбою и кровью и болью
     МАРШРУТ В ПРОШЛОЕ

        "СБЫВШИЙСЯ СОН"
     ВЕСНА 1934 года.  Своим чередом катилась московская  жизнь. Как далекий
сон,  лишь изредка вспоминалась Поляна, недолюбленная,  недоосмотренная,  не
показавшая  мне  лучшего -  своих дальних  озер,  но  уже  и  тем,  что  она
приоткрыла, навсегда милая сердцу.
     Учусь в Москве. Занимаюсь вещами, совсем далекими от гор  и туризма. Не
буду называть специальность, которой меня обучали,  ибо не хочу ее очернить.
В  ней немало хорошего, и для многих она станет судьбой, главным в жизни. Но
есть великое  дело - призвание.  И лучшая из специальностей,  не совпавшая с
призванием, может  оказаться далекой, неувлекательной  - а значит,  и работа
неплодотворной.
     На  свой факультет  я поступал без призвания. Словно гипнозу,  поддался
традиции, что сразу же после школы следует поступать в вуз, неважно в какой.
А оказывается, гораздо  важнее, чтобы жизненный опыт подсказал, каре избрать
поприще  - тогда  оно  увлечет, захватит,  позволит  забыть  о гранях  между
работой и остальной жизнью.
     Нашему курсу "повезло". В связи с  решительной реорганизацией института
желающим  предоставили возможность переменить  специальность. Выбор будущего
опять становился моим собственным делом.
     А куда влекло? В литературу? Но о чем мог писать недоучившийся студент,
еще вовсе не знавший жизни?
     Неопределенность   тяготила.   Было  стыдно  перед   родителями,  перед
друзьями. И совсем  неожиданно произошло такое,  что все стало ясным.  Я  не
боюсь показаться смешным и расскажу все, как было. Решение пришло... во сне!
Да, во сне, и при этом без какой бы то ни было мистики и суеверных примет.
     Мне приснилась ... Красная Поляна!
     В думах  о  неведомом будущем  я долго не  мог уснуть. Каким же отдыхом
после этого было увидеть  себя  в мягкой,  милой  зеленой Поляне,  с  добрым
Энгелем, с порогами Мзымты  и Сланцами, с необъятными кругозорами Ачишхо:  я
вновь там работал,  куда-то кого-то водил,  увлекал, спорил с  Хустом, искал
заблудившихся...
     Просыпаюсь, как будто омытый в  светлой  реке. Я  счастлив,  я  побывал
дома. Ведь это моя Поляна, где я нужен, полезен, где стольким могу помочь!
     Как  все стало ясно. Куда я стремился, какие еще призванья себе внушал,
если именно там мое основное место, мой путь, моя судьба...
     Немедленно напишу Энгелю - наверное, за полтора года меня не забыл.
     В один  добрый  вечер  вскрываю  конверт с  краснополянским  штемпелем.
Энгель  зачислил  меня  на должность...  методиста турбазы,  что  было  даже
повышением. Решено, еду.
     Но теперь я уже не  наивный романтик, пустившийся в путь с чемоданчиком
и в  разваливающихся туфлях.  Обзавожусь и горными  ботинками, и рюкзаком, и
котелком, и компасом. Покупаю листы  подробной карты Кавказа, изучаю их  так
усердно, что копирую дециметрами почти наизусть.

