лянские ахчипсовцы. Но
было  это  задолго  до  русско-турецкой  войны 1878  года.  Учитель  Тахчиди
уверяет, что первые ходоки греков - три человека *- разведали  Поляну  еще в
1867 году. Упоминает  при этом, что ходоки застали еще стычки русских солдат
с  остатками  горцев  **.  Поляна  грекам  понравилась,  и  на  ней  первыми
поселились семь семейств, всего 42 человека.
     Подобные   же   интервью   беру   у    стариков   эстонских   поселков.
Семидесятилетний   эстонец    Ян   Нахкур   оказывается   и   памятливым   и
словоохотливым,  хорошо  говорит по-русски.  Я  едва успеваю  записывать его
неукротимые воспоминания.
     - Отец приехал на Кавказ из Лифляндии,  там у помещика работал. Приехал
своей повозкой. В  Ставропольской  губернии поселились у  станицы Подгорной.
Там плохая вода. Через пять  лет переехали на Марух. Но тут беспокойно было.
Жили как  в военном лагере - поджоги, грабежи. Бросили мы это место и уехали
в Калмыцкую степь, поселились на Маныче в землянках. Трудный был климат - за
восемь лет четыре года засушливых. Лишь редкие годы собирали большой урожай.
Тут и дошла до нас слава о Красной Поляне.
     Послали мы туда трех ходоков - им места понравились. Сады какие, фрукты
сами в рот падали. А лугов! А лесу! А зверя!
     Обратились   к   сочинскому   окружному   начальнику   за   разрешением
переселиться, а  потом, не дождавшись разрешения, взяли да сами и переехали.
Шли с вьючными  лошадьми  через перевал  Аишха. Путь был тяжелый,  заросший.
Останавливались, чинили дорогу и двигались дальше...
     Узнало  сочинское начальство,  что  мы  поселились, приехало нас гнать.
Пугало отсутствием транспорта, голодом.

     * Другие свидетели убеждали меня, что ходоков было семеро.
     **  Убедительное  показание. Действительно, партизанское  сопротивление
горцев из  племени хакучи продолжалось  на  Западном Кавказе  именно до 1867
года.

     Но их  упросили  и  приступили к раскорчевкам. На  месте Первой Эстонки
поставили сперва только балаганы...
     Рассказывая, старик сообщал множество подробностей - почем была продана
лошадь, скольких рублей не хватало на покупку  ружья. Ему тогда было 22 года
-  был  здоровый и  крепкий,  "черта  не  боялся,  греков,  турок,  имеретин
перебарывал".
     - Пошел первый раз на охоту - сразу  трех медведей встретил,  двух убил
наповал.  Однажды вчетвером уснули в  дозоре, медведь подошел, обнюхал нас и
не  тронул. Просыпаюсь - слышу  над ухом  сопит. Притворился, что сплю, а  у
самого  сердце сжалось  -  ну,  думаю,  конец. Нет,  ушел... А  в другой раз
устроили навес на деревьях да и заснули, свесивши ноги. Просыпаюсь - за ноги
кто-то задел. Оглянулся - медведь, подбирает под нами рассыпавшиеся с навеса
сливы...
     Охотиться  не умели.  Приспособился я  ветер чуять, с подветра к  зверю
подходить, так греки-соседи меня за то колдуном объявили - они тогда  тоже в
охоте не  понимали. А зверя  было  множество. Помню был день, когда я уложил
девять медведей!
     Слушаю  эстонца  без недоверия,  это не  тартареновские басни. Старк  в
своих записях тоже говорит об обилии зверя в лесах тогдашней Красной Поляны.
     - С греками жили мирно, только объясняться было трудно: ни по-эстонски,
ни  по-русски греки тогда не понимали.  Вместе ходили через горы за хлебом -
то  на Псебай *,  то в  Адлер.  Дорога была опасная,  несколько  раз лошадей
губили.
     Кем только не работал молодой  эстонец! Две недели в адлерской харчевне
ремонтировал гармоники. Потом по пяти рублей с десятины косил сено. Корчевал
леса, а плугов, лопат, инструмента не было. Еще пустовали земли и на берегу,
но туда  не  ехали, боялись  малярии. Решили из гор ни за  что  не  уезжать.
Занялись свиноводством, получили хорошие урожаи картошки.
     -  А потом  пришли к нам инженеры  строить  шоссе. Тогда  мы,  эстонцы,
первыми   прошли   сквозь   ущелье   по  самой  реке  по  заданию   инженера
Константинова. Греки удивлялись - они еще от черкесов слышали, что  река тут
течет будто бы сквозь гору, туннелем.

