рельефом продолжалась и дальше
на юг! Но нет, там нас ждут куда более запутанные загадки рельефа.
     Южнее обрывов Скалистой куэсты лежит привольная котловина с несколькими
ярусами  пологих площадок, на  которых  разместилась  станица Даховская. Эти
ярусы - речные  террасы. Прежде  здесь  жило  черкесское (абадзехское) племя
дахо. Отсюда получил свое имя  и  Даховский отряд генерала Геймана, памятный
для Сочи и Красной Поляны.
     Густые леса на хребтах. Внизу уже лето, а выше в горах зелень еще полна
весенней свежести.
     С одного  из  поворотов долины над  зеленью  виден  кусок пронзительной
белизны. Еще не стаявший снег на горе Пшекиш.
     Все  гуще  и  глуше  леса.  Въезжаем  во  второе  ущелье  с непоэтичным
названием  Блокгаузное.  Оно не  известняковое, а  гранитное. Река, поистине
Белая  от  сплошной   пены,   обезумев,  мчится  в  гладком  и  крутостенном
цельнокаменном желобе.  Но даже здесь мы различаем горизонтальные зарубки на
отвесных стенах - остатки уровней древних террас; как раз  по ним было легче
всего  проложить  дорогу.  А  пожалуй, плохо,  что  такие поперечные  ущелья
называют  "долинами  прорыва".  Река  тут совсем  не прорвала преграду.  Она
пропиливала гряду сверху вниз по мере того, как постепенно выдвигалось снизу
вверх  само это препятствие. Представьте, что здесь  не пила  опускается  на
перерезаемое бревно, а само бревно подается вверх  под  зубцы  распиливающей
его пилы...
     Новое  расширение долины.  Хамышки.  Мирно  раскинувшаяся среди садов и
кукурузных  полей  станица.  А  когда-то  это  было  грозное  горное  гнездо
последних  непокоренных   абадзехов  и  главная  база  "загорных"  убыхов  и
краснополянцев -  ахчипсовцев,  откуда они  снаряжали свои набеги на русские
казачьи линии.
     Дорога камениста  и ухабиста,  выматывает  душу. Предпочитаем  сойти  с
линейки  и  идти  пешком.  Новое  ущелье, менее  крутосклонное.  У  его скал
кирпично-красный  цвет,   неожиданно  контрастирующий   с   зеленью  леса  и
голубизной воды. Здесь и почва красная, как в тропиках. Но она покраснела не
под влиянием  сегодняшнего  климата.  Ее окраске помогло разрушение коренных
песчаниковых плит. Даже ручьи, бегущие из ближайших  лощин,  несут  в  Белую
красновато-мутную   воду.   А   сами  песчаники  стали  красными   по   явно
климатической,  впрочем,  очень древней причине. Это сцементированные  пески
допотопных пустынь, существовавших здесь более  двухсот миллионов лет назад.
В сухих жарких  пустынях  накапливались окислы железа - вот и возник красный
песок.
     Мост  через  Белую  привел нас в  небольшой поселок  со старочеркесским
названием  - Гузерипль.  Здесь  на  глухой лесной  поляне  близ  знаменитого
большого дольмена помещалась в те годы дирекция Кавказского заповедника.

        "СМИРНОВ-ЧАТКАЛЬСКИЙ"
     Нас принял местный ученый-географ. Настораживала его театрально громкая
двойная фамилия: Смирнов-Чаткальский. Пахло апломбом провинциального тенора:
обладатель этой фамилии явно пристроил к слишком частому "Смирнову" название
Чаткальского    хребта    Средней    Азии,    чтобы     звучать    наподобие
Семенова-Тян-Шанского.
     Шеф  держался не очень приветливо и  огорошил  нас  лобовым вопросом  о
самой цели нашей поездки.
     - Неужели вы  считаете,  что такие исследования могут быть  кому-нибудь
нужны?
     Было от  чего растеряться. Мы  откровенно думали, что  они нужны прежде
всего самому заповеднику. Разве  не полезен этому научному учреждению всякий
новый  вклад  в  познание  его природы,  всякое упорядочение представлений о
географии его территории?  Разве не  поможем мы нашими  работами последующим
исследователям  - почвоведам, ботаникам,  зоологам,  климатологам?  Разве не
выявим неправильность карт?
     Смирнов-Чаткальский иронически выслушал нас и произнес:
     - Изучать заповедник  ради  самого  заповедника,  развивать науку  ради
науки -  мертворожденное  дело,  порочный  круг.  Что  вы  дадите  практике,
хозяйству?
