осмотреть краснополянский
дольмен. Он находится совсем рядом с базой.
     Раздвинув кусты,  мы подошли  к неглубокой, выложенной крупными камнями
яме. Я  слышал,  что дольмены  должны возвышаться над землей: они  строились
домиком в виде  куба из четырех на ребро поставленных  цельнокаменных плит и
пятой - такой  же  цельнокаменной крыши. Здесь  же было только четыре стены,
нацело вросшие в землю, и вместо домика получалось подобие колодца.  В одной
из стен  - отверстие сантиметров тридцать в диаметре. По-видимому, в течение
целых  столетий  к  этому  никому не  нужному сооружению с окружающих  пашен
стаскивали  камни,  заваливали,  засыпали  его. Вот  теперь мы  и смотрим  в
дольмен,  точно  в   яму.   Кому-то  понадобилось   разбивать   и  сваливать
циклопическую  крышу.  Очевидно,  это  шли  поиски  зарытых горцами  кладов.
Осколок  крыши  валялся  рядом, а  остальную часть  плиты ухитрились куда-то
уволочь.
     Как  и  для чего допотопный безвестный  народ  громоздил эти "карточные
домики" из многотонных камней и утыкал ими всю Европу и Азию - от Бретани до
Ирана  и Японии? Единый ли это был постепенно переселявшийся народ? Или, что
вероятнее,  разные  племена  на сходных  этапах  своей  истории,  при равной
степени религиозных заблуждений строили  такие усыпальницы, и переселялся не
народ,  а  его  приемы,  обычаи  -  передавались,  заимствовались,  получали
подражателей и продолжателей...
     Видимо,  методистка  не  знала  о  сколько-нибудь современных  взглядах
археологов на происхождение дольменов; мне  случайно  пришлось  года  за два
перед тем  читать  об этих загадочных сооружениях в каком-то журнале. Но тем
артистичнее излагала она черкесскую легенду:
     - Было  время, когда в  наших  горах обитали большие и глупые, но очень
добрые великаны. Они жили в пещерах и домов себе не строили. Но  однажды они
были покорены злыми и умными карликами. Эти-то карлики и заставили великанов
соорудить такие дворцы. Размер окон был явно рассчитан на то, чтобы карликам
можно было с триумфом въезжать в них верхом на зайцах!
     Ни  о результатах  раскопок, обнаруживавших  под  дольменами погребения
бронзового  и железного  веков, ни  о том, что отверстия служили  форточками
"для вылета душ" (или  по другим  воззрениям - для кормления душ усопших)  ,
туристам не было сказано.

        "ПОД ГРЕЧЕСКИМ МОСТИКОМ"
     После  обеда  ту  же группу  Клеопатра  Васильевна  ведет по  шоссе  на
Греческий мостик.
     Все грознее впереди рычание Мзымты, все уже долина. В самом узком месте
теснины через реку перекинут
     кажущийся ажурным, хотя и бревенчатый мост, старый и хилый. Уже  издали
он выглядит очень поэтично.
     Подошли  ближе к ревущей реке и  остановились, пораженные. Разве  можно
было  представить  что-либо  подобное, видя Мзымту  сверху,  с  шоссе?  Даже
сейчас, в межень, то есть в самую  мелкую воду, река, ниспадая через  крутые
пороги,  клокотала всей  своей пенистой  массой, образуя как  бы  неистощимо
струящиеся  глыбы   голубовато-зеленого  льда.   Ничтожными   водопроводными
струйками  показались  мне  вчерашние  водопады Ачипсе по сравнению  с  этой
Иматрой, с  этой  стремниной.  Мы спустились  вниз на  более  крутые  камни,
обгладываемые водой. Здесь  ярость порогов  ощущалась особенно сильно. Людей
ежеминутно обдавало веерами брызг...
     Вылезли  наверх на мостик. На  нас, словно пушка, уставилось из  самого
кипящего  водоската толстенное  бревно обхвата в два. Через пороги сплавляют
лес.  Какая  же  нужна   была  силища,   чтобы  этакое  бревнище   катить  и
перевертывать, как соломинку, поставить  в  центре порогов, как в  городках,
"на попа", да еще и привалить один его конец накрепко камнями!  А ниже моста
Мзымта словно  устала  и  разлилась тихим плесом. Со  стороны шоссе когда-то
давно к воде сползла высокая призматическая глыба - Монах. Упершись в русло,
она застряла наподобие башни как раз на участке плеса.
     Несколько человек,  не сговариваясь,  уже спускаются по осыпи,  на ходу
сбрасывая костюмы,- так  велик соблазн искупаться. Могу ли я от них отстать?