     *Станица Псебайская на северном склоне Кавказа в долине Малой Лабы.

     Ян  Нахкур  очень  гордился тем,  что был одним  из  главных советников
инженера Константинова.
     "Мягкие"  части  дороги  строили  русские.  На  строительство  скальных
участков  собралось  много  пришлых  турков - до  полутора тысяч человек. Их
считали умельцами по части скальных работ  и привлекали высокой оплатой - по
восьмидесяти копеек за день. Около пятидесяти человек  погибло в  ущелье при
взрывах.
     - С постройкой дороги настала новая жизнь. Начали делать себе телеги. А
то ведь наши дети  не видели колеса! Начали груши сушить, орехи заготовлять,
купцам продавать, хлеба  стало много. С  царской фермы на берегу купили себе
коров швейцарской  породы. Деревья для садов  закупили на  Сочинской опытной
станции. В  девяносто девятом году построили школу, а в  одиннадцатом году -
клуб.
     Спрашиваю,  откуда   же  средства  брались?  Оказывается,  при  хорошем
хозяйстве гектар сада давал доход до двух тысяч рублей.
     О более поздних  годах  старик рассказывает скомканно. Видимо, тут  его
смущает политика: в 1920  году часть уехала в буржуазную тогда Эстонию, да и
среди  оставшихся не  все  сразу приняли Советскую власть.  Остро  проходила
коллективизация. Стреляли  в нового учителя,  потом пытались  его отравить в
отместку за то, что разоблачал случаи охоты в  лесу на колхозных свиней (тех
самых, которые самостоятельно пасутся в горах и "дружат" с дикими кабанами -
чем не повод для браконьера пристрелить вместо дикой домашнюю свинку?).
     В  эти  годы  одиннадцать хозяйств  было  раскулачено,  в  том  числе и
хозяйства двух поселян,  в прошлом белых  стражников. Весной тридцатого года
был  как  бы отлив,  в колхозе осталось всего  двадцать восемь  хозяйств.  А
сейчас опять почти все в коллективе, и "Эдази" работает хорошо.
     Новое пополнение моих записей, новые  факты, все пополняющиеся страницы
истории края.

        "ЕЩЕ ВЕТЕРАН"
     Шаги по лестнице - на башню кто-то поднимается. Знакомый голос:
     - Если двери нет, то куда же прикажете стучать?
     Входит высокий красивый смеющийся мужчина. Он тяжело дышит, и это всего
только от подъема на Собиновку.
     - Александр Владимирович, здравствуйте, как я вам
     рад!
     Это Кожевников,  ботаник,  знакомый  мне  по  1932 году. Тогда я застал
самый  конец его работы,  о которой все вокруг говорили с большим уважением.
Заложенные им  опытные  участки  находились  и на  Ачишхо  и  на Аибге.  Для
систематических наблюдений он ежедневно  поднимался то на один, то на другой
хребет. Богатырская сила чувствовалась во всей его крепкой высокой фигуре, в
веселых глазах. Этой горной выносливостью он как бы предупреждал недоумение,
которое могло кое у кого возникнуть - дескать, как же, такой молодец-мужчина
и вдруг занят цветочками, травками...
     Но это был  настоящий полевой, экспедиционный  работник. Как он  ходил!
Рассказывали,  что  тренировкой Кожевников сумел  довести  время  подъема на
Ачишхо  до двух часов (вместо моих четырех), а за пять часов легко  восходил
на Аибгу.
     Не давая ему раскрыть рта, накидываюсь на него с расспросами - кому же,
как  не ему, консультировать  создаваемый в туркабинете  гербарный плакат  о
высотных  зонах?  Он, конечно,  согласен. Когда же  я  высказываю  пожелание
вместе с  ним  "сбегать" на какую-нибудь  "горку",  он  на  глазах потухает,
мрачнеет и упавшим голосом говорит:
     - Я  очень рад, что  вас встретил.  Мне  было бы больно застать Красную
Поляну без любящего хозяйского глаза. Экскурсионное дело и туркабинет должны
быть в надежных и, главное, неравнодушных руках...
     Я смутился, не  понимая,  для  чего такие  торжественные  слова.  Но он
продолжал проще и прямее:
     - Одно мне только  хочется  вам посоветовать: берегите  свои  силы,  не
надорвитесь.  Учтите  мой  горький  опыт - я банкрот. Ходить  в  горах таким
темпом,    как   я,    непростительно.   Теперь   я   больной,   неизлечимый
сердечнобольной. Сейчас я удрал от врачей, запрещавших мне ехать на юг. Я не
мог не приехать в Красную Поляну. И вот счастлив уже тем,  что  вижу Аибгу с
высоты вашей Собиновки. Выше мне все и, кажется, уже навсегда недоступно.
     Если бы это говорил  не цветущий тридцатилетний красавец, и то подобная
исповедь могла бы потрясти. Я  не знал, что  сказать. Хорошо, что Кожевников
сам перевел разговор на другую тему.
     Осторожно  спросил меня о планах - собираюсь ли продолжать образование.
Мне было трудно ответить на это. Я чувствовал, что работа, которой я отдаюсь
целиком, исподволь  подводит меня к моей будущей специальности. Но  к какой?
Историка?  Природоведа?  Геолога?  Может  быть,  краеведа?  Но   ведь  такой
профессии нет. А правильно ли, что нет?
     - Вероятно, географа,- подсказывает Кожевников.
     Я растерянно моргаю.
     Конечно, я  знал,  что были  и  есть на свете  географы,  в  их числе и
знаменитые. Но не представлял себе,  что могут быть  факультеты, выпускающие
географов - специалистов по  исследованию разных стран. Кожевников рассказал
мне, что такие факультеты существуют.
     Он в  тот же вечер  уехал. Перед отъездом прошел в туркабинет, похвалил
плакат  с гербарием  высотных  зон, сделал  несколько  поправок в  латинских
названиях. Мы простились с намерением обязательно встречаться в Москве.
     Через год  я,  не  веря себе,  прочитал  в  газетах о  смерти  молодого
талантливого ученого  А.  В.  Кожевникова.  Его  сердце не вынесло  какой-то
несложной операции. Горы последний и решительный раз напомнили о себе.
     Значит, не шутки  все эти  запреты врачей, все  эти  рекомендации Марии
Павловны Преображенской, запомнившиеся  мне  еще  с детских  лет,  о  режиме
дыхания  на  подъеме.  И,  значит, не забавы ради  так медленно,  с  частыми
остановками, ходят  в горах  на подъем  альпинисты - это я  видел на экранах
кино. Есть законы гор, которые нельзя нарушать. Расчет за нарушения приходит
короткий и неумолимый.

