несмотря   на   его   прекрасные,
исполненные ума и жизни глаза. Он имел вид грубый, жестокий, был  вспыльчив,
раздражителен, имел  цвет  лица  зеленовато-желтый,  что  заставило  маршала
Бриссака называть его президентом Лимоном.
   Мопеу был чрезвычайно вкрадчив, лукав, дальновиден и жаден  до  похвал  и
лести, откуда бы он их ни получал. Сделавшись председателем  парламента,  он
спросил однажды у одного из своих приближенных, что думают о нем при  дворе.
Вопрошаемый не хотел было сначала ничего сказать в  ответ,  но,  вынуждаемый
удовлетворить любопытство вопрошавшего, сказал, что при  дворе  все  считают
его чрезвычайно гордым и неприступным.
   - Только-то? - отвечал первый президент. -  Ну,  так  им  скоро  придется
переменить мнение обо мне!
   И действительно, с этого времени он сделался ласковым со всеми,  кротким,
любезным, приветливым. Как человек с умом дальновидным и проницательным,  он
заранее смотрел в будущее и рассчитал, что старый министр не может  отдавать
перед ним преимущество молодой  и  хорошенькой  фаворитке  короля.  Поэтому,
вступив  в  должность  государственного  канцлера,  он  явным  образом  стал
заискивать дружбы графини дю Барри. Он часто бывал у нее, старался  во  всем
угождать ей, предупреждать малейшие ее желания, привозил лакомства  обезьяне
ее Мистигри, которая нередко стаскивала с его головы парик, играл  с  ней  -
он, государственный канцлер! - равно как и с маленьким ее негром Замором,  -
словом, делал все, чтобы только найти себе защиту и покровительство  у  той,
которая могла много чего сделать в его пользу, ибо имела большое влияние  на
короля. Он назвал даже графиню дю Барри  своей  кузиной,  подобно  тому  как
императрица Мария-Терезия величала этим дружеским именем гордую и тщеславную
маркизу Помпадур.

Глава 10

Заговор против Шузеля. - Портрет короля Карла I. - Кухня графини дю Барри. - ".Король" Шуазель. - Фаворитка и апельсины. - Письмо герцогини Граммон. - Изгнание Шуазеля и Пралена. - Портрет Шуазеля, написанный Людовиком XVI.

   В  продолжение  этого  времени  враги  Шуазеля  употребляли  всевозможные
средства, чтобы только унизить его в  глазах  Людовика  XV.  Против  Шуазеля
составлен был заговор, целью  которого  было  свергнуть  его  с  высоты  его
политического значения.
   Аббат Броглио,  на  обязанность  которого  возложена  была  переписка  по
дипломатической части с иностранными державами и который имел  вне  пределов
Франции повсюду тайных агентов, объявил Людовику XV, что Шуазель  был  более
предан Австрии, нежели Франции, несмотря на  то  что  сей  последней  он  во
многом обязан.
   Графиня де Барри достала от кого-то портрет Карла I, писанный талантливой
кистью Ван-Дейка;  этот  портрет,  составляющий  в  настоящее  время  лучшее
украшение Парижского музея, она повесила в своей комнате  пред  диваном,  на
который всегда имел обыкновение садиться король.
   - Что это за портрет? - спросил Людовик XV.
   - Короля Карла I, государь, - отвечала фаворитка.
   - Зачем он тут повешен?
   - Чтобы напомнить вашему величеству о царствовании этого государя.
   - Для чего же вы хотите напомнить мне о его царствовании?
   -  Парламент  оказывает  сопротивление,   государь...   Вы   должны   его
уничтожить...
   - А! Понимаю, - отвечал Людовик XV, нахмурив брови, - теперь я понимаю.
   Однажды король, придя к дю Барри, нашел ее кухню в  лучшем,  чем  прежде,
состоянии.
   - Что причиною такой перемены? - с любопытством спросил он.
   - Эта перемена произошла оттого, государь, - отвечала фаворитка, - что  я
прогнала моего Шуазеля; когда же вы прогоните вашего?
   Между тем королю передана была нота о министре его Шуазеле; в  этой  ноте
говорилось, что Шуазель имел от королевы  Марии-Терезии  обещание  сделаться
неограниченным властелином (т.е. королем), с полной  гарантией  на  передачу
этого звания своему потомству, если только он  сумеет  оставить  Силезию  за
Австрийским императорским домом.
   Герцог Ришелье, герцог д'Егильон  и  графиня  дю  Барри  не  иначе  стали
называть Шуазеля, как королем Шуазелем или маленьким королем.
   Почти  в  это  же  время  герцогиня  Граммон,  объезжавшая  провинции   и
возмущавшая парламенты, забыла в каком-то городе захватить с  собою  письмо,
которое писала к Шуазелю; письмо  это  отослано  было  в  Париж  и  передано
госпожой дю Барри королю.
   Людовик XV, входя однажды к своей фаворитке, увидел, что  она  занимается
бросанием  вверх,  попеременно,  двух  красных  мячиков:  мячики  эти   были
апельсины.
   - Прыгай, Шуазель!.. Прыгай, Прален! - приговаривала она,  не  переставая
играть при входе короля.
   Король спросил ее, что это была за новая игра.
   - Игра в скачки, государь.
   И при этих словах она вручила королю письмо герцогини Граммон:  это  было
24 декабря 1770 года.
   Королю давно уже надоели все эти  беспорядки  и  неудовольствия,  которые
окружали его; он ждал только случая выместить свой гнев на  виновниках  этих
беспорядков, и так как теперь случай к этому  представился,  то  он  решился
воспользоваться им.
   Он взял перо и написал:

   "Брат мой, Шуазель!
   Неудовольствия,  которые  причиняет  мне  ваша  служебная   деятельность,
заставляют меня сослать вас в Шантлу, куда вы должны отправиться в  двадцать
четыре часа; я бы вас сослал гораздо  далее,  если  бы  не  имел  особенного
уважения к вашей жене, здоровье которой мне дорого. Берегитесь,  чтобы  ваши
поступки не заставили меня принять против вас более сильные  меры.  За  сим,
брат мой, я молю Бога за ваше здравие.
   Людовик".

   Написав это письмо, король взял другой  лист  бумаги  и  написал  Пралену
следующие строки:

   "Мне служба ваша более не нужна. Я отсылаю вас в Прален, куда  вы  должны
отправиться в двадцать четыре часа.
   Людовик".

   Изгнание Шуазеля повело за собой множество беспорядков, так как у Шуазеля
было очень много приверженцев. Но  эти  беспорядки  нисколько  не  устрашали
герцога д'Егильона; взяв в свое заведование  министерство  иностранных  дел,
он, дабы лучше  действовать  на  поле  политической  деятельности,  составил
триумвират вместе с канцлером Мопеу,  третьим  членом  которого  избран  был
аббат Терре, известный интриган и политик своего времени.
   Представим теперь вниманию  наших  читателей  портрет  министра  Шуазеля,
набросанный рукой Людовика XVI в 1777  году.  Этот  портрет  верен,  хотя  и
написан семь лет спустя после той эпохи, о которой мы говорим.
   "Шуазель, как человек смелый, решительный, предприимчивый, имел  в  своей
душе достаточно энергии, чтобы поражать всех своей гордостью и величавостью;
к тому же он имел достаточно средств, чтоб казаться большим, чем он  был  на
самом деле.
   Он был жаден до любви, славы и почестей, и если на что решался, если  что
предпринимал, то с такой силой воли, с  такой  твердостью,  что  пренебрегал
всеми препятствиями, как бы они велики ни были.
   Герцог Шуазель имел грубый, жестокий характер; он ни на что  не  смотрел,
пренебрегал всем, лишь бы только достигнуть предположенной им цели.
   Перед  тем,  чтобы  возвыситься  на  степень   первого   государственного
человека, он, желая понравиться фаворитке покойного короля,  не  пренебрегал
никакими  средствами.  Достигнув  той  ступени  политического  значения,  на
которую он хотел подняться, герцог Шуазель не нашел  даже  для  себя  нужным
искать себе опоры и покровительства в другой фаворитке: он слишком  надеялся
на себя. Этот человек, со столь твердым и жестким характером, был враг всего
того, что могло составлять благо и интерес Франции, его отечества.
   Шуазель был для Франции чужеземцем, который постоянно действовал в пользу
других государств и ей в ущерб.
   Французские войска во время его политической деятельности постоянно  были
разбиваемы на всем материке; Франция бедствовала, Франция страдала,  Франция
находилась в зависимости от своей прежней соперницы - Австрии. Итак,  герцог
Шуазель был настоящим бичом для Франции. Он разорил ее,  обесславил,  унизил
ее в глазах Европы... И действительно, к какому жалкому результату приведена
была Франция после затеянной им Семилетней войны!"