Вода нестерпимо холодная, но все равно - мы уже в реке и плывем... Эге, надо
быть  осторожным.  Плес  плесом,  а  течение и на зеркально  гладком участке
быстрое, того гляди унесет на следующие пороги!
     Подплываю к отвесам Монаха - здесь заводь, в которой  вода попадает как
бы в тупик и возникают струи, описывающие круг даже против течения.
     Интересно, глубоко  ли здесь? Не прощупав  рукой, куда и как уходит под
воду  каменный  отвес,  по-мальчишески  вытянув руки  вверх,  спускаюсь  для
измерения глубины дна. Ноги коснулись  камней, когда  было  уже "с ручками".
Отталкиваюсь  ногою  от  дна, стремительно взлетаю  вверх и... под  водою же
больно  стукаюсь  затылком  о  камень!  Что такое?  Под  Монахом есть  ниша.
Туннель?   Меня  засосало  течением  под  скалу,  и  теперь   я  в  ловушке?
Инстинктивно перебираю  в воде  руками по каменному потолку,  нависшему надо
мной, и, еще не успев захлебнуться, добираюсь до края скользкого навеса. Еще
миг  - и  голова на  поверхности.  Отфыркиваюсь.  Чтобы  течением  снова  не
затянуло  под  глыбу,  с силой отталкиваюсь  ногами от  каверзного  камня  и
вылетаю на середину плеса.
     Выбрался на берег в довольно  жалком  виде: дрожу, видимо, не только от
холода. Происшествия никто не заметил.  Этому я рад, но, значит, случись что
- и не спасали бы.
     Оделись, тронулись в обратный путь. Клеопатра Васильевна только теперь,
когда  мы  уже убедились  в мощи порогов,  повела речь о гидроэнергетических
ресурсах Мзымты и о величественных перспективах их  освоения. Оказалось, что
уже запроектировано  построить  на Мзымте  полдюжины электростанций,  притом
одну из них на этом самом пороге, и тогда их энергия зальет светом и курорты
побережья и Красную Поляну.
     На  турбазе встречаюсь со вчерашними спутниками по  Ачишхо. Сегодня они
ходили  на  Сланцевый рудник  с  другим экскурсоводом  -  Хустом.  Прогулкой
довольны, но руководителем возмущены.
     -  Послушайте,  он  нас  хотел  обмануть.  В  маршруте  экскурсия  семь
километров в один конец, а он сводил километра за два, вместо рудника подвел
к  мастерской  по  обрезке  сланцевых плиток  и  заявил, что дальше смотреть
нечего. Ну, мы ему задали! Сводил-таки к самым Сланцам. Там так красиво...
     Было обидно слышать, что даже  при Энгеле, под его руководством,  могут
работать  на турбазе равнодушные люди, лентяи.  Завтра мне самому предстояло
идти с Хустом в "учебную экскурсию" на те же Сланцы.
     Вечер. Снова  веранда. На этот  раз  не танцы, а песни. Приехала группа
хороших  и  дружных  певцов  - украинцы. Какая  прирожденная  способность  к
многоголосому хоровому пению! По крайней мере у половины певцов естественная
потребность и умение красиво  вторить. А как ведут  свою партию два глубоких
бархатных баса, как выводят верха тенора!
     То  стонут, то  ликуют  голоса  хора. Светлая  терраса напоена  звуками
"Днипра", "Спородыла молода дивчина", "Ой на гори та жницы жнуть"...
     Можно ли уйти от такого наслаждения? Устраиваюсь внизу у веранды, чтобы
и видеть небо, и слышать хор, и самому подпевать в любимых местах...
     У лесенки  стоит заканчивающая свое вечернее дежурство Нина.  Подхожу к
ней, здороваюсь.
     - Вот мы теперь и коллеги.
     - Вы знаете, я как услыхала - смутилась.
     - Почему же?
     - Болтала с вами, как с временным гостем, разоткровенничалась, а теперь
мы...
     - Не расстаемся? Вот и хорошо, что заранее познакомились, и я уже лучше
знаю о ваших невзгодах, чем вы о моих...
     Нина  смолчала, но так, что я  понял: друзья альпинисты при ней на  мой
счет проезжались. А может быть, видела, как я срывал объявление...

        "НА СЛАНЦЫ"
     Как  из  ледяных  родников,  пьются  чистые  краснополянские рассветы и
восходы. Каждый день - новый праздник красок, иные причуды облаков.