     Упрек  серьезный.  Но  в нем  звучит и  крайность: требование, чтобы из
любого научного достижения можно было немедленно шить сапоги.
     А  мы  по  неопытности  еще не  умели ответить, что  геоморфологические
исследования  важны  для  изучения  древних  металлоносных   россыпей,   для
усовершенствования рисовки рельефа на картах и мало ли еще для чего...
     Меня  осенил   один  довод,  казавшийся   в   ту   минуту  исчерпывающе
убедительным. Я сказал:
     -  Но  ведь   "инвентаризация   территории",  стоящая   в  плане  работ
заповедника, имеет и оборонное  значение! Разве военно-географические выводы
из исследований - это не служение практике?
     Смирнов-Чаткальский  занервничал, заерзал,  в  глазах заиграла недобрая
сумасшедшинка; тоном морализующего пастора он произнес:
     -  Я не ожидал  от  вас  таких рассуждений. Вы допускаете  политический
ляпсус. Мы  говорим  о  неуязвимости  наших рубежей,  имеем  все возможности
разбить  врага на  его  собственной территории,  а  вы предлагаете учитывать
оборонное значение  чего? - гор Кавказского  заповедника! Это же равносильно
допущению мысли о проникновении противника на Северный Кавказ!
     Я еще пролепетал  ему  что-то насчет приграничности  гор  Черноморского
побережья, но было уже ясно, что
     этого человека доказательствами не  перешибешь. В сущности, зачем мы  с
ним  вообще говорим? Ни мы ему,  ни он нам не  нужен, работать сумеем и  без
него...

        "СКВОЗЬ ЦАРСТВО ЗУБРОВ"
     Теперь нас четверо: нам придан рабочий при лошади - мрачный и угловатый
юноша Саша.  Нас  предупредили, что это  человек лесной,  людей не видавший,
малограмотный - чтобы не удивлялись.
     Перед нами главный  маршрут  через  заповедник  с  выходом к  Холодному
лагерю Псеашхо и другим  знакомым  местам. А  до этого пять дней транзитного
пути через несколько перевалов, через глубины заповедника, по лесам и лугам,
а в июне еще и по снегам.
     Иду    тут   впервые,    еще    совсем   не   знаю    ни   дороги,   ни
достопримечательностей,  ожидающих  нас  на этом  пути.  Но  впереди Красная
Поляна,  и я счастлив вести Наташу с  Володей словно к  себе  домой, "в свою
страну".  И началась эта "страна" сразу  же по выходе из Гузерипля.  Даже на
незнакомой  тропе  уже  понятным,  уже  любимым  был  весь  обступивший  нас
ландшафт.
     Лаковая  листва понтийского  рододендрона  тонула  в лиловой  пене  его
роскошных цветов.  Блестела глянцем лавровишня, кололся падуб, вились плющи.
Юг, черноморский юг,  переплеснулся  и сюда,  на  северный  склон. Очевидно,
этому помогли "Колхидские  ворота" - понижение Главного хребта Кавказа между
Ачишхо и Чугушом. Но почему этого вечнозеленого подлеска не  было  видно  до
Гузерипля? Ведь там  ниже  и, значит, теплее, да и достаточно  влажно, чтобы
расти пышным  широколиственным лесам. Впрочем, всегда  ли там теплее?  Зимой
при  вторжениях арктического воздуха с севера именно  предгорья охватываются
его холодом. Мощная на севере,  к югу эта  "воздушная масса" становится  все
тоньше, в  Предкавказье она  не превышает  пятисот  метров по вертикали. Вот
почему  она   и   влияет  только   на  предгорья.   Холодные  массы  воздуха
подклиниваются  под океан теплого воздуха юга, и получается, что горный мир,
паря над холодом подножий, утопает в верхнем, более теплом воздухе. Не холод
над  теплом, а тепло  над  холодом. Высотная  зональность оказывается как бы
опрокинутой.
     В течение всего подъема  продолжались встречи со старыми друзьями:  и с
пихтовым  лесом,  и  с  вечнозеленым   кустарником,  и  с  первыми  стеблями
высокотравья. Мы  поднимались на  хребет,  именуемый  Пастбищем  Абаго, а  я
невольно сравнивал: вот это, как на Аибге... А это  лучше, чем на Псекохо...
Я так постепенно и долго вживался в душу здешней природы. А Наташа с Володей
видели все это впервые и сразу в такой дозе!