Глава 11

1770 - 1774

Старость Людовика XV. - Он делается скучным и печальным. - Маршал д'Армантьер. - Маркиз Шовелен. - Предсказание на праздник Лож. - Маркиз Шовелен на ужине у графини дю Барри. - Игра в вист с королем. - Смерть Шевелена. - Печаль Людовика XV. - Поездки короля. - Графиня дю Барри. - Бомарше. - Композиторы Глюк и Пуччини. - Новые развлечения. - Скачки. - Жокеи. - Придворные дамы. - Воспоминание о маркизе Шовелене. - Аббат Вове.. - Опасения короля. - Заметки об апреле месяце. - Скоропостижная кончина некоторых лиц. - Болезнь короля. - Парижский архиепископ. - Шуазели. - Графиня дю Барри, - Герцог Ришелье.

   Одно только обстоятельство отнимало от  вышеописанных  нами  событий  всю
важность и значение, которые они должны были иметь  на  самом  деле,  это  -
старость короля.
   Людовик XV, которому было только шестьдесят три  года  от  роду,  казался
десятью годами старее герцога Ришелье, которому  было  семьдесят  семь  лет.
Людовик XV, некогда красивый мужчина, с голубыми выразительными  глазами,  с
прекрасной осанкой, лишался зрения; Людовик XV делался  глухим;  Людовик  XV
делался дряхлым; он не иначе мог сесть на лошадь, как  с  помощью  скамейки,
которую ему подставляли под  ноги.  Скука,  которая  подобно  невидимой  фее
парила над ним в дни его молодости, сдружилась с ним  в  его  старости;  она
мучила, терзала его!  Сверх  того,  кругом  его  совершались  те  печальные,
трогательные события, которые сопровождают людей,  долженствующих  в  скором
времени сойти в могилу. Все то, что он истинно любил, к  чему  сердечно  был
привязан, пало около него.., исчезло с лица  земли!  Госпожа  де  Вентимиль,
герцогиня Шатору, маркиза Помпадур: все, кого он любил из  своих  родных,  -
сыновья, внуки, жена , невестка и даже друзья.., всех их уже не стало, все они
уже навеки с ним расстались. Маршал д'Армантьер, его  дядька,  родившийся  в
один год вместе с ним, также умер; оставались только маркиз Шовелен и герцог
Ришелье.
   Маркиз Шовелен в особенности был со стороны короля  предметом  особенного
внимания.  Король  особенно   как-то   интересовался   его   здоровьем;   он
беспрестанно у всех спрашивал о маркизе и  всегда,  казалось,  был  доволен,
когда  ему  говорили,  что  маркиз  Шовелен,  слава  Богу,   здоров.   Такая
внимательность тем более удивляла всех, что всякий  знал  тот  эгоизм  и  ту
холодность, которые король обыкновенно выказывал к  своим  подданным.  Итак,
повторяем,  такая  внимательность  к  Шовелену  была  большой  загадкой  для
придворных; но им недолго пришлось оставаться в недоумении: в скором времени
представился случай узнать причину такого благорасположения к маркизу.
   На празднике, данном в масонской Ложе,  маркиз  Шовелен  попросил  одного
колдуна-шарлатана погадать ему в карты; колдун разложил карты  и  предсказал
ему, что он умрет шестью месяцами ранее короля.
   Это предсказание дошло до ушей короля; оттого-то он так  и  интересовался
здоровьем маркиза Шевелена.
   То, что было предсказано Шовелену,  действительно  случилось,  и  даже  в
скором времени.
   23 ноября 1773 года король ужинал у графини дю Барри, своей фаворитки,  и
пригласил от имени ее на этот ужин также маркиза Шевелена.  Шовелен  приехал
и, перед тем как сесть за стол, просил короля  не  заставлять  его  насильно
кушать, так как он чувствовал  себя  не  совсем  хорошо.  Действительно,  за
ужином маркиз Шовелен, начавший перед сим играть в вист с  его  величеством,
съел только два печеных яблока  и  по  выходе  из-за  стола  сел  с  королем
продолжать игру. Окончив партию,  Шовелен  встал  и  подошел  к  госпоже  де
Мирпуа, которая играла также в вист за другим столом.  В  то  время  как  он
отпускал некоторые любезности этой даме, король,  стоявший  против  маркиза,
заметил большую перемену в его лице.
   - Что с вами, Шовелен? - спросил его король.
   Шовелен открыл рот, чтобы  отвечать,  вероятно,  королю;  но  он  не  мог
