которые были уже в руках его или его родственников.
   Впрочем, в то время финансы были в страшном беспорядке;
   1 декабря парламенту  сделано  было  поручение  заняться  преобразованием
министерства финансов. Тогда маркиза Помпадур вспомнила о том,  что  говорил
ей по этому предмету кардинал Берни; ей пришло  на  память,  что  бывший  ее
любимец предлагал когда-то насчет этого превосходные планы; в особенности же
она заметила, что герцогиня Граммон очень часто являлась ко двору и что брат
ее старался, чтоб она была как можно ближе к особе  короля.  Таким  образом,
она считала опасным для Франции и лично для себя оставлять  долее  во  главе
правительства  Шуазеля;  почему  решилась  повидаться  с  кардиналом  Берни,
который, со своей стороны, имел и сам  три  раза  свидание  с  королем;  при
третьем свидании было решено удалить от дел герцога Шуазеля.
   Герцог Шуазель узнал об этом составившемся против  него  заговоре,  и  на
другой день маркиза Помпадур заболела.
   Мы не будем  подтверждать  обвинения  маркизы,  Помпадур  против  герцога
Шуазеля, как и прежде не подтверждали обвинения герцогини Шатору  против  г.
де Морпа; всякий раз, когда при  дворе  умирала  какая-нибудь  важная  особа
неожиданно   и   скоропостижно,   можно   наверное   сказать,   что   тотчас
распространялись слухи об отравлении ядом.
   Как бы то ни было, только маркиза Помпадур, находясь в  Шуази,  во  время
прогулки вдруг была  постигнута  болезнью,  которую  сперва  считала  только
опасной, но которая вскоре оказалась смертельной.
   Ее перевезли из Шуази в Версаль.
   Людовик XV наблюдал  быстрый  ход  болезни  без  малейшего  беспокойства:
чувство, которое он питал к ней и которое из вожделения перешло в  привычку,
это чувство  подверглось,  по-видимому,  новому  изменению  и  обратилось  в
чувство чистого приличия. Король был внимателен и заботлив к больной, как  к
своему другу. Каждый день  герцог  Флери  приносил  королю  бюллетень  о  ее
здоровье. 15 апреля 1764 года он пришел к королю  как  обыкновенно,  но  без
бюллетеня, потому что маркизы Помпадур уже не было в живых.
   Маркиза  знала,  что  она  умрет,  и  пред  лицом  смерти  показала  себя
мужественнее, нежели можно было ожидать. Поутру, в последний день ее  жизни,
пришел навестить ее священник церкви св. Магдалины; около одиннадцати  часов
он собирался ей откланяться.
   - Подождите еще  немного,  почтенный  отец,  -  сказала  она  ему.  -  Мы
отправимся вместе.
   С жизнью маркизы прекратилась и  забота  о  ней  короля.  Труп  фаворитки
положили на носилки, и два простые работника вынесли  его.  Король  стоял  у
своего окна, когда проходило это  слишком  смиренное  шествие.  Из  облаков,
покрывавших небо, прорывался дождь. Король протянул руку и сказал;
   - Бедная маркиза! Кажется, ей предстоит  дурная  погода  в  последнем  ее
путешествии.
   Маркиза Помпадур  была  погребена  в  монастыре  Парижских  капуцинок,  в
часовне  дома  Креки,  который  она  купила  за  год  пред  тем  для  своего
погребения.
   Маркизе Помпадур были написаны три эпитафии, из которых вторая была  всех
сильнее.

Глава 6

Дофин. - Егo последние минуты. - Мария-Жозефина, принцесса Саксонская, супруга дофина. - Герцог Шуазель, - Его опасения. - Ненависть его к дофине. - Обещания Людовика XV. - Арман и Пельтье. - Буаскальо и аббат Терре. - Дофина покровительствует герцогу д'Егильону. - Чашка шоколада 1 февраля. - Дофина объявляет королю, что она отравлена. - Противоядие. - Смерть дофины. - Толки в Версале. - Вскрытие трупа. - Объявление четырнадцати докторов, - Беспокойство Людовика XV, - Он сближается с королевой. - Печаль королевы. - Кончина отца ее Станислава Лещинского. - Лотарингия присоединяется к Франции. - Смерть королевы. - Кончина некоторых важных лиц. - Две партии при дворе. - Герцоги Шуазель и д'Егильон.

