- Объяснитесь, герцог.
   - Госпожа де  Флавакур,  изволите  видеть,  государь,  выгнана  из  отеля
Мазарин Морпа и его женой. Не имея пристанища, она сочла долгом предоставить
себя воле Провидения и...
   - И?..
   - Положиться на вашу доброту, государь. Людовик XV засмеялся.
   - Ступайте за ней, - сказал он. - Прикажите, от моего имени,  отвести  ей
тотчас же в  моем  дворце  квартиру  и  немедленно  отправьте  нарочных  для
отыскания сестры ее ла Турнель.
   Герцог Жевр опрометью бросился во двор,  взял  де  Флавакур  под  руку  и
представил ее королю.
   Король отвел ей квартиру в новом флигеле, занимаемую прежде  госпожой  де
Мальи, и обещал ей место статс-дамы. Что касается госпожи де ла Турнель,  то
она  была  немедленно  отыскана  и  привезена   во   дворец,   в   квартиру,
предоставляемую господину де  Вореалю,  епископу  Реймскому,  в  случае  его
приезда.
   Заметим здесь, что из пяти сестер де Нель госпожи  де  ла  Турнель  и  де
Флавакур были красивее всех, чего король не мог не заметить. Людовик XV имел
склонность вообще ко всем сестрам де Нель, поэтому он стал  ухаживать  и  за
этими двумя, вновь прибывшими к нему.
   Морпа и жена его, видя, что король особенно  добр  и  внимателен  к  двум
сестрам, пожелали с ними подружиться. Они успели в этом перед  одной  только
де Флавакур, женщиной кроткой, доброй, не  умевшей  никому  мстить,  которая
объявила, что она им все прощает,  если  только  они  будут,  хоть  немного,
действовать в ее пользу. Но не так было с госпожой де  ла  Турнель,  которая
возненавидела их и долго хранила эту ненависть.
   В то время как король имел свои глаза обращенными в одно и то же время на
госпожу де Флавакур и госпожу де ла Турнель, обе эти сестры  находились  при
следующих обстоятельствах.
   Муж госпожи де Флавакур,  как  мы  сказали,  был  в  походе.  Хотя  он  и
отсутствовал, но тем не менее был любим своей женой,  которая  не  замедлила
дать понять королю, что она никогда не согласится изменить своему мужу, даже
если бы этого требовал от нее сам король.
   Госпожа де ла Турнель, как мы уже говорили, была вдовой, но в описываемую
нами эпоху сердце ее было занято графом д'Аженуа, сыном герцога  д'Егильона,
племянника герцога Ришелье.
   Поэтому  Людовик  XV  обратился  к  содействию  последнего  как   важного
родственника, влияние которого  могло  быть,  конечно,  довольно  сильно  на
молодого графа.
   Но Ришелье, вместо того  чтобы  действовать  словами,  решил  действовать
хитростью. Он уговорил одну из придворных дам ехать к графу д'Аженуа, с  тем
чтобы обольстить его: посылаемая дама, надо  заметить,  была  очень  недурна
собой.
   В продолжение этого времени госпожа  де  ла  Турнель,  переселившаяся  на
жительство в Версаль, никого  не  видела,  кроме  тех  лиц,  которых  король
позволил ей видеть, - граф д'Аженуа, конечно, не принадлежал к их числу.
   Тогда только герцог Ришелье начал действовать сообразно своим намерениям.
Сирена, которую он послал к своему племяннику, с каждым днем одерживала  все
большую и большую победу над сердцем графа. Действуя по наставлениям герцога
Ришелье,  искусительница  объявила  своему  обожателю,  что  ей  надобно  на
некоторое  время  с  ним  разлучиться.  Граф  обещал   в   разлуке   с   ней
переписываться, и они переписывались.
   Письма графа д'Аженуа передавались дамой герцогу Ришелье, герцог  Ришелье
передавал их королю, а король - госпоже де ла Турнель.
