елом, текут уже  не  навстречу нам, а  по пути  с
нами.  Значит, именно тут, на  совсем  плоском  месте,  мы  миновали перевал
Псеашхо? Недаром еще зоркий Торнау писал:
     "Эта равнина, неприметно склоняясь с одной  стороны на северо-восток, с
другой на юго-запад, образовывала перелом местности" (курсив Ю. Е.).
     Вправо открывается узкая крутосклонная долина, уводящая глубоко вниз. В
нее устремляются  и  все  ручейки. В  ее вырезе  на  минуту  одна  за другой
появляются из-за отрогов гордые пирамиды Псеашхо - наконец-то  можно понять,
где мы находимся по отношению к ним. Долина тесная, неприветливая.  Далеко в
глубине  она сворачивает  вправо.  Спрашиваю  проводника, что это  за речка?
Отвечает - Пслух.
     Пслух? Но ведь  Пслух  тоже приток Мзымты!  Что  же  это  за наваждение
такое? Выходит, мы не прошли перевала? Да,  теперь мы  идем  навстречу левым
истокам Пслуха.
     Мы уже устали, да  еще угнетало сознание, что  перепал Псеашхо все  еще
где-то впереди. Понуро шагая, мы даже не заметили,  как  все в той же ровной
долине появились ручьи, направляющиеся на север, опять по пути с нами. А это
означало, что мы все-таки миновали заветную точку.

     *Теперь  этот Бзерпинский  карниз с перевальчиками  называют Медвежьими
воротами.

     Да, перевал  оказался  действительно незаурядным. Здесь не было гребня,
который  преграждал бы наш  путь,  а  шла  единая  поперек всего водораздела
пологая  и  широкая долина  (конечно,  "долина"  здесь  все  же точнее,  чем
"равнина").  И перевальная точка  лежала тут  совсем не  на гребне, а на еле
видной  выпуклости дна  этой  плоской  долины.  Ручьи по  ней  растекались в
противоположные стороны. Перевал не седловинного, а долинного типа! Понятно,
что с него не открылось никаких далей.
     Левее  тропы  у  подножия  крутого  склона  стыло мрачное темно-зеленое
озеро. Торнау насчитал здесь даже несколько "бездонных" озер. Горное  озеро!
Казалось  бы,  рвануться  к  нему,  заглянуть  бы в его  строгую глубь. Нет,
усталость брала свое, проводник торопил - уже близился вечер,-  и  мы  уныло
шагали,  подчиняясь пологой тропе, по  монотонному коридору  долины Уруштена
среди   корявых  стволов   клена  и  совсем   северных   поэтичных  березок.
Впоследствии мне пришлось  провести  в этой долине  десятки  чудесных  дней,
среди которых были всякие - и солнечные и грозовые. Очарованный ее зеленью и
цветами,  ее  целительным  воздухом,  я не  раз с  улыбкой  вспоминал, какой
неуютной, непривлекательной показалась она мне при первом знакомстве.
     Тропа берет правее. В Уруштен впадает крупный приток, мы поворачиваем в
его  широкую  долину  и  невольно вздрагиваем. Уже  не легкой  пирамидой,  а
вздыбившейся громадой черных скал встает  перед нами в верховьях этой долины
страшный Псеашхо - с него пахнуло  леденящим ветром.  Сверху отвесы обрезаны
почти  ровной  линией  горизонтального  гребня  -  гора и отсюда  запоминала
трапецию, только более широкую,  чем со стороны Красной Поляны. Под верхними
отвесами разметались белые полосы снега. В некоторых, наиболее крутых местах
в  снегу виднелись  трещины,  голубеющие  в  изломе. Это  ледник,  первый  в
краснополянском районе ледник, который я вижу вблизи *. Из его нижнего конца
и вытекает серой струйкой правый приток Уруштена. Питаемый ледником, этот
     *  Лишь  позже нам удалось выяснить, что  белое пятно на левой трапеции
Псеашхо, видное прямо из Красной Поляны, это тоже ледник - Пслухский.
     приток гораздо многоводнее, чем сам Уруштен, сочащийся из пустопорожней
перевальной долины.
     Переходим приток  по  кладке.  На  земле  лежит  - очевидно,  сваленный
лавинами -  столбик с  надписью "р. Холодная".  Лошадь неохотно преодолевает
вброд ее ледяные и бурные воды. Несколько десятков метров подъема  -  и мы у
пустующей избушки, выстроенной на  плече отрога, который  спускается к устью
реки. Это и есть лагерь Холодный.