        "РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТУРИСТСКОЙ РАБОТЕ"
     Благословение  Кожевникова   придало   мне  сил.   Вооружившись  клеем,
ножницами  и тушью,  я с  помощью двух туристов, склонных к ботанике, быстро
закончил огромный - в целую  стену -  плакат-гербарий "Высотные зоны природы
Западного Кавказа".
     Это  была   как  бы  таблица  из   нескольких  горизонтальных  рядов  с
засушенными образцами растений, наклеенными по этим рядам в виде аппликаций.
Каждый  ряд  соответствовал  определенной высотной зоне. Под растениями были
(по-русски и по-латыни подписаны их названия,  а слева нанесена вертикальная
рейка со шкалой высот.
     Против нижней полосы стояло "до 1000 м" - здесь были  прикреплены ветви
дуба,  граба,  каштана,  самшита.  Выше  следовали  бук  и пихта  с  набором
вечнозеленых кустарников. Отдельный ярус с высотами 1700-2300 метров  заняло
субальпийское высокотравье.  Здесь  было особенно  трудно  разместить  целые
растения:  они так велики, что их стебли и корни залезали не в свой ряд, как
мы ни старались расположить их косо и убористо. В предпоследнем ряду  сверху
красовалась  низкотравная альпика: крупноцветные  карлики -  синие генцианы,
лиловые  с  желтым анютины глазки, лилово-коричневые  рябчики, подснежники -
эритрониумы. Наконец верхний ряд  - скальная  флора, тоже растения-гномы, но
лепящиеся  в трещинах  скал -  камнеломки, близкая  к  тундровой  кавказская
дриада, лишайники.
     Предвкушаю, насколько убедительнее будут звучать в .наших лекциях слова
о  высотной  зональности,  когда их  можно  будет иллюстрировать  подлинными
образцами флоры.
     Кабинет  украсили не только  растения,  но и кроки маршрутов, которые я
вычерчивал вечерами.  На  схемах  были проставлены  и данные о  километраже,
настуканные   шагомером,  и  цифры   высот,   которые  я   усердно   измерял
анероидом-высотомером, и хронометраж пути на подъемах и спусках - его я тоже
тщательно вел при каждом походе.
     Все  чертежи  были  сделаны так, чтобы люди  могли отправляться в  путь
самостоятельно, без проводника, и даже не получая консультации методиста.
     На  схеме  Ачишхо  еще не  была  нанесена  одна  тропа: с  пригребневых
Эстонских  полян на Эстонку.  Значит, в ближайший поход на  этот хребет надо
будет пройти и по ней.
     Так  и  делаю.  Тропа  давно нехоженая, запущенная,  перевитая колючими
усами ежевики. Азалеи заполонили  весь гребень хребта.  Только красные пятна
на зарубках  - "солнышки" -  помогают отыскивать  теряющийся то  и дело след
тропки.  Местами и "солнышки" погасли, заплыли какой-то плесенью, а  кое-где
терялись  и  сами  зарубки.  Приходилось  соображать:  а  как бы я  сам  тут
трассировал путь?
     Шли  долго, тропа оказалась  длинной, однообразной. Некоторые  спутники
стали  ворчать. Но  я все же был  рад, что  прошел  ее,-  теперь я знаю, что
водить  по ней  экскурсии  не стоит.  На схеме  так и  будет написано:  путь
скучный.
     А может быть, это уже пресыщенность, и я  излишне требователен? Путь по
мшистому   гребню,  ощущение  глубины  справа  и  слева,  сознание,  что  за
деревьями, чуть они расступятся, можно увидеть далекие  пики... Перенесись я
из Москвы прямо на этот  хребет, в буковый лес с  дурманно пахучей азалеей и
папоротниковыми полянами,-разве это не было бы радостью? А тут иду и  бракую
- проявляется профессиональная разборчивость.