     Ночью  был  неожиданный,  неведомо  откуда грянувший  дождь,  грохотала
гроза.  А к утру оставались от вылившихся за  ночь туч лишь обрывки туманов,
лепящиеся по горам. И что они только сделали со склоном, казалось, такой уже
известной Аибги!
     Когда я слушал краснолицего, я, откровенно говоря, не очень понимал, по
каким его  там падям  и  складкам носило. А сейчас  - остатки  туч залезли в
каждую  вмятину,  выявили  в  лесном скате,  который  казался  однообразным,
столько  неожиданных  ветвлений,  пазов.  В  покатости  горы почувствовались
большие  лощины,  параллельные  гряды,  отроги.  Склон  углубился,  приобрел
объемность,  гора   как   бы  отступила,  дав  почувствовать  истинную  даль
расстояния. И от этого лишь еще внушительнее стала казаться Аибга.
     Утром,   позавтракав,  подхожу  к  мрачноватому  долговязому   Хусту  и
отрекомендовываюсь учеником. Он  без  видимого удовольствия берется  обучать
меня пути на Сланцы.
     - Ну что ж, коль начальство приказывает, значит, надо. А впрочем, это и
хорошо,  что  вы  появились. Значит, меня скорее  отпустят  с  этой собачьей
работы.
     Вот  оно  как!  От работы,  о которой я думаю, как  о  счастье, человек
бежит, ждет, когда его только отпустят, считает ее собачьей.
     Группа была уже  в  сборе. Хуст  мало заботился  о  своем внешнем виде;
ходил  даже на работе в растянутой майке и нескладно обвисших  на худом теле
трусах. Заговаривал он с группой вяло, казенно, нисколько не пытаясь скрыть,
как  ему надоело  повторять  слова  о  богатствах  краснополянских недр  и о
преимуществах  покрытия  крыш  кровельным  сланцем по  сравнению  с дранкой,
черепицей, толем, железом...
     Путь от  базы  лежал  по нижней дороге,  полянами одичавших груш, после
чего дорога превращалась в узкую тропку и спускалась к реке.
     Здесь  экскурсовод  приглашал  отклониться  левее,  заводил  гостей  на
колхозную  фруктосушилку и щедро  кормил неучтенными сухофруктами, ссылаясь,
что в их  сборе  в свое  время немало помогли группы  - пусть  и не  этих  -
туристов. Сегодня, стесненный моим  присутствием,  он заглянул  сюда  как бы
мимоходом,  но все же дал всей стае  поклевать сладких груш; также мимоходом
зашли  мы  и  в  камнерезный  сарай, где лежали штабеля  обрезанных аспидных
досок.  Здесь  он ловко  демонстрировал, как  просто,  словно  лист  бумаги,
режутся пластины кровельного сланца особыми ножницами, как их  расфасовывают
по  сортам, как лучшие плитки  используют  в качестве грифельных досок, а на
соседних сарайчиках показывал образцы чешуйчатых сланцевых кровель.
     Уходя из мастерской, гид шепнул мне:
     - Вот, собственно, и все, что им нужно знать про эти самые  сланцы. Так
что ни на какие рудники можно  и не  ходить. Лучший маршрут отсюда в Эстонку
за  фруктами  и на Мзымту  - купаться... Ну,  сегодня  уж ради вас пройдемся
полнометражным...
     Вернулись к тропе, спустились с откоса к самым струям Мзымты и попали в
уютный  мирок  скальных уступчиков, изящных ниш  и  расселин. Тропка,  почти
пропадая,  лепилась  по  едва  заметным ступенькам  в каком-нибудь метре над
водой.
     Туристы весело шумят, помогают друг  другу сохранять равновесие, кто-то
из девушек, поскользнувшись, визжит - черпнула туфлей воду.
     Именно этого места и старался избегать Хуст:
     - Слишком  долго здесь  с бабами  возишься.  Пока их всех за  ручку  по
камушкам да жердочкам переведешь...
     С каких же мы разных планет люди! Ради одной этой карнизной  тропки мне
захотелось ежедневно приводить сюда новые и новые группы, чтобы видели - вот
как у нас  хорошо! А он смеет прятать эту прелесть от наших гостей, идет  на
обман.
     По заросшей ольшаником  пойме мы вышли к тонущему  в садах поселку. Это
главное селение эстонцев, центр их колхоза "Эдази". Здесь Хуст довольно сухо
рассказал об успехах эстонцев в молочном хозяйстве, упомянул, что главные их
стада  и молочная  ферма находятся в горах, где-то  почти  у озера Кардывач.
Было  названо  и  количество  едоков  (253)  и  число  дворов (67). Поспешно
записываю в блокнот и еще ряд цифр, которых сразу не запомнишь: колхоз  сеет
125 га, имеет 55 га садов, 50 лошадей и 120 коров.