   Смерть  маркизы  Помпадур,  как  мы  сказали,   не   произвела   большого
впечатления на Людовика XV. Как бы мы ни привыкли к  какому-нибудь  игу,  но
бывают минуты, в которые это иго становится  для  нас  тягостным,  и  потому
Людовик XV считал себя как бы человеком, которому возвратили свободу. Притом
с некоторого времени Помпадур имела в политике и в религии  влияния  больше,
нежели сколько Людовику XV следовало допускать  иметь  ей.  В  политике  она
вовлекла его в союз с Австрией, к которой он с юных лет питал отвращение;  а
в  религии  она  заставила  его  изгнать  иезуитов,  к  которым   он   питал
благорасположение. Сверх того, маркиза Помпадур, будучи всегда в  несогласии
с дофином и принцессами, была всегдашней причиной семейного  раздора.  Итак,
хотя смерть ее лишила Людовика XV привычек, которые были ему  приятны,  зато
жизнь ее возмущала спокойствие, которое было для него так необходимо.
   Принимая все это в соображение, Людовик XV в глубине  своего  сердца,  по
всей вероятности, не был недоволен, что освободился от своей фаворитки.
   К несчастью, смерть водворилась при дворе Франции и не  скоро  хотела  из
него удалиться; ей нужны были многие и знаменитейшие жертвы.
   С конца 1760 года дофин замечал, что здоровье его изменяется; часто людям
из ближайшего окружения, каковы были Ришелье, де  Мюй,  де  ла  Вогюйон,  он
говорил, что предчувствует свою кончину. Иностранцам же и прочим  придворным
особам он объяснял причину своего расслабления и бледности  лица  простудой,
которую почувствовал во время путешествия  в  Компьен,  вследствие  чего  он
будто бы получил боль в груди, от которой страдал  все  более  и  более;  но
друзьям  своим,  людям,  ему  преданным,   тем,   жизнь   которых   была   в
соприкосновении с его жизнью, он откровенно признавался,  что  считает  себя
отравленным медленным ядом.
   К началу декабря он почувствовал себя хуже и  однажды,  проведя  нехорошо
ночь, послал за  своим  лейб-медиком.  Несколько  усердных  друзей  окружили
принца.
   Первым  делом  призванного  лейб-медика  было  пощупать  пульс  больного.
Признаки болезни были важны, потому что лейб-медик вдруг побледнел,  как  бы
от испуга.
   Принц заметил его беспокойство и, взяв его за руку, тихо сказал ему:
   - Любезный ла Брэйль, не будем никого пугать.  И  он  действительно  увел
медика в соседнюю комнату,  чтоб  скрыть,  сколько  это  было  возможно,  от
окружающих опасность того положения, в котором он находился.
   С этого времени дофин не имел более надежды, и окружавшие его должны были
приготовиться к его смерти.
   Дофин имел первой  своей  женой  молодую  принцессу  испанскую,  истинную
севильскую розу, образ которой он долго носил еще в своем  сердце,  несмотря
на то что вступил после смерти ее во второй брак.
   По  этому  второму  браку  дофин  получил  в  супруги   вместо   брюнетки
Марии-Терезии блондинку - принцессу Саксонскую, и нужны были вся любовь, вся
кротость, вся привязанность сей последней, чтоб занять в сердце принца место
первой его супруги.
   Только в то время,  когда  уже  смерть  грозила  ему,  принц  мог  отдать
справедливость этому ангелу, которого Бог послал ему и который  не  оставлял
его ни днем ни ночью; она постоянно стояла склоня голову у  его  постели,  и
свежее ее дыхание смешивалось с  лихорадочным  дыханием  больного;  устранив
всякую помощь  посторонних,  она  сделалась  верной  сиделкой  своего  мужа,
который тщетно умолял ее удалиться от вредных миазмов его продолжительной  и
неразгаданной болезни.
   Только для нее, только для некоторых особ своей фамилии дофину жаль  было
расстаться с жизнью. Будучи набожен с самого своего младенчества, он все дни
жизни своей стремился к небу. Накануне смерти он сказал своему духовнику:
   - Клянусь вам, отец мой, что если  бы  предоставлено  было  на  мою  волю
избрать жизнь или смерть, то я бы пожертвовал тысячью жизней господствующему
во мне желанию увидеть Бога и вполне познать его!