     Уже  невдалеке от подошвы тропа с "солнышками" подходит к  развилке. Мы
идем  вправо, вниз к Эстонке, а "солнышки" уводят  влево - ага, знаю,  это к
нарзану на Ачипсе, где мне еще надлежит побывать. И хотя я  там  не был, как
не был  и на медовеевских склонах  Ачишхо, я чувствую, что хорошо  знаю весь
этот  хребет,  вижу  его  в  целом, с  каждой  морщиной  и  пазухой.  Ачишхо
превратился для  меня как бы в огромное ручное животное, • на котором я
могу ездить верхом, могу чесать ему за ухом, в гриве.
     Мой хороший, родной Ачишхо!
     Мне  и этого было мало.  Хотелось, чтобы на маршрутах были заметные, но
не  портящие пейзажа указатели, стрелки, надписи. Пусть только в трудных для
ориентировки местах.
     Пробую писать такие  метки  масляной краской на  сланцевых плитках.  Во
время  ближайших  экскурсий  приколачиваю их  к  стволам, закрепляю  в щелях
заметных скал. "Родник 200 м налево", "Держаться правых троп",  "К водопадам
направо".  Подобные  указания успокоят туристов, подтвердят им,  что они  на
верном пути.
     Это  предприятие  неожиданно  встречает  чье-то  сопротивление.  Кто-то
умышленно палками сбил, расколол половину развешенных мною плиток. А кое-где
нарочно повернули стрелки  вокруг гвоздя,  чтобы  они заведомо указывали  не
туда,  куда нужно!  Неужели это  местные жители,  пытающиеся  сохранить свою
монополию проводников?
     Как бы  там ни  было, пришлось отступиться от  своей затеи, признать ее
преждевременной. Надо метить тропы какими-то более капитальными знаками.
     Ну что ж, есть и другие  возможности помочь людям в пути. Я вывешиваю в
туркабинете плакат  - своеобразный  кодекс  туриста  на маршруте. В нем  уже
значатся такие, добытые не всегда сладким опытом, пункты:
     Прежде чем взбираться на обрыв, подумай, можно ли с него спуститься.
     При   спуске   по   незнакомому   склону  избегай   тальвегов,   русел.
Придерживайся гребней отрогов.
     Не сбрасывай камней с вершин и склонов. Внизу могут оказаться невидимые
для тебя люди и скот.
     Не ходи в горах в одиночку даже по знакомым дорогам. Случайное  падение
и ушиб, растяжение, вывих могут оказаться роковыми при отсутствии помощи.
     Заботило  меня  и  другое:  не  слишком  ли назойливо  в  лекциях и  на
экскурсиях навязываю  я моим подопечным свои  мнения и вкусы? Не утомляет ли
их  моя увлеченность  и восторженность? Ведь многим из них  милее сдержанная
прелесть среднерусской природы, а театрализованные щедроты юга их оглушают.
     Как же быть,  пропагандисту именно этой экзотики? Какие умеренные слова
найти о природе, если эта природа  самая богатая и  сложная  в нашей стране?
Как  быть,  если приходится  совсем не  из ложного  пафоса употреблять такие
громкие  слова,  как  "грандиозность", "щедрость",  "могущество", "роскошь"?
Ведь  так легко  объявить  их высокопарными литературными  штампами! Сколько
нужно умения и такта, чтобы не опошлить этих высоких оценок.
     Есть и еще  одна трудность: рассказ в экскурсии органически совмещается
с показом, и нужно уметь умолчать о том, что видно и без "переводчика".
     Работать,  работать.  Исследовать  новые  тропы,  накапливать  факты  о
прошлом и настоящем.  Учиться рассказу и показу. Оттачивать формулировки, их
логику, последовательность  и, быть  может...  написать в итоге этой  работы
книгу о Красной Поляне!