        "НОЧЬ В ХОЛОДНОМ ЛАГЕРЕ"
     Радуемся остановке.  Развьючиваем лошадь и надеваем на себя привезенные
во  вьюке теплые вещи.  В лагере пусто и  неуютно.  Правда, на лавочке лежат
спички,  соль,  пакетик с сухарями  и пучок сухих щепок - растопки - хороший
пример  туристской  взаимопомощи на  случай,  если  люди придут  в  дождь  и
останутся без продуктов. Но  даже это  не умилило. В лагере не было хотя  бы
примитивных  нар,  очаг,  занимающий  углубление  в  центре  пола,   топился
по-черному, стены исписаны бездарными надписями.  Ощущаю  приступ  ворчливой
пассивности и желание быть на кого-то в претензии.
     Размагнитилась вся компания. Нахохлились новобрачные - сели и ждут, что
будет  дальше. Уткнул голову в  колени совсем  замученный пожилой профессор.
Бухгалтер увлекся чтением  настенных изречений - этого занятия хватило бы на
два  часа.  Не  сознавая, что  поступаю совсем  неладно,  я  тоже  уселся на
скамейку,  где  лежали спички,  и  застыл в  блаженном оцепенении.  Тридцать
километров горного пути в день - не пустяк.
     Ночлеги на  Аибге? Но там  приходишь  в  обитаемые балаганы, к горящему
очагу, ночуешь  на нарах, на мягких кошмах, ни о чем не заботишься... А тут?
Тут ничего нет!
     Челаков развьючил лошадь и с недоумением сказал:
     - Что же вы сели? Я же не  успею один и дров натаскать и воды принести.
А постели делать не будете?
     Глядим на проводника с не меньшим недоумением. Зачем дрова? Зачем вода?
Какие еще постели?
     Великая лень души и тела охватила нас.
     Но  нет, мы  не  лентяи,  мы герои,  готовые  съесть  свой  сухой  паек
всухомятку, не разжигая очага и ничего не варя; готовые спать прямо на голых
холодных  досках  лагерного  пола. Мы  же  туристы, нам все нипочем,  мы все
вытерпим, перенесем, вот мы какие!..
     Обескураженный Челаков уходит. Я вспоминаю все же о своих обязанностях,
лезу в мешок с едой и начинаю делить сухой паек. Но продуктов, пригодных для
закуски  без  варки,  совсем немного:  банка  консервов, хлеб  да  грудинка.
Остальное - крупы, кусок свежего мяса, немного овощей - требовало кулинарии.
Разрезал хлеб  и грудинку, роздал сахар... Угрюмо  поели,  оставив  порцию и
проводнику. Он явился  с охапкой хвороста  для костра и снова исчез, на этот
раз с чайником в руках, недружелюбно взглянув на всю компанию.
     Мы уже доедали, давясь, свои сухие бутерброды с пересоленной грудинкой,
когда Челаков притащил воды, раздул маленький костерок и укрепил  чайник над
огнем  на  двух  рогульках и палке.  Дым  от очага  заставил  закашляться  и
прослезиться,  по  каким  теплом повеяло от огня  в  этом  неуютном холодном
сарае!  И разве не упоителен сейчас  будет глоток горячего чая?  Только  тут
мелькнула смутившая мысль:  а обязан  ли  проводник нас обслуживать подобным
образом? Разве  он меньше устал,  чем  мы? Встал и вышел на  улицу.  Сумерки
быстро  сгущались.  Потускневший  и  мрачный, дышащий  холодом, высился всем
фронтом  своих  обрывов  Псеашхо. А  ведь  когда мы подходили, на нем только
начинали светиться  закатные краски. Значит... Значит,  просидев в сарае, мы
непростительно прозевали весь закат на Псеашхо, может быть, то главное, ради
чего сюда вообще  стоило идти! Да что же это такое! Можно ли так раскисать и
опускаться? Ведь я же обязан задавать тон. Не мудрено, что так распаялась
     и вся "армия".
     Вхожу  в  сарай.  У проводника уже  закипает  полный чайник.  Он  щедро
заваривает его чуть ли не полупачкой чая и  угощает нас всех. Кружки жгутся.
Хлеб уже съеден, а только теперь приходит настоящая радость ужина.
     Профессор произносит роковую фразу:
     - Знаете что?  Вряд ли мы завтра пойдем на  этот ледник. У меня  хватит
сил только на то, чтобы вернуться. Предлагаю поэтому не растягивать продукты
на три дня, давайте еще хлеба и грудинки.
     Коллеги поддерживают. Была  не была, роздано  по второй порции  хлеба и
закуски. С горячим чаем это кажется волшебным яством.