   Несмотря на эти письменные  доказательства  измены,  ла  Турнель  сначала
твердо держалась своего мнения о графе и говорила,  что  эти  письма  не  от
него, что подделывают его  почерк,  но  письма,  продолжавшие  передаваться,
стали иметь до того нежное и страстное содержание, доказательства неверности
графа до того сделались явными, что госпожа  де  ла  Турнель  решила  мстить
своему неверному обожателю - и мстить тем же. Так как  она  ненавидела  свою
сестру де Мальи и была слишком горда для того, чтобы  подражать  примеру  де
Вентимиль и де Лараге, то решилась просить короля удалить ее от двора.
   Король, охладевший уже к де Мальи, обещал де ла  Турнель  исполнить  все,
чего она ни пожелает.
   Быть может, Людовику XV и неловко было объявить госпоже де Мальи  свою  к
ней немилость, быть может, он бы и затруднялся в  этом.  Но  де  Мальи  сама
предупредила желание короля, упрекнув его однажды в холодности к ней.
   Людовик XV вообще был всегда жесток с женщинами, которых не любил.
   Воспользовавшись этим случаем, он  отвечал  госпоже  де  Мальи,  что  это
равнодушие к ней действительно существует в его сердце, что он  не  способен
притворяться, что он говорит то, что чувствует.
   Этот ответ как громом поразил бедную де Мальи.  Она  испустила  жалостный
крик, залилась слезами и пала перед королем на колени.
   Но чувства короля не изменялись, и де Мальи, поднявшись на  ноги,  узнала
из собственных уст своего августейшего обожателя, что он не только не  любит
ее более, но что ей надобно удалиться от двора и  уступить  место  сопернице
ее.
   Тогда госпожа де Мальи начала просить, умолять короля не поступать с  ней
так жестоко. Она объявила, что  согласна  даже  играть  при  госпоже  де  ла
Турнель ту же роль, какую сама играла при сестрах своих де  Вентимиль  и  де
Лараге, но неумолимый король ни на что не соглашался: он назначил ей два дня
сроку, чтобы удалиться от двора.
   Это удаление было тем более жестоко, что госпожа де  Мальи,  не  имея  ни
отца, ни матери и будучи разлученной со своим мужем,  совершенно  не  знала,
куда ей отправиться из Версаля.
   Обо всем этом она сказала королю, но увы! В  назначенный  день  и  час  у
крыльца ее  стояла  уже  карета,  в  которой  ей  надобно  было  выехать  из
Версаля... Но куда ей ехать? Куда приказать кучеру себя везти?  По  счастью,
графиня  Тулузская,  всегда  находившаяся  с  ней  в  дружеских  отношениях,
пригласила ее жить к себе, между тем как де ла Турнель, получив  приглашение
участвовать в назначенной королем поездке  в  Шуази,  должна  была  публично
занять место своей сестры.
   Прогулка в Шуази была  назначена  на  12  сентября.  Король,  подав  руку
госпоже де ла Турнель, сел в великолепно убранную  гондолу  в  сопровождении
фрейлины де ла Рош-сюр-Ион, герцогини Шеврез, герцога Вильруа, принца Субиза
и госпожи де Флавакур. По прибытии в Шуази де ла Турнель не могла не краснея
смотреть на окружавшее ее общество: ей было стыдно,  что  она  так  легко  и
публично заменила королю сестру свою де Мальи. Как бы  то  ни  было,  но  ла
Турнель, несмотря на все внимание, оказываемое ей королем, как в этот, так и
в следующие дни продолжала оставаться неприступной крепостью,  которая  -  с
умыслом или нет (этого мы не знаем) - не сдавалась почти месяц, ибо только в
ночь с 10 на 11 декабря было дознано, что ла Турнель решилась наконец  стать
фавориткой короля. Доказательством этого было то, что,  оправляя  на  другой
день утром (то есть 11-го числа) постель госпожи де ла Турнель, под подушкой
нашли табакерку, которую его величество забыл захватить с собой.
   Эта новость, равно как представление  в  театре  в  первый  раз  трагедии
"Магомет" и карета особенного устройства, изобретенная  на  досуге  герцогом
Ришелье, была последним событием конца 1742 года.
   Герцог Ришелье, весьма опечаленный тем, что ему приходится  расстаться  с
блестящим  двором,  потому  что  он  получил  назначение  быть  лангедокским
губернатором, объявил, что до Лиона, где ему надобно было  остановиться,  он
поедет по крайней мере спящим, Дабы сдержать свое слово, он  изобрел  карету
особенного устройства, длиной шесть футов,  весьма  спокойную,  удобную,  на
двойных рессорах, в которой находилась постель со всеми принадлежностями.