     Какой смысл  в  таком перечислении цифр? Что это, много  или мало? Зато
форма соблюдена, хозяйство "отражено" в материале экскурсии.
     Идем мимо  щедрых эстонских садов,  мимо уютных  светлых домиков  с  их
подчеркнутой  чистотой  и  порядком во дворах.  Дорога  минует  однообразную
пойму, пересекая заброшенные крупногалечные русла блуждающих рукавов Мзымты.
     Впереди  -  скалы.  Оказывается, и  сюда  от  крайнего  зигзага  шоссе,
ведущего  к Охотничьему дворцу, проложена автомобильная дорога.  И понятно -
надо же вывозить продукцию со сланцевого рудника. Значит, карта, на  которой
шоссе кончалось тупиком в Красной Поляне, уже устарела.
     Выбираемся на шоссейный  балкон под отвесной скалой.  Над  рекой  здесь
всего метра четыре. А на самом мысу строители карниза не взорвали один столб
породы,  и  он  остался, как сторожевая башня,  торчать над обрывом  рядом с
шоссе. Дорога проходит между отвесом и башней, как в ворота.
     Стоит выйти за эту башню, и видно географически важное место - впадение
в Мзымту  реки Ачипсе.  Наверху  я  видел,  как  она  рождается  из узеньких
серебряных  водопадов.  Здесь, обогнув Ачишхо с севера и востока,  приняв  в
себя воды  многих ручьев  с соседних хребтов, Ачипсе мчится уже  многоводным
потоком, имеет свой, отличный от Мзымты, цвет, более мутный,- это от ночного
дождя, бушевавшего на Ачишхо.
     Встречающиеся реки  были, как две косы, сплетенные  из множества струй.
Ниже они сплетались в одну  косу, но это  происходило не сразу. Первую сотню
метров две струи разного цвета текли рядом, почти не перемешиваясь.
     Дорога быстро вывела к большому мосту через Ачипсе. Отсюда сразу  стало
видно: вблизи - цель похода - рудник, а  вдали -  совершенно новый  ансамбль
гор с громоздким Чугушом во главе.
     Удивительно  выглядела  отсюда  Аибга.  Пятиглавая  красавица, она  при
взгляде от  устья  Ачипсе  стала трехглавой и  была  совершенно неузнаваема.
Видны ли эти вершины из  Красной Поляны? Попробовал спросить об  этом Хуста.
Он насмешливо ответил:
     - Молодой  человек,  неужели  вы  думаете,  что это  меня  когда-нибудь
интересовало?
     - А если спросят туристы?
     - Дорогой мой, ведь они в основном тоже трезвый и нормальный народ, так
что это и их не заинтересует.
     После  такого  ответа  я  предпочел  ни  о  чем  больше  не  спрашивать
наставника.

        "ГРОЗА В ГОРАХ"
     В горах назревали перемены. На Чугуш надвинулась лиловая туча, замигали
первые молнии, прогрохотал несколько раз гром. Хуст с ненавистью взглянул на
разыгрывающуюся стихию  и  стал  суетливо  торопить  туристов  возвращаться.
Тяжелая серо-голубая  мгла обложила и трезубец Аибги. Синева здесь сгущалась
на глазах, и  именно эта туча обещала более скорый дождь. Вместо того "чтобы
переждать грозу под прикрытием одного из  домиков, форсированным  маршем  мы
пошли через мост назад.
     Не прошли и километра, как хлынул дождь, крупный, решительный. В минуту
все были мокры до  нитки, и поэтому прятаться у эстонцев, когда мы  шли мимо
поселка, уже не имело смысла.
     Хуст со свирепым  всепроклинающим видом устремился вперед  по шоссе, не
сказав  ни прощального, ни подбадривающего слова покидаемым  туристам. Скоро
его долговязая фигура исчезла впереди в струях дождя. За ним устремился  еще
пяток "скороходов".  Остальная группа,  растянувшись,  как  разбитая  армия,
шлепала понуро. Решаю  держаться  замыкающим, и эта  возможность не  спешить
позволяет совсем по-новому понять природу горного ненастья.
     Насквозь  вымокшему человеку  полнее понятна  красота грозового  дождя;
ничто  не сковывает, не пугает, не  зовет  искать укрытий. Словно  смыты все
мосты к отступлению, остаешься один на один со стихией и любуешься полной ее
мощью.
     Так вот какими ливнями вспоено твое обилие, черноморская природа!  Если
любишь тебя, твою роскошь и силу,- можно ли не любить эти животворные дожди,
твоих поителей?