     Челаков снова исчез. Через пятнадцать минут он явился с охапкой травы и
мягких веток и предложил  нам постелить свои одеяла на эти  "матрасы". Может
быть, он и прав, так заботясь о комфорте?
     Перед сном выхожу еще раз  на  воздух. Жгучий  холод. Мы словно на  дне
черной бездны.  Вокруг темные,  почти невидимые скаты хребтов, небо  усыпано
пронзительно  яркими  звездами,  а  впереди, в  верховьях  Холодной,  встает
освещенный  скрытой  от  нас  луной Псеашхо  с  едва  белеющим разметавшимся
призраком ледника.
     Какое  огромное,  никогда  прежде  не испытанное  чувство торжественной
чистоты и величия природы!  Неужели ежедневно и еженощно царствует здесь эта
победительная красота, никому не видная, не вызывающая ничьих восторгов!
     Залезаю  на ночь  в  свой  мешок,  сшитый из  байкового  одеяла. Лагерь
оправдывает свое название  - он  действительно холодный. Челаков,  по-моему,
вообще не спит - он всю  ночь поддерживает огонь в очаге и поочередно  греет
то спину, то бок, то грудь и руки.  Беспокойная  и  мучительно  длинная ночь
вздохов, кряхтенья... Забываюсь, вероятно, уже на рассвете.
     Утром Тимофей Иванович, встав раньше всех, вместе с Челаковым варит нам
вкусную кашу,  поджаривает  мясо и кипятит чай.  Горячий  завтрак возвращает
силы и бодрость. Неужели группа все-таки не захочет идти на ледник?
     Профессор непреклонен, новобрачные тоже,  бухгалтер колеблется. И когда
я  решаю  отпустить  туристов  вместе  с  Челаковым  обратно,  Петр Петрович
соглашается идти со мной на разведку к леднику.
     Проводник  вьючит лошадь, нам  оставляют наши одеяльца и остатки хлеба,
грудинки и сахара. Мы идем па ледник!

        "СКАЛЬНЫЙ ЗАМОК"
     От кладки через  Холодную идем лугами левого берега вверх по ее широкой
долине,  вступая  в новый, неведомый мир.  Как  хорошо, что нас только двое.
Может  быть, сегодня нам покажутся наконец и  заповедные звери, о  которых я
уже столько рассказывал туристам, хотя сам еще не встречал ни единого...
     Проводник предупреждал:  не  подниматься  к  нижнему  краю ледника - он
часто  рождает обвалы.  Выполняем это напутствие  и от развалин старого коша
берем направо по тропке в лесок.
     На  противоположном  скате   долины   реки  Холодной  показалось  нечто
диковинное. Из середины  зеленого  лугового  склона  горы  вырывался  мощный
поток. Он  клокочущей  белой диагональю  пересекал  склон и  тут  же,  через
несколько десятков метров, впадал в Холодную. Я еще не знал тогда, что перед
нами  исток  целой  реки.  Да, это  настоящая река, вырвавшаяся из  пещер  и
туннелей, которые прорыты подземными  водами  в толщах  мрамора.  Во Франции
такие выходы подземных рек называют во-
     клюзами.
     Назовем свой воклюз Мраморным водопадом.
     Тропка  вильнула  и неожиданно  вывела  нас  из  мелколесья  на большую
поляну, заваленную огромными камнями. Каменная поляна. По ней весело  скачет
ручей  - левый  приток Холодной.  А  прямо  над поляной  со  стороны Псеашхо
громоздится невидный до этого отрог - грозный, диковинной архитектуры  замок
с тремя крутостенными башнями. Центральная выше, боковые пониже. Скальный
     Замок!
     Куда  же идти?  Вправо вверх,  по притоку Холодной?  Но  ведь он  течет
откуда-то  сбоку,  совсем  не  из виденного  нами  ледника.  Перейдя  ручей,
пробираемся косогором над Замком левее.
     Троп больше нет. Приходится подтягиваться  на  руках, цепляясь за кусты
рододендронов.  Кустарник  преодолен,  и  перед  нами  высятся  похожие   на
железнодорожные,  сложенные из  остроугольного  щебня насыпи.  Взбираемся на
одну  из них  и  обнаруживаем,  что нижний  конец ледника  лежит под нами, а
насыпь,  на которой  мы стоим, сопровождает  боковой край  льда  непрерывным
валом.  Вспоминаю  из  школьной географии,  что  подобные насыпи  называются
моренами.
     Проходим по морене до места, где легко спуститься прямо на лед. Впереди
крутая  часть  ледника  с  лабиринтом  синеющих   трещин.   Мария   Павловна
Преображенская  называла   растрескавшиеся  участки  ледопадам  и.   Она  же
предостерегала: по ледникам без альпинистского снаряжения не ходить!