        "ПОДАРЕННАЯ ПТИЧКА"
     В  Ленинской  библиотеке  с  жадностью  накидываюсь   на  краеведческую
литературу, на  старые путеводители по Красной Поляне. Сколько, оказывается,
о ней  написано! Проглатываю статьи по ботанике, по геологии, целую книжку о
кровельных сланцах. В конце каждой статьи  новый список  источников  - новые
нити к еще неизвестным мне книгам и старинным газетам.
     Розыски источников - это тоже творчество, своего рода исследование!
     Уже  с  первых  шагов узнаю важные сведения,  которые,  видимо, не были
известны  руководителям  экскурсий  в  Красной Поляне.  Разве  не интересно,
например,  называть  туристам забытое  ныне  черкесское имя  Красной Поляны-
Кбаадэ?  Или -  как  можно пройти мимо того,  что окончание всей  кавказской
войны было ознаменовано соединением нескольких русских отрядов именно здесь,
на Красной Поляне!
     Находя факт за фактом, уличал я и себя  и коллег в упущениях и в прямых
ошибках. Как лихо связывала Клеопатра Васильевна название  села Медовеевка с
богатствами  меда в долине  реки Чвежипсе!  А оказалось, что медовеями,  или
медозюями, назывались  абазинские  (черкесско-абхазские) племена, заселявшие
прежде  район  нынешней  Красной  Поляны  и  соседние  долины.  Сомнительным
выглядел  и перевод  названия "Мзымта" как "бешеная". На старинных картах, в
статьях и реляциях писали: "Мдзимта",  "Мидзимта",  "Мезюмта" *  и, наконец,
"Медзюмта".  Последнее так близко  подводило  к имени  тех же медозюев,  что
возникало  предположение,  не  от них  ли и  надо  вести  родословную  имени
"Мзымта" **. Было ясно, что "бешеная" здесь совсем ни при чем.
     Я почувствовал,  как втягиваюсь  в настоящую исследовательскую работу -
пусть  пока  только  в  розыски и изучение первоисточников.  Даже находясь в
Москве, я вживался во все новые подробности истории края, мысленно

     * Карта поручика Родионова, 1838 год.
     ** А в одном  из античных  источников  не Мзымта ли  упоминалась  среди
черноморских  рек  под  названием  Мидзигон,  сквозь  которое  тоже  как  бы
"просвечивают" медозюи? Византийский посол Земарх, возвращавшийся от  турок,
называл в числе  горцев Западного Кавказа неких мизимиан - это тоже созвучно
с медозюями.

     путешествовал  по   еще  непройденным  маршрутам,  обогащался  научными
представлениями о растительности  и животных, о  заповеднике,  об экономике.
Конечно, все должен знать краевед...
     Какой радостью  было найти данные о  первом посещении русским человеком
Красной Поляны! Допотопный комплект "Русского вестника" за 1864 год содержал
захватывающе интересные "Записки кавказского  офицера", скромно  подписанные
буквой  "Т".  Под этой литерой  скрывал  свое  имя  русский разведчик  барон
Торнау.   Переодевшись   горцем,   он   сумел   проникнуть  в  самое  сердце
причерноморской Черкесии и побывал на Красной Поляне еще в 1835 году.
     Энгель  знакомил нас только с  отдельными  страницами  прошлого Красной
Поляны. Теперь же передо  мной было столько первоисточников, последовательно
разворачивалась  вся  цепь   событий,  и  становилось  ясно,   что  эпизоды,
рассказанные  Энгелем, были  лишь малым  всплеском  в  истории присоединения
Черноморского Кавказа к России, а сама эта история  - лишь отдельным шквалом
среди целой  эпохи гроз и трагедий, какою  была  вся  кавказская война.  Шел
великий исторический процесс -  вековая  борьба растущей России с султанской
Турцией.  Крепла русская мощь  в соперничестве с могучими  державами Запада,
которые  тоже  были не прочь утвердиться на лазурных берегах  Черноморья, но
пока что воевали "чужими руками", лишь подстрекая Турцию и горцев на  борьбу
с Россией.
     Еще  при  Иоанне  Грозном  присоединялась к  России значительная  часть
Адыгеи и родственная черкесам Кабарда. Защиты у  русских от  опустошительных
нашествий турок и персов просили грузины  и армяне... В то  же  время Турция
цинично спекулировала  на стремлении горцев к  национальной  независимости и
подстрекала их к сопротивлению, в сущности превращая целые народы в пешки на
шахматной доске своей борьбы с Россией.
     "Может  ли  Европа  видеть равнодушно,  как Черное  море  географически
делается русским" - писали в западноевропейских газетах.
     В  годы, когда  я читал  обо всем этом, еще и сами историки лишь  робко
начинали  говорить, что  присоединение  Кавказа к России имело прогрессивное
значение.  Но  такие  мысли  рождались сами  при.  знакомстве  с  подлинными
материалами о ходе событий.
     За  шесть  лет  перед  походом  Торнау,  в  1829  году,   был  заключен
Адрианопольский  мир между  Россией  и  Турцией.  Проиграв очередную  войну,
Турция вынуждена была  среди прочих потерь отказаться от "прав  и претензий"
на черноморские владения, хотя по-настоящему этими земля-ми она никогда и не
владела.  Россия получила  юридические  основания  укрепляться  на побережье
севернее Сухум-Кале *, уже занятого русскими в начале XIX века.
     Горцы  северо-западного Кавказа этого права признать не хотели.  Они  и
береговые крепости турок терпели с трудом, дани султану почти не платили.
     Известна  многозначительная беседа, которую вел с  шапсугским старшиной
русский  генерал Раевский. Он  объяснял  шапсугу, что султан подарил  горцев
русским. Шапсуг гордо ответил:
     - А! Теперь понимаю.- И показал  па севшую поблизости птичку.- Генерал,
дарю тебе эту птичку, возьми ее.
     -  Султан   не   владел   нами  и  не   мог  нас   уступить,-  говорили
причерноморские черкесы.
     Русская  армия  развернула  операции, как в  те времена выражались, "по
усмирению  собственных   подданных".  Правда,  главные  события   еще  долго
происходили  на  востоке,   где  бушевала  война   с  Шамилем.  Но  турецкие
контрабандисты   старались  подвозить  горцам  оружие  через  "неусмиренное"
Черноморское побережье. Русские приступили к действиям  и на западе.  Решено
было  создать  вдоль Черного моря  Береговую линию  крепостей. А места  были
дики, глухи, не  изучены. Дремучие леса, лианные  дебри, непролазные заросли
кустарников, кручи, бездорожье.  Выходить к  морю со стороны суши еще нечего
было и думать. Решили действовать с моря.
     В июле 1830 года русская эскадра высадила десант у Гагринского карниза,
а в  ближайшие два года были основаны две крепости на севере. Уже эти первые
шаги  русских   по   завоеванию  побережья  натолкнулись   на  сопротивление
причерноморских горцев. Особую воинственность проявляло племя убыхов, жившее
по рекам Хамыш (теперешняя Хоста), Сочипсы и Шахе. Эта воинственность была