   Что касается Людовика XV, то он был все тот же; никто бы не  сказал,  что
это был наследник этой славной и  прекрасной  короны  Франции,  готовившийся
умереть; но что это был какой-нибудь чужестранец, какой-нибудь  союзник  или
какой-нибудь дальний родственник. Всевозможные заботы, всевозможное внимание
были расточаемы знаменитому умирающему; но все это с  глазами  без  слез,  с
холодностью на лице, без всякого сердечного участия.
   Людовик  XV  чрез  полуотворенную  дверь  следил  за  ходом  предсмертных
страданий на лице дофина. Он  сделал  распоряжения  о  выносе  тела  его;  и
поскольку  это  было   в   Фонтенбло,   поскольку   минута   смерти   принца
долженствовала быть  также  и  минутой  отъезда  двора,  то  он  предупредил
придворных, чтоб  они  были  готовы  к  возвращению  в  Версаль  завтра  или
послезавтра.
   Несчастный принц со своей постели видел все: узлы, разбросанные по окнам,
чемоданы, лежащие у дверей комнат;  он  видел,  как  нагружали  кареты,  как
посылали за лошадьми.
   - Ах, любезный ла Брэйль, - сказал печально принц своему  лейб-медику,  -
мне надобно поторопиться умереть, потому что я очень хорошо вижу:  медленная
моя кончина выводит всех из терпения!
   Супруга дофина, от усталости ли, или от того, что чувствовала уже зародыш
в себе той болезни, от которой вскоре должна была также умереть,  изнуряемая
лихорадкой,  принуждена  была   удалиться   в   свое   отделение   в   ночь,
предшествовавшую кончине ее супруга;  но  дофин  и  при  своих  предсмертных
страданиях думал о ней и посылал осведомляться о ее здоровье.
   Два  раза  он  приобщался  св.  Тайн;  это  служило  утешением  и   почти
облегчением для его столь набожного сердца.
   - Как только родные мои  уйдут  из  моей  комнаты,  -  сказал  он  своему
духовнику, - вы станете мне читать отходные молитвы, отец мой.
   - Еще  не  время,  -  отвечал  ему  последний,  -  вы,  ваше  королевское
высочество, находитесь не в таком еще опасном положении, как думаете.
   - Так что ж! Все-таки читайте их, -  настаивал  умирающий  принц,  -  эти
молитвы так прекрасны; они всегда глубоко трогали меня, даже и в  то  время,
когда я не имел в них такой нужды, как сегодня!
   Только за два часа до смерти дофин лишился памяти.  До  того  времени  он
утешал окружавших его, говоря:
   - Я не очень страдаю; вы не  поверите,  как  легко  умирать!..  И  он  не
обманывал; смерть его была легка, как смерть праведника; она последовала  20
декабря 1765 года.

***

   Однако же король был чувствительнее к  этой  потере,  нежели  можно  было
думать. Через пять минут после того, как скончался его сын,  в  комнату  его
привели его внука с докладом:
   - Его высочество дофин!
   - Бедная Франция! - воскликнул Людовик XV. - Пятидесятипятилетний  король
и одиннадцатилетний дофин!
   Почти в то же время  вдова  дофина,  заливаясь  слезами,  вошла  также  в
комнату короля и, бросившись к ногам его, просила его быть для  нее,  бедной
чужестранки, отцом и покровителем. Она желала сама воспитывать своих  детей,
получить звание главной надзирательницы над ними, сохранить свое  место  при
дворе и как можно более приблизиться к особе короля.
   Бедная женщина! Она заботилась о будущем, а того не знала, что будущность
ее состояла в том, что она вскоре должна занять место в могиле подле  своего
супруга! Король немедленно уехал в Шуази, где провел восемь дней,  устранясь
совершенно от церемониала погребения.
   Между тем народ был в отчаянии от  смерти  дофина,  как  от  собственного
несчастья. Проходящие останавливались на Новом мосту, становились на  колени
пред  статуей  Генриха  IV  и  усердно  молились.  Траур   вдовы   и   сирот
распространился по всей Франции.
   Тело дофина отвезли в Сан, где он покоится в соборном склепе. Только одно
сердце его было отвезено в Сен-Дени.