     ,  Поэтому к ледопаду  приближаться  не  рискуем. Лучше подняться вдоль
края ледника, как можно выше в обход Скального Замка.
     Идем. Лед  сменяется питающими его полями слежавшегося зернистого снега
-  это фирн. Дышится легко и свободно: кажется,  сейчас  нам  доступны любые
вершины. Мы поднялись уже высоко. Всего на полкилометра возвышаются над нами
отвесы  главных вершин Псеашхо.  И вдруг оказывается, что  Замок, оставшийся
справа,  отделен от  стены пиков  большой  седловиной,  на  которую,  словно
всадник в седле, посажен ледник. Башня  Скального Замка - лишь передняя лука
этого седла.
     Одну "ногу" ледник спускает по эту сторону Замка, к центральному истоку
Холодной.  Другую  "ногу" - второй  язык  того же ледника - мы до сих пор не
могли  видеть, потому  что  она переброшена  по ту сторону Замка. Видимо, из
второго языка и течет  пенистый ручей  Каменной поляны.  Как  соблазнительно
спуститься  по  этому языку,  чтобы выйти на  Каменную  поляну вкруговую! Но
приходится сдерживаться: мало  ли на какие кручи можно нарваться  при спуске
по неизвестному леднику! Лучше  в  следующий  раз разведать  подъем  сюда от
Каменной  поляны  вверх по  ручью. А сейчас  - как же не попытаться пролезть
прямо по гребешку к шпилям Замка?
     Гребень   острый,  скалистый.  То,  что   издали  выглядело  небольшими
зубчиками, оказывается  утесами метров  по пять-десять  высотой  -  не через
каждый  из  них  перелезешь.  А кое-где и не  пройти по  лезвию;  садимся на
гребень  верхом  и  передвигаемся  вдоль  по нему, отталкиваясь  руками. Где
хребет шире, на нем такие же, как на Ачишхо, нагромождения остаточных глыб -
руины былого гребня.
     Высотомер показывает  2800  метров. Наконец  мы  на  вершине  Скального
Замка, того  грандиозного "сооружения",  которое  так недавно  подавляло нас
своим  величием.  Это было там, внизу, на Каменной поляне.  А  отсюда  и  ее
огромные каменюки кажутся игрушечными кубиками.
     Значит,  есть довольно простые пути и на  такие пики,  которые поначалу
могут показаться неприступными! Мы обошли Замок с  тыла и оказались на  пике
без особого труда и риска. Неплохой урок  выбора  пути к вершинам! Осторожно
спускаемся  вдоль  края ледника, но, пытаясь  сократить путь,  легкомысленно
заходим на  широкую щебневую осыпь. Вдруг и ниже и выше нас камни приходят в
движение.  Мы попадаем под град разбуженного нами  же камнепада.  Перебегаем
оставшуюся часть коварного щебневого плаща и, лишь встав на твердый грунт, с
тревогой  наблюдаем, как  мимо нас  еще минут  десять проносятся  грохочущие
камни.
     Вдруг Петр Петрович отрывисто говорит:
     - Смотрите! Туры!
     Где туры? Мне давно пора замечать  их первому, самому. Шарю глазами  по
снегам, по черным скалам - все кажется необитаемым.
     - Петр Петрович, ну где же?!
     - Да вон же,  на леднике!  Пониже той  скалы. Вон  черненькие  прыгают.
Вроде как точечки.
     Черненькие точечки! А я  думал увидеть крупных бурых козлов, где-нибудь
здесь, рядом. Всматриваюсь и наконец вижу: вон они,  силуэтики, перебегающие
по снегу к скалам.
     Мои первые дикие звери в заповеднике!  Не расшевели  мы этой  подвижной
осыпи,  они  бы  и  не  объявились.  А  теперь  туры,  вспугнутые нами, сами
оказались на осыпи,  и  едва держащийся щебень с грохотом сыплется из-под их
копытец.
     Как же зорко надо вглядываться в эти склоны!
     Сейчас туры видны маленькими желтоватыми личинками  на темно-сером фоне
скал. Скольких зверей я, наверное, не замечал на таких же расстояниях?
     Живые  туры  - лучшая награда за все  трудности  вчерашнего маршрута  и
холодную полубессонную ночь.
     Что стоит после этого померзнуть  еще  одну ночь в  лагере, что нам еще
тридцать километров обратного пути  по  грязи, под  дождем,  без кругозоров!
Можно вытерпеть и впятеро больше в  расплату за виденное, за вершину  Замка,
за долгожданную встречу с турами!