     *Для  ряда  абхазских  названий  лишь  недавно  установлено  написание,
соответствующее  их  правильному  местному  произношению:  Гагра,  Сухуми. В
описываемые же  времена общепринято было говорить и писать "Гагры", "Сухум";
Кале по-турецки означало крепость.

     не  случайна.  Убыхи  получали  большие  выгоды  от своего  приморского
положения  и слыли у черкесов первыми торговцами с Турцией. Русские крепости
были прямой угрозой этой торговле.
     Убыхи... Стараюсь представить  себе этих  людей, говоривших  на  совсем
особом языке, отличном от черкесских и ныне исчезнувшем с лица земли. Черные
бороды Остроконечные шапки... Статные фигуры, тонкие "осиные" талии. Идеалом
считалось, если под поясом убыха, легшего на бок, могла пробежать кошка.
     Нужно  ли все  это  знать  краснополянскому  краеведу? Да, ибо наиболее
частыми соратниками убыхов были краспополянские медозюи.
     Трудна и страшна была жизнь в изолированных крепостях Береговой  линии.
Назначение сюда расценивали как верную  смерть.  Солдат и офицеров  отовсюду
сторожили  черкесские  пули.  Людей  мучила  малярия  *.  Подвоз  питания  и
подкреплений был возможен только с моря и всегда сопровождался  вооруженными
стычками. Не удивительно ли, что даже стены некоторых крепостей строились из
известняка, привозимого... морем из Керчи, а ведь кругом строительного камня
было хоть отбавляй! Часто приходилось отражать и крупные набеги черкесов.

        "3. ТОРНАУ ИДЕТ В ПОЛЯНУ"
     Вот в такое-то время и было решено отправить в глубь Черкесии лазутчика
для  разведки местности.  Выбор пал на барона Торнау, находчивого и храброго
офицера.
     Уже перед началом своего предприятия Торнау собрал множество сведений о
землях  и  племенах,  среди которых ему предстояло пройти,  в  том  числе  о
краснополянских черкесах. Торнау знал, что ачипсоу **, айбога *** и чужгуча.