     Но вот и для меня появилось нечто новое. Это было первое, что несколько
оживило  угрюмого  и неразговорчивого Сашу. Он начал читать следы  на тропе,
там, где мы еще ничего не различали.
     - Вот олень шел... Кабан рыл... Медведь грыз...
     Вскоре  мы поняли, что  тропы  глубин  заповедника  буквально испещрены
следами зверей,  и  сами научились читать  эту письменность.  Не только наши
желания,  казалось,  сам   воздух  наполнился  ожиданием  встречи  с  дикими
животными.  Мы  чувствовали,  что  все  это  безмолвие живет, что  за  всеми
деревьями притаились следящие за нами четвероногие обитатели дебрей...
     Саша показывает нам  барсучьи следы и  удивляет сообщением  о  том, что
мясо у барсука  съедобно  и даже вкусное. Рассказывает об охоте на куниц при
помощи ловушек (я такие  видел на Лашипсе), причем непринужденно хвастается,
что сам браконьерствовал в заповеднике. Странное создание.
     Впрочем,  видимо, браконьерство и  воспитало  в нем зоркость следопыта.
Ему доводилось сваливать десятипудовых кабанов. Для нас  было  новостью, что
спереди туловище  кабана  защищено как бы подкожным  панцирем.  Саша называл
такой панцирь "калканом". По его словам, этот калкан защищает грудь зверя от
самых острых  клыков соперника.  Старых  кабанов  юноша  называл "секачами",
"одиицами". Все это напоминало книги Арсеньева и Сетона Томпсона...
     Особенно охотно Саша  говорил  о медведях, о  том, что они добрые  и не
трогают людей, что их не боятся даже серны - так и  пасутся  рядом на  лугу.
Бывает, что медведь залезает на  дерево  стряхивать груши, а кабаны  тут как
тут - сбегаются воспользоваться его любезностью и подбирают упавшие фрукты.
     ...Лес сменился  альпикой. Сочные молодые  луга занимали  весь округлый
верх  Пастбища  Абаго.  Называю  друзьям  новые  для  них  цветы -  примулы,
эритрониумы, рябчики... С первого же холма открылся неохватный кругозор.
     Подобная  Чугушу,  видному  с  Ачишхо,  здесь  вставала  перед  глазами
огромная  обрывисто  снежная  Тыбга. От нас  ее отделяла  глубокая  лесистая
долина Молчепы. Для меня эта долина опять-таки была  лишь вариантом виденной
с Ачишхо: Малчепа здесь "исполняла обязанности" Ачипсе.
     Малчепа... Когда-то ее долину называли  "царством  зубров". В  ней этих
древних быков  водилось  особенно много. Во  всем  теперешнем заповеднике их
насчитывалось   свыше  тысячи   голов.   До   революции   их  охраняли   для
великокняжеских  охот, и уже это озлобляло местных охотников. Браконьеры  не
упускали  случая  загубить  зубра  даже  тогда,  когда  им  я  не  удавалось
воспользоваться ни  шкурой,  ни  мясом. Охотники  рассуждали  так:  истребим
зубров - не будет и запретов на охоту,- весь зверь тогда нам достанется...
     Не отставали в истреблении зверя и сами "хозяева"  заказника. Роскошный
том "Кубанская охота" сохранил репродукции старинных фотографий "светлейших"
охотников, попирающих ногами туши убитых туров и серн, оленей и зубров.
     Правда, и среди этих "хозяев" находились просвещенные головы, ставившие
вопрос  о более серьезном заповедании  западнокавказской природы.  Известно,
например,  письмо   *   великого  князя   Сергея,   владевшего   заказником,
августейшему  братцу,  числившемуся  президентом Академии  наук, где  Сергей
жалуется на  то, что был одинок  в своих  "заботах, попечениях  и усилиях" о
сохранении  кавказского зубра, и говорит о готовности вырабатывать  меры  по
его охране "путем объявления нагорной  полосы Кубанской области заповедной".
К рассуждениям  князя о  необходимости обеспечить приоритет русской  науки в
изучении "кавказского дикого быка"  присовокуплялась существенная  оговорка:
"если на то последует высочайшее государя-императора повеление".
     Оговорка  была не  случайна.  В  царской  России  даже  великокняжеские
здравые мысли не  гарантировали успеха  делу. В  1914  году  совет министров
Российской  империи выразил  это ясней ясного:  "Охрана редких зоологических
пород  не  отвечает   понятию   общеполезной  государственной   меры,   ради
осуществления  которой  можно  поступиться  неприкосновенным  вообще  правом
частной собственности".  "Вообще  неприкосновенная"  в  условиях капитализма
частная собственность решала дело.