   Король обещал вдове дофина все, чего она  у  него  просила;  но  министру
Шуазелю совсем не хотелось, чтоб вдова так сблизилась с королем и  чтоб  она
овладела его умом, чего он очень  опасался.  Эта  принцесса  была  родом  из
Саксонии; как все немецкие принцессы, она получила отличное воспитание.  Она
говорила на всех языках,  и  даже  на  латинском.  В  случае  смерти  короля
Людовика XV, натурально, ей поручено было бы регентство; но Саксонскому дому
совершенно были известны интересы Германского союза, членом которого он был.
Саксонский дом знал лучше, нежели всякий другой  владетельный  дом,  сколько
Франция  потеряла  через   свой   союз   с   Австрией.   Итак,   надо   было
воспрепятствовать дофине, которая, как мы сказали, была из Саксонского дома,
приобрести слишком большое расположение короля.
   Чтобы положить  препятствие  к  этому  сближению  между  ними,  Габриель,
архитектор герцога Шуазеля, объявил, что в  комнатах,  которые  просила  для
себя дофина и которые  находились  подле  комнат  короля,  жить  невозможно.
Король хотел сам в этом удостовериться, и ему показали балки,  которые  были
действительно так непрочны, что вместо той квартиры, которую она просила, он
принужден был назначить для принцессы отдельную маленькую квартиру.
   Спустя некоторое время дофина просила места  для  одного  любимца  своего
мужа; но герцог Шуазель, которому хотелось,  чтобы  все  милости  получались
непосредственно чрез  одного  него  и  который  в  особенности  старался  не
допускать к должностям людей, покровительствуемых дофиной,  уговорил  короля
объявить за  собственноручной  подписью,  что  впредь  все  должности  будут
покупные.
   Лаверди -  творение  герцога  Шуазеля  -  управлял  тогда  финансами.  Он
назначил  за  это  место  сто  пятьдесят  тысяч  ливров,   для   того   чтоб
покровительствуемый дофиной, как человек с малыми  средствами,  не  мог  его
купить. Однако же дофина, несмотря на то, получила обещанную милость короля,
что еще более увеличило ненависть к ней  герцога  Шуазеля.  Поэтому  министр
употреблял всевозможные средства для того, чтобы король взял назад данное им
слово; но, против своего обыкновения, король сдержал его.
   Мы говорим: против  своего  обыкновения,  потому  что  Людовик  XV  редко
исполнял свои обещания,  коль  скоро  эти  обещания  встречали  какие-нибудь
затруднения со стороны министра или даже низших чинов.
   Приведем несколько тому примеров.
   Во Французской Комедии был один отличный актер, по имени  Арман,  который
так часто восхищал короля своей игрой, что в один вечер, выходя из театра  в
Шуази, король, встретясь с ним, сказал ему:
   - Арман, я назначаю тебе в пенсию сто пистолей.
   Актер поклонился и в восторге возвратился домой.
   Как человек, знакомый более со сценой,  нежели  с  канцелярскими  делами,
Арман думал, что одного королевского слова было  достаточно,  чтоб  пойти  и
получить то, что ему было обещано, из королевской  казны.  Вследствие  этого
он, по прошествии уже года, является в казначейство  с  квитанцией  в  руке.
Будучи знаком со всеми чиновниками, он был отлично ими  принят;  только  ему
сказали, что получить денег он не может, потому что он не включен  в  списки
получающих пенсионы.  Удивившись  такому  затруднению,  Арман  отправился  к
герцогу д'Аману, в присутствии которого король оказал  ему  эту  милость,  и
рассказал ему о случившемся с ним.
   Обер-камергер с важностью выслушал его, потом, когда  он  кончил,  сказал
ему:
   - Вы невежа!
   - Как, невежа, милостивый государь? - вскричал Арман.
   - Да, сударь; знайте, что один я, как обер-камергер, должен назначить вам
пенсию; а то, что вам сказал король, все равно что ничего!
   Арман поклонился, вышел и побежал к своим товарищам, чтоб попросить у них
совета. Они присоветовали Арману довести до сведения короля о том, что с ним
случилось. Арман послушался этого совета, и Людовик XV узнал обо всем.
   - Ах, Боже мой, - сказал король, -  это  истина,  как  Евангелие,  что  я
назначил ему пенсию; но это уже более меня не касается; пусть он ведается  с
д'Аманом.