     А  чтобы  не  наводить  осеннего   уныния,  природа  сопровождает  своп
возлияния  световым  и звуковым оформлением.  Феерические вспышки,  зигзаги,
пунктиры,  высекаемые  молниями,  оглушительные обвалы громов,  десятикратно
повторенные эхом в отрогах...
     Переходим  мостик через ручей со старой мельницей - Мельничный ручей *.
На пути к руднику мы его перешагнули у  устья, почти не заметив. Чуть повыше
он  все-таки  вырыл  большую долину. Мне не  раз казалось странным, откуда у
ручьев хватало силы  на эту работу.  Сегодня  же. в ливень,  ручей  сам  нам
рассказывал, на что он  способен. Не только по руслу, но и  заливая метра на
два ближайшие  склоны,  едва  не перехлестывая  через  мостик шоссе, здесь с
ревом катилась  шоколадная  масса не то воды,  не то грязи, покрытая  пенной
слюной;  в  ней   кипела   бурая  листва,  мчались  сучья  деревьев,  подчас
проволакивало и  увесистый  ствол с  необломанными ветвями, цеплявшимися  за
берега. На  дне рокотали  невидные  сквозь жижу камни.  Это  было  еще  одно
доказательство  богатырского могущества горной природы. Вот на  что способны
невидимые в обычное время силы, и вот каковы они в часы своего пробуждения!
     Ну и пусть этот Хуст посмеялся бы над моими восторгами. Лучше бы он мне
позавидовал! Мокры мы с ним одинаково, но разве я не счастливее его?

     *  В  Красной  Поляне  этим же именем  нередко называют  ручей, который
Энгель именовал Дворцовым,- на нем тоже когда-то была мельница.

     Развилка шоссе.  Одна ветвь  идет влево,  вниз, а другая - правее, чуть
вверх. Кто-то из туристов выбирает  правую дорогу.  Именно по  ней удалялись
шедшие впереди.
     Догадываюсь: ведь это же виток основного  шоссе, ведущего к Охотничьему
дворцу. Значит, конечно, нужно идти налево, по нижней дороге, мимо дольмена.
     Направляю  сюда отставшую часть туристов, а сам устремляюсь  по верхней
дороге; через километр нагоняю двоих, потом еще четверых. Показываю туристам
поворот к базе - они, конечно, "проскочили бы" мимо, к Хомяковке,  а то и ко
дворцу...
     Дождь  не утихает. На базе далеко не вся группа. Значит, часть все-таки
проскочила  поворот.  Они приходят еще  через час,  разозленные блужданиями.
Конечно, полны негодования на бросившего  их  Хуста - хоть бы  предупредил о
развилке дорог!
     У регистратуры людно, стоит автобус. На нем уезжает группа, с которой я
ходил на Ачишхо. Несмотря  на дождь, шутки, смех. Только двое не участвуют в
общем оживлении - конечно, это краснолицый и его друг.
     Автобус  трогается.  Энгель стоит  с  непокрытой  головой  под  струями
припустившего ливня и поднятой рукой  напутствует удаляющуюся машину.  Потом
приглашает меня к себе в канцелярию.
     - Ну, дорогой мой, вот что. Начинай мне теперь помогать.
     - Как, уже?
     - Этот, знаешь ли, Хуст - просто  хлюст, вот он кто! И вчера и  сегодня
на  него одни жалобы. Туристов обманывал, нынче бросил группу  под дождем, и
люди  блуждали. Я не стал дожидаться конца срока его работы и сейчас объявил
ему, что он уволен. Поэтому завтра  с  вновь прибывшей группой попрошу пойти
на Сланцы тебя.
     Прямо сразу же, завтра? Смущенно и  поэтому шутливо рапортующим голосом
говорю:
     - Что ж, рад стараться, если вы считаете меня дозревшим.
     -   Ну,  дозрел  не  дозрел,  а   справляйся.  Что  неясно   -  спроси,
посоветуемся. А пока помогай.  Вон, смотри, кажется,  еще автобус  с гостями
подходит. Это  из санатория,  однодневка. С  ними  надо  будет побеседовать,
послушай еще разок лекцию.
     в краснополянском хозяйстве, чего я не слышал в предыдущей лекции. Этот
человек  столько помнил  и  знал, что без напряжения черпал в  своей  памяти
новые факты,  легко избегая  шаблонов и  трафарета.  Каждую лекцию  он читал
по-иному,    не     похоже    на    предыдущую,     подобно    вдохновенному
поэту-импровизатору.