     Немолчный  горных вод  напев.  Омытость листьев,  четкость  линий.  Два
облака внизу в долине Лежат, проснуться не успев...

        "ЕЩЕ НА ДВУХ ХРЕБТАХ"
     ПОДЪЕМ НА АИБГУ

     ВОСХОЖДЕНИЕ  на Аибгу...  Если даже невзрачный  Ачишхо заключал  в себе
столько хорошего, какие же впечатления сулила  эта многовершинная гора, даже
снизу  прекрасная! Почему  так долго не удавалась  побывать на  ней? Обычный
путь  на Ачишхо в оба  конца занимал день.  На Аибгу же полагалось ходить  с
ночлегом - не кожевниковским  же темпом взбегать  на нее  за пять  часов!  А
вырываться с базы, переполненной туристами, на два и, если на Псеашхо, то на
целых три дня - было нелегким делом. Я давно,  но безуспешно просил Энгеля о
таком походе. Наконец желанный маршрут осуществился.
     Шли  через Греческий  мостик,  поднимаясь  далеко  в  обход пятиглавого
массива. Видная еще в одном повороте
     Красная Поляна прощалась с нами белыми  домиками. В пяти минутах хода в
сторону от тропы по гребню  хребтика в  кустах  прячется  остаток  старинной
стены,  выложенной  из камня. Находим ее без  труда. Вот они, развалины  еще
одной  дочеркесской  крепости,   когда-то,  быть  может   в  средние   века,
караулившей подступы к какому-то поселку - предшественнику  Красной  Поляны.
Кому был нужней этот путь? Генуэзцам?
     В  подъеме   на  Аибгу  много  монотонного,   мало   ориентиров.  Тропа
беспорядочная,  сырая, а  то и с  грязью по колено. И как  это  удерживается
столько влаги на таких кручах! Беспокоят частые развилки - как их запомнить?
Не   беда,   разветвившиеся  тропы  вскоре  опять  сливаются  -  это  просто
спрямления, протоптанные скотом.
     На  Аибгу  в этот раз шли  какие-то  безразличные  люди, среди  которых
выделялась  только  одна бойкая  басовитая  толстушка лет  двадцати  восьми,
учительница, бурно выражавшая свои восторги.
     Никто  и не думал шутить  над ее  преждевременной  и  явно  болезненной
полнотой, но она сама с  несколько шутовским позерством  сосредоточивала  на
ней всеобщее внимание.
     - Куда меня понесло с такой кубатурой?
     Еще  внизу  на  мой вопрос,  не  вредно  ли будет  восхождение  для ее,
вероятно, не вполне здорового сердца, она ответила:
     - Вы нам в лекции  говорили, что йоркширская в  гору не взберется.  А я
вот  вам  докажу, что  и  при  своих габаритах  всех  ваших  худых  красавиц
переплюну!
     Она  сообщила,  что ее  зовут  Тонечкой,  но  мы  дружно  переименовали
спутницу в Тонночку,
     Выше крутого подъема над речкой Бзе появились первые  пихты. На  Ачишхо
пихт нет,  и  я  впервые  вижу их вблизи. Иссиня-темная  зелень, под пологом
широких  ветвей  лиловато-коричневый  полумрак.  Не  без опасения  перебираю
хвоинки:   отличу  ли   елку   от  пихты?   Хвоинки   оказываются  плоскими,
лаково-кожистыми,  неколючими.  По длине они раздвоены  срединным  желобком.
Шишки тоже не как у елей. Кажется, не осрамлюсь и с елкой не спутаю.
     Гиганты  пихты,  сколько  им лет?  Лежат поверженные стволы  -  надо их
измерить, хотя бы шагами. Десять,
     двадцать, сорок... На шестьдесят метров поднималась вверх, как колонна,
хвойна