   По этому ответу Арман ясно видел,  что  ему  надобно  было  проститься  с
сотней пистолей пенсии. И действительно, так прошло много лет, и только  уже
впоследствии,  чрез  девицу  Клерон,  которая,  пользуясь   благосклонностью
обер-камергера, заставила его дать ратификацию  королевского  слова,  бедный
Арман  увидел  свое  имя  внесенным   в   вожделенный   список   королевских
пенсионеров,  или,  лучше  сказать,  в  список  пенсионеров   обер-камергера
д'Амана.
   У короля было много камердинеров, так называемых камердинеров-часовщиков,
и по принятому правилу старший из них получал шестьсот ливров пенсии.
   По смерти этого старшего Людовик XV  сказал  сделавшемуся  старшим  между
ними по имени Пельтье:
   - Пельтье, теперь вы будете получать пенсию.  Пельтье,  зная  все  обычаи
двора и наученный примером Армана, история которого была всем  известна,  не
полагаясь на слова короля,  отправился  к  своему  ближайшему  начальнику  -
обер-камергеру герцогу д'Аману просить  его  соизволения  на  этот  пенсион,
который был уже назначен королем.  Герцог  приказал  немедленно  написать  к
министру д'Амело, который отвечал, что он немедленно представит эту  просьбу
королю и прикажет изготовить указ.
   Пельтье имел на своей стороне министра, короля и  герцога  д'Амана;  имея
такую могущественную опору, он думал, что ему надобно только протянуть руку,
чтоб получить свой пенсион.
   Но  Пельтье  ошибся;  он  забыл  еще  одно   могущественное   лицо:   эта
могущественная  особа  был  г.  Лешевен,  главный  производитель   дел   при
королевском доме. Пельтье ждет  указа,  а  между  тем  указ  не  изготовлен.
Проходит год, и бедный Пельтье не получил еще и одного экю из этих  шестисот
ливров. Он снова идет к обер-камергеру, который снова пишет к  министру,  но
министр не смеет противоречить своему производителю  дел,  к  которому  быть
снисходительным имеет какие-то побудительные причины; проходит  еще  год,  и
Пельтье решился кончить тем, с чего должен бы был начать, т.е. сделать визит
правителю дел. Лешевен, тронутый этим, делает Пельтье наставление касательно
иерархии властей и  наконец,  спустя  двадцать  семь  месяцев  после  слова,
данного королем, изготовляет указ о его пенсии.
   Буаскальо, хирург королевской армии, представляет его величеству  записку
со счетом, в которой просит об  уплате  некоторых  сумм,  которые  казна  на
законном основании давно уже ему была должна.  Король,  удивляясь,  что  эти
суммы до сих пор еще не  уплачены  ему,  пишет  собственноручно  внизу  этой
записки:

   "Мой контролер прикажет уплатить в течение  месяца  сумму,  означенную  в
этой записке, хирургу Буаскальо, которому действительно  она  причитается  и
которому она необходимо нужна. Людовик".

   Хирург, имея в руках это повеление, отправляется в  главный  контроль,  с
трудом пробирается к аббату Терре, представляет ему свой  счет,  подписанный
рукою короля, и с полной уверенностью ожидает себе уплаты.
   - Что это за бумага? - спрашивает Терре.
   - Вы видите,  приказание,  милостивый  государь,  -  отвечает  хирург,  -
уплатить мне сумму, которую мне должна казна.
   - Ах! Какая шутка! -  сказал  аббат.  Он  бросил  на  пол  счет  хирурга;
Буаскальо в изумлении поднял его.
   - Но позвольте, милостивый государь, - это воля короля!
   - Да! Но не моя!
   - Однако же; его величество...
   - Пусть его величество вам и платит, если вы к нему обращаетесь.
   - Но...
   - Ступайте, господин доктор, у меня нет времени вас более слушать!
   И аббат Терре выпроваживает за дверь Буаскальо, который,  будучи  поражен
таким приемом и не зная, к кому прибегнуть, обращается к дежурному капитану,
который также старается поскорее выпроводить его из контроля; тогда он  идет
искать помощи у герцога  Ришелье,  к  которому  добраться  ему,  однако,  не
удается; но  он  находит  нового  его  секретаря,  который  недавно  к  нему
определился, и  показывает  этому  секретарю  повеление  короля.  Секретарь,
будучи еще неопытен в новом своем ремесле и думая, что король в  королевстве
что-нибудь да значит, берет записку, идет к герцогу и, удивленный  дерзостью
гене