     *Русские укрепления располагались  в  подножии  гористого  побережья, у
заболоченных  речных  дельт,  на  единственно  ровных  площадках, где  горцы
никогда  не  селились,  а имели  только торговые склады у пристаней. Аулы их
размещались выше и дальше от моря, в незараженных малярией местах.
     **В других источниках также ахчипсоу, ахчипсху. Не отсюда ли и нынешнее
Ачипсе? А турецкий путешественник Эвлиа  эффенди, проехавший в 1641 году  по
Черноморью,  упоминает  среди "буйных  мужей"  Западного Кавказа  живущее по
Мзымте
     свидетельств о людях былой Красной Поляны.
     ***Айбога -  старинное произношение  Аибги.  Стало быть и "на верховьях
Мдзимты,  Псоу и Мцы" (вероятно, Мацесты),  а также Псхо (теперь Псху)  были
известны  под общим  именем  медовеев. Жителей  в "Медовеевке" Торнау ожидал
встретить   не  более  десяти  тысяч"  *.  Вот  что   писал   он  о   старых
краснополянцах:
     "Дороги  были  в  то  время  небезопасны.  Между  Бомборами  и  Сухумом
появлялись нередко разбойники из Псхо и Ачипсоу, двух независимых абазинских
обществ, занимавших высокие горы около источников Бзыба и  Мдзымты... Трудно
было уберечься от них, тем более что все выгоды  находились на  их  стороне.
Спрятанные  в   чаще,  они  выжидали   путешествующих  по  открытой  дороге,
пролегавшей  между  морем  и густым  лесом,  убивали  их  из своей засады  и
грабили, не подвергаясь сами большой опасности".
     Пройти  из Гагринской  крепости  на  более северную часть побережья  по
карнизу  Железных  ворот,  который  простреливался  постами  джигетов,  было
немыслимо. Торнау решил зайти в Черкесию с севера. Он перевалил из Абхазии в
бассейн  Кубани,  подкупил на Малой Лабе черкесского (шахгиреевского)  князя
Карамурзина, и  тот согласился провести его в  костюме  горца к морю. В  это
время  у  Карамурзина  гостили  два медовеевских  черкеса -  девяностолетний
старик Масрадук Маршаний со своим семидесятилетним сынком Сефербеем. Их тоже
посвятили  в   тайну  похода   Торнау,  как  связанных  кровной  дружбой   с
Карамурзиным. Конечно, от такой огласки риск похода возрастал.
     Наивные  медовеевские  старшины   считали  даже  выгодным   познакомить
переодетого  русского  офицера  со своими неприступными полянами.  Они  были
уверены в их недосягаемости и полагали, что  русские, увидев своими глазами,
какой неуязвимой будет оборона  горцев в этой местности,  навсегда  потеряют
охоту завоевывать их край.
     Когда Торнау уже  спускался с перевала к  Ачипсоу и отдыхал у огромного
бука,  он совершил  первый в этих местах  грех "цивилизованного" европейца -
вырезал ножом на коре свое имя.
     Аибга вопреки Клеопатре Васильевне совсем не означало "красавица".
     *  Торнау пишет  еще  об  одиннадцати  тысячах  джигетов,  живших между
Гаграми  и  Хостой, и  о  десяти  тысячах  саша  -  в  этом  слове  слышится
современное Сочи.
     - Зачем это делать,- сказал ему старый черкес.-  Никто не прочтет твоей
надписи. Века пройдут, прежде чем русские сумеют увидеть ее на этом месте *.
     Торнау  хорошо  понял всю  важность  пересеченного  им водораздела.  Он
пишет, что на север отсюда "вытекает Малая Лаба, а на юг - Мдзимта" **.
     Вполне  опознается в описании Торнау Бзерпинский  карниз,  который  так
поражает  идущих  с  севера  панорамой  южного   склона   Кавказа,  внезапно
разверзающегося  под ногами.  Спуск к Ачипсоу показался Торнау  крутым и  во
многих местах топким. Что же,  топких мест на  тропе при спуске с  Псеашхо к
Ачипсе и сегодня достаточно.

        "КРАСНАЯ ПОЛЯНА В 1835 ГОДУ"
     Не драгоценно ли для краснополянского  краеведа было найти, прочитать и
запомнить следующие строки из описаний Торнау:
     "Кавказ богат красотами природы, но я помню мало мест, которые могли бы
равняться по  живописному виду  с долиною  Мдзимты.  Пролегая на  расстоянии
35-ти  верст от  Главного хребта до гребня Черных гор  (так  Торнау называет
хребет   Ахцу.-  Ю.   Е.),   идущего  параллельно   морскому   берегу,   она
ограничивается с двух сторон  рядами  высоких неприступных скал, закрывающих
Ачипсоу с севера и с  юга. В этой глубокой котловине течет  быстрая Мдзимта,
образующая бесчисленное  множество  водопадов. П