произнести ни одного слова и упал навзничь.
   Тотчас послали за докторами; но когда они приехали, маркиз был уже мертв.
   Со дня смерти маркиза редко видели, чтобы  король  когда-либо  улыбнулся.
Можно было бы думать, что тень маркиза безотлучно находилась  при  нем,  что
она следила за ним всюду, где бы он ни находился. Людовик  XV  сделался  еще
более, чем прежде,  мрачен  и  печален.  Если  что  и  могло  несколько  его
развлечь, так это прогулки в  карете;  вследствие  сего  король  стал  часто
совершать поездки: сначала он поехал из Рамбуйе в  Компьен,  из  Компьена  в
Фонтенбло, из Фонтенбло в Версаль; он  только  не  ездил  в  Париж,  который
опротивел ему своими беспорядками и волнениями по случаю изгнания Шуазеля.
   Но все эти прекрасные резиденции, вместо того  чтобы  развлекать  короля,
напоминали ему о прошедшем, пробуждали в нем воспоминания  о  минувших  днях
молодости, и сколько труда, сколько усилий стоило бедной дю  Баррю  -  этому
свежему и хорошенькому цветку - отвлекать  его  от  этих  печальных  мыслей,
которые такой громадной вереницей проносились в его памяти!
   В продолжение этого времени общество так же опускалось  в  своих  правах,
как и король в  своих  силах.  Вслед  за  философскими  поучениями  Вольтера
,  д'Аламбера   и Дидро  появились безнравственные  сочинения  Бомарше  , направленные против правительства.
   Между тем как все это происходило, при дворе образовались две  враждебные
музыкальные партии - партия глюкистов и партия пуччинистов.
   Дофина,  молодая  принцесса,   с   поэтической   душою,   с   прекрасными
музыкальными способностями и, кроме того, воспитанница известного Глюка,  не
находила ничего музыкального во  французских  операх;  для  нее  французские
оперы были только  собранием  более  или  менее  грандиозных  ариеток.  Видя
несколько раз в театре представление трагедий Расина, она  возымела  желание
послать одну из его пьес -  а  именно  "Ифигению  в  Авлиде"  (Iphigenie  en
Aulide) - своему знаменитому учителю, прося  его  сочинить  для  этой  пьесы
музыку. Через шесть месяцев музыка для "Ифигении" была написана, и Глюк  сам
привез свою партитуру в Париж.
   По прибытии своем в  столицу  знаменитый  маэстро  сделался  любимцем  ее
высочества дофины и в течение дня во всякое время имел право входить  к  ней
без доклада.
   Вообще  ко  всему  надобно  привыкнуть,  в  особенности   к   тому,   что
величественно и грандиозно; а так как парижане не успели еще  приучить  свой
слух к новым звукам, то это и было причиной, что музыка Глюка  не  произвела
сначала того эффекта, которого можно было от нее ожидать. У  кого  в  сердце
нет огня, нет страсти, у кого чувства омертвели, тем  не  надобно  в  музыке
мысли.., идеи, для них достаточно будет одного шуму; а так  как  музыкальные
произведения   Глюка   отличались   всегда   особенной   нежностью   звуков,
меланхолией, то понятно, что они и не могли нравиться,  при  этих  условиях,
тогдашнему обществу, которому, как мы сказали, надобно  было  в  музыке  как
можно более шума и грома.
   Итак,  старое  общество  отдало  преимущество  итальянской  музыке,  т.е.
громким аккордам, шумным ариям и торжественным хорам.
   Графиня дю Барри, вследствие привычки своей вообще во всем  упрямиться  и
не желая быть на стороне дофины, объявила, что ей лучше нравится итальянская
музыка.  Пуччини,  итальянскому  маэстро,  посланы  были  либретто.  Пуччини
написал по ним музыку, прислал партитуры в Париж, и таким образом молодое  и
старое общество разделились на две партии - партии, враждебные одна другой.
   В то  же  время,  как  бы  в  параллель  с  музыкальной  распрей,  начали
проявляться в парижском  обществе  новые  идеи,  идеи  чисто  английские,  -
страсть к гуляньям по обширным садам, обильным растениями и цветами, езда на
лошадях, на лошадях молодых, горячих, и непременно в сопровождении жокеев  в