     Егеря великокняжеской охоты все же как могли охраняли зубров. Но в годы
гражданской  войны  звери  остались  без  всякой  охраны.  Их  уничтожали  и
браконьеры-охотники  и скрывавшиеся в лесах бело-зеленые банды. В 1919  году
(истребителям зубров  "помогла"  и  страшная эпидемия,  точнее  - эпизоотия,
ящура и сибирской язвы.
     Охотники  из Хамышков, Даховской и Псебая до  сих пор хранят в изустных
преданиях истории о варварском истреблении зубров своими односельчанами. Они
убивали животных  в  спортивном  азарте,  оставляя мясо и шкуры волкам. Один
житель из Даховской имеет  на своей совести восемнадцать убитых  зубров; его
"единомышленник" из Псебая загубил семь стельных самок...

     * От 27 апреля (10 мая) 1909 года.

     Шел 1920 год, год еще не закончившейся гражданской войны ж разрухи.  Но
даже  и в  это суровое время находились  люди, пекшиеся  об  охране природы.
Краснодарские энтузиасты из музейной секции отдела народного образования  во
главе с  профессором Григором просили свой Кубано-Черноморский революционный
комитет обеспечить охрану зубра.  И краевой ревком, едва лишь справившийся с
белыми армиями Улагая, Шкуро и Фостикова, вынес Постановление *, запрещающее
в северной  части теперешнего  заповедника охоту, рубку леса и рыбную ловлю.
Уцелевшее поголовье зубров бралось под особую охрану.
     В 1923  году Кубано-Черноморский исполнительный  комитет  распространил
заповедный  режим и на южный склон  Западного  Кавказа.  Площадь заповедника
достигла 270 тысяч  гектаров. Но все эти местные декреты не были подкреплены
главным  - обеспечением действительной охраны  заповедных земель. Декларации
не укрощали распоясавшихся  браконьеров, а лишь подстегнули их  к завершению
черного дела.
     12  мая 1924 года  Кавказский  государственный заповедник  был учрежден
декретом Совнаркома РСФСР. Но самый драгоценный и редкий зверь, которым были
горды  эти  горы,-  кавказский  зубр  -  был  к  этому  времени выбит  почти
поголовно. Не сразу удалось организовать действенную охрану трудноприступных
гор. Остатки зубров гибли под снежными завалами в тяжелую зиму 1923 года, от
новой  эпизоотии,  поразившей  и  домашний скот  в 1924  году... 1927  год -
мрачная дата уничтожения последнего зубра на Западном Кавказе.
     В Гузерипле мы слышали, что зоологи заповедника выдвинули смелый проект
восстановления  зубрового  стада  на  Кавказе  путем завоза  сюда  гибридных
зубробизонок  из   Аскании-Нова  с  Украины  и  чистокровных  самцов-зубров,
уцелевших  в  некоторых зоопарках.  Зоологи  уже  через  год-два должны были
приступить  к  закладке нового  "зубрового  парка"...  Заповедник  стремился
вернуть природе ее утраченные богатства**.
     А пока перед  нами простиралась огромная лесная долина - Долина зубров,
лишенная зубров.

     * ? 408, см. газету "Красное Знамя" за 3 декабря 1920 года.
     **  Теперь этот  проект  осуществлен,  и  Кавказский  заповедник  может
гордиться своими зубрами.

     На  удобнейшем панорамном  пункте,  откуда в упор  просматривается  вся
Тыбга,  поставлен пустой домик,  скорее  сарайчик. Это горный приют,  лагерь
Абаго. Как и в знакомом мне Холодном лагере Псеашхо, внутри  никакой мебели,
только  нары. В полу прорезь для  очага, в дождь можно топить по-черному. Но
вечер ясный, и мы жжем костерок перед лагерем.
     Давно ли, попадая на такие ночлеги, я терялся, не представлял, что надо
предпринимать; и замирал в блаженной бездеятельности... А  теперь за плечами
был  уже опыт и пример - как вели себя на ночлегах Лена и  Всеволод, сколько
полезного успевал  сделать  Георгиади, как  по-домашнему уютно  умела обжить
любую ночевку Женя... Я уже знал, как это сохраняет  и  даже восстанавливает
силы -  а нам теперь предстояли  ежедневные, точнее -  еженощные,  "полевые"
ночлеги.  Из  дневных  маршрутов  и  этих  ночей  должно  было  складываться
нормальное  течение жизни,  работа  в  продолжение целого лета  в  трудном и
безлюдном   горном  районе.   Сохранение   здоровья,   бодрости   и   полной
трудоспособности  было  одной  из   наших   обязанностей  наравне  с  делами
исследовательскими.