        "АИБГИАДА"
     Шумное напряженное  лето. Турбаза  перегружена. Выручают ставшие теперь
массовыми  походы групп в  горы без проводников. Спокойно посылаю людей и на
Ачишхо,  и на  Аибгу, и  даже на Псеашхо.  Уже  десятки групп  проходили эти
маршруты  благополучно.  Их  подробные рассказы позволяли  давать  следующим
партиям туристов еще более исчерпывающие  инструкции. Теперь ежедневно горах
ночует  то  двадцать, то тридцать человек -  значит, освобождаются резервные
койки, куда можно  приткнуть  хоть  на  одну ночь туристов,  "приваливающих"
сверх плана.
     Но однажды наступает такой день "пик", когда вся база - дачи, балконы и
палатки  - оказывается занятой,  а  Энгелю утром звонят из Сочи и сообщают о
скором прибытии еще четырех автобусов со сверхплановыми туристами.
     Владимир Александрович в смущении. Когда сверх нормы прибывали один-два
туриста,  он уступал  свою  комнату, сам спал  в кресле в  конторе.  Но куда
девать восемьдесят человек? Зовет меня, спрашивает:
     - Скажи, сколько у нас сегодня ночует в горах?
     - Сегодня мало, Владимир Александрович. Всего двенадцать человек.
     - Ай-ай-ай, как же нам быть? Тогда вот что. Уговори на сегодня пойти на
Аибгу  с  ночлегом  человек  этак  семьдесят.  А?  Иначе  некуда  разместить
пополнение. Вербуй народ, а я распоряжусь насчет продуктов.
     Я не скрываю сомнений. Такую большую группу надо вести руководителю. Ее
нельзя пустить по чертежику! Кроме того, уже поздно, мы не вышли с утра...
     Туристы огорошены предложением,  ломающим ранее намеченные планы. Сулим
золотые  горы:  закат  на  вершине,  солнечный блик  в  море,  все  прелести
водопадов и  лилий,  вид  на  Абхазию, теплые одеяла,  вкусный  ужин...  Нам
настолько верят, что группа набирается быстро. Запись, как только достигнута
нужная цифра - семьдесят, прекращаем.
     Фемистокл вьючит  двух лошадей, одну теплыми вещами, другую продуктами,
и  выходит  по скотопрогонной  тропе  через  Греческий мостик.  А мы  решаем
подниматься  "романтической" тропой через водопад,  чтобы  проводить закат с
вершины и спуститься прямо к  Полуторным балаганам. Там Фемистокл подготовит
ночлег.
     Семьдесят человек в  сборе -  это целая толпа.  На  одного руководителя
даже не при альпинистском, а при горно-лесном маршруте - это  слишком много.
Я  еще не знал, что это  недопустимо много.  Народ растягивается по  дороге,
экскурсовод перестает ощущать  группу,  особенно отстающих, напрягает голос:
внимание большой толпы сильнее рассеивается,  легче  возникают  группировки,
становящиеся "в оппозицию" к гиду.
     Однако  обстоятельства   заставили  меня  вести  именно   такую  армию.
Подбадриваю  спутников как  могу.  Расчетливо  задаю  темп,  чтобы  сразу не
утомить их. Лезем в обход завала. Отдыхаем у струй Аибгинского водопада.
     Расписываю мощь лавин. На пути вдоль верхних водопадов рассказываю, как
висел над этими отвесами при поисках тропы. Когда же нас обступает замкнутый
таинственный  мир  цирка, а платья и  прически девушек украшаются раструбами
субальпийских  лилий,  кажется,  уже  не  может  быть оснований  для плохого
настроения. Погода безукоризненная, облака едва коснулись вершин.
     Стоп! По цепи передают, что  среди отстающих не все  ладно  -  ссорятся
какие-то супруги.  Нашли место  и время для семейных сцен! Прошу  передать в
конец колонны, что  приглашаю означенную  пару  занять место рядом с  собою.
Чета подчиняется, и вскоре ко мне подходят круглолицый самодовольный  брюнет
по  имени Адам - его почему-то  все называют Адамчик  - и его спутница - она
тоже носит ласкательное  имя - Эммочка. Это миловидная  блондинка,  довольно
хрупкого сложения, с капризной мордочкой.
     Пытаюсь  шутками  исправить  их настроение,  но  они  раздражены  и  не
поддаются.    Видимо,    там,    в    конце    колонны,    уже   действовала
"противоэкскурсоводческая" оппозиция.
     Вместе  с  этой  парой  с конца в  голову колонны  перемещаются ещ