черных фуражках, черных куртках и лосинах с маленькими ботфортами;  прогулки
в фаэтонах о четырех колесах или кабриолетах о двух  колесах,  с  соломенной
шляпой на голове, которая нарочно делалась с широкими полями, дабы  защитить
лицо от солнца, - и все это в простых, сельских костюмах, как у дам, так и у
мужчин, с букетом цветов в руках или, за поясом, или на голове,  без  всяких
лишних прикрас и нарядов, как бы наперекор самим себе: ибо в то  время,  как
Дюте, Гимар, Софья Арну, ла Перри, ла Клеофиль и другие  камелии  той  эпохи
надевали на себя бриллианты и разряжались, как говорится, в пух  и  в  прах,
принцессы крови, как-то: дофина,  принцесса  Аделаида,  принцесса  Ламбалль,
госпожи де Полиньяк, де Ланжак и многие другие, украшали себя  исключительно
только цветами.
   И при виде всего этого общества,  общества  с  новыми  идеями,  с  новыми
нравами и обычаями, Людовик XV все более  и  более  склонял  голову!  Тщетно
ветреная дю Барри увивалась около него;  король  изредка,  и  то  с  немалым
трудом, приподнимал голову, слушал ее, шутил с нею.., но, увы, на  челе  его
уже ясно была видна  печать  смерти,  а  это  потому,  что  время  шло,  шло
незаметно,  своей  обычной  чередой,  унося  каждую  минуту,  каждый  час  в
вечность; это потому, что  наступил  уже  шестой  месяц  со  времени  смерти
маркиза Шевелена; это потому, что было уже 5-е число мая и что  23-го  числа
этого же месяца должно было исполниться  ровно  полгода,  как  умер  фаворит
короля.
   - 23 мая  будет  полгода,  как  умер  Шовелен!  -  говорил  король  своим
приближенными) Теперь четырнадцатое апреля... Ах, как мне хочется, чтобы эти
сорок дней прошли скорее!
   Король со дня на день делался все более  и  более  мрачным  и  печальным;
грусть и тоска его еще более увеличились,  когда  в  Льежском  альманахе  он
прочитал про апрель месяц следующее:
   "В апреле сего года одна из любимейших женщин будет играть свою последнюю
роль".
   Это предсказание об апреле невольно как-то заставляло  графиню  дю  Барри
разделять грусть и опасения короля и говорить об этом месяце то же,  что  он
говорил про остающиеся до 23 мая сорок дней:
   - Ах, как бы я хотела, чтобы этот апрель  скорее  прошел!  В  продолжение
этого месяца,  который  наводил  такой  страх  на  графиню  дю  Барри,  и  в
продолжение этих сорока дней,  остающихся  до  23  мая,  которые  заставляли
короля так за себя  опасаться,  зловещие  предзнаменования  сделались  очень
частыми: генуэзский посланник при Французском дворе,  граф  Сорба,  которого
король видел у себя почти каждый день,  скоропостижно  умер.  Аббат  Лавиль,
представившись королю утром, при его вставании, чтобы благодарить  за  место
директора комитета иностранных дел, которое король ему дал, упал у его  ног,
пораженный апоплексическим ударом. Наконец, и сам король чуть  было  не  был
поражен смертью: в то время, как он находился на охоте,  сделалась  буря,  и
молния ударила в дерево, около которого он стоял.
   Все это делало короля еще более мрачным и печальным.
   Думали, что с возвращением весны король оживет  вместе  с  природой,  что
чувства его воспрянут вместе с цветами и растениями; но не  так  вышло,  как
думали: на исходе  апреля  король  заболел,  и  заболел  опасно,  -  у  него
сделалась оспа.
   Людовик XV имел уже оспу в своей молодости,  но  эта  болезнь  была  худо
вылечена.
   29 апреля (1774 г.) у короля показалась сыпь на теле; при дворе сделалась
тревога,  и  Парижский  архиепископ  Христофор  Бомон  немедленно  поехал  в
Версаль.
   На  этот  раз  положение  было  довольно  странное;  совершение  таинства
причащения и миропамазания, если бы необходимость того требовала, могло быть
не иначе, как после изгнания фаворитки; но эта фаворитка,  принадлежавшая  к
иезуитской партии, начальником которой был архиепископ  Христофор  Бомон,  -
эта фаворитка, по словам самого архиепископа,  оказала  чрез