     Словом, теперь я могу  даже задавать тон друзьям: добываю воду, приношу
охапку сучьев для костра,  устраиваю мягкие ложа на нарах. Но и на спутников
не пожалуешься -  все делаем быстро, варим вкусный суп и  кашу, пьем кофе со
сгущенным молоком. И при этом успеваем любоваться сменой лиловатых и розовых
закатных красок на снегах и обрывах страшной Тыбги...
     Всего одна ночь в этом лагере, и утром мы уходим. А в душе уже ощущение
нежности к нему, к нашему первому домику на пути через заповедник...
     Тропа выводит нас на самый водораздел, полого округлый гребень Пастбища
Абаго.
     Идем по гребню с видами  по обе стороны хребта. Сам по  себе скромный и
монотонный,  он  словно  специально  воздвигнут  на  междуречье   Малчепы  и
Безымянной, как помост для зрителей, чтобы радовать их панорамами.
     Перед нами пологая пирамида, которую тропа обходит косогором. Раньше ее
выразительно называли  Абаго-Нос. Кто-то присвоил  ей сравнительно безличное
имя - гора Экспедиции. Наташа вскрикивает  и бежит к появившемуся  на склоне
этой горы первому на нашем пути снежному пятнышку.
     - Куда ты?
     - Сейчас, сейчас, я к снежку.
     - Опомнись, до него же не меньше двух километров!
     Вот так же когда-то и краснолицый побежал за снежком...
     Теперь Пастбище Абаго заповедно, а прежде и здесь  пасли  скот. Об этом
напоминают пятна сорняков, сочная ядовитая чемерица,  отмечающая места былых
балаганов,  да  и само  название этого хребта.  Даже наш Саша знает  прежние
наименования  полян. Для него  это  - Самоваровы балаганы,  поляна Горского,
Семенов балаган...
     Мы с Володей  уже начинали спорить об уровнях ледниковых цирков, об  их
ярусах, о высоте снеговой линии. Наташа потом призналась, что ее пугали наши
споры. Девушка захлебывалась первыми впечатлениями от природы  в целом и еще
не могла совмещать этого  упоения с аналитическим  взглядом исследователя, с
анатомированием деталей.
     "Какие  цирки?  Где  они  видят ярусы?"  - робко думала  она про  себя,
страшась признаться в своей слепоте.
     Цирки  различать  мы  умели,  а  вот  зверя... Словом,  нам  не  везло.
Заповедные животные дразнили  нас обилием следов, но сами нам не попадались.
Сколько я ни напрягал зрения, пытаясь разглядеть их издали, хотя бы таких же
маленьких,  как  тогда  на  Псеашхо, все  было напрасно. Не видел их и такой
зоркий лесной человек,  как Саша.  Лишь  изредка из-под  ног вспархивали и в
панике улетали горные тетерева.
     Второй  день пути.  Ликующе цветут весенние  луга. Гремят вздувшиеся от
усиливающегося таяния снегов реки.
     Заповедник  поддерживает в хорошем состоянии мосты на  тропах. Опередив
"караван", перехожу по мосту  речку Безымянку. Вступил на доски и вздрогнул:
слева от моста прямо в реке,  всеми четырьмя копытами в воде, стоит красавец
олень.   Статный   рогач  обкусывает  прибрежные  кусты.  Нетерпеливо   машу
показавшейся вдали  Наташе, но олень  уже заметил меня  и  с  гордо поднятой
головой пошел вброд через самую бурную часть реки.  Наташа  подбежала, когда
он скрывался в кустах. Чувствую себя словно виноватым перед нею - я видел, а
она  почти нет,  говорит, только мелькнуло что-то в кустах, а передо мною он
стоял во всей красе - гордое лесное божество...
     Значит, все это действительно правда, такими красавцами населен здешний
лес, и вот как близко удается их видеть!
     На третий  день пути  Саша обещает  показать и показывает нам туров. Он
знает, что неподалеку от тропы есть "солонец". Так в заповеднике называют не
почвы, а выходы минеральных рассолов и соленосных пород.
     Копытные любят лизать соль, а с нею, быть может, вводят в