   13 декабря, вечером, карета была привезена на  двор  Версальского  замка,
куда ходили смотреть ее все придворные.
   В девять часов герцог Ришелье приказал нагреть свою постель, разделся как
нельзя вежливее и деликатнее в присутствии дам, простился с  окружавшим  его
обществом, закричал кучеру: "В Лион!", сказал своему камердинеру:  "В  Лионе
ты меня разбудишь", надел на голову ночной колпак и улегся в постель.
   Что касается де Мальи, то она, подобно герцогине ла Вальер, обратилась  к
посту и молитве, как женщина с разбитым, страждущим сердцем. В это время жил
один известный проповедник,  по  имени  Рено.  Де  Мальи,  узнав  место  его
жительства, отправилась к нему и стала просить напутствовать ее  советами  в
жизни, но Рено отказал ей в этом под предлогом, что у него очень много  дел.
Тогда  госпожа  де  Мальи  обратилась  со  своей  просьбой  к   архиепископу
Вентимилю, которому объявила, что желает удалиться  от  света  и  дать  обет
строгой монашеской жизни. Прелат, похвалив ее за это желание, посоветовал ей
не удаляться в монастырь,  так  как  монастырь  не  есть  убежище  для  всех
страждущих и постигнутых каким-либо несчастьем в  жизни,  а  жить  вдали  от
света с кротостью и смирением.
   Де Мальи послушалась  совета  умного  наставника.  Она  тихо,  безропотно
удалилась от света -  она,  недавно  еще  блиставшая  красотой  и  нарядами,
облаченная в бархат, парчу и драгоценные каменья, а теперь скромная в  своей
одежде, строгая в своей жизни!
   Однажды она пришла слушать проповедь отца Рено. В то время как знаменитый
проповедник был уже на кафедре, а она, чтобы дойти до своего места,  где  ей
хотелось стать, произвела некоторый шум, тогда как в церкви царила  глубокая
тишина, один из слушателей проповедника -  человек,  должно  быть,  довольно
грубый и дерзкий - сказал громким голосом:
   - Вот сколько шуму из-за девки!
   - Милостивый государь, - с видом смирения отвечала де Мальи,  -  если  вы
эту особу знаете, то молитесь за нее.
   Король, тронутый  таким  самоотвержением  госпожи  де  Мальи,  о  которой
сначала запрещал даже что-либо ему  говорить,  назначил  ей  30  000  ливров
пожизненной пенсии, подарил ей богатый отель на улице Св.  Фомы  у  Лувра  и
приказал заплатить все ее долги - а долгов у госпожи де  Мальи  было  много:
более 700 000 ливров!
   В то время как госпожа де Мальи с такой кротостью и  смирением  приносила
Богу раскаяние в своих прежних прегрешениях, покровитель ее кардинал  Флери,
смотревший на нее как на женщину, неспособную на интриги, как  на  любовницу
без честолюбивых видов, готовился освободить Людовика XV из-под своей опеки.
   Эта опека, сначала встреченная всеми с  радостью,  с  некоторого  времени
начала уже делаться тягостной для  короля  и  для  всей  Франции.  Кардинал,
который взял в свои руки власть сначала с некоторой нерешительностью, как он
по крайней мере сам говорил, окончил тем, что крепко за нее ухватился и  жил
в постоянном страхе лишиться ее. Немилость короля, оказанная Шовелену  и  ла
Тремуйлю, уже достаточно доказывала эти опасения.
   Кардинал Флери, забирая все более и более в свои руки королевскую власть,
привык   пользоваться   и   некоторыми   особенными    преимуществами,    ей
свойственными. По примеру королей он устроил у себя малый отход ко сну,  что
было чрезвычайно смешно и до крайности глупо. Каждый вечер придворные чины -
конечно,  невысоких  степеней  -  ожидали  у  дверей  часа,  в  который  его
высокопреосвященство  изволит  отходить  ко  сну.  Кардинал  входил  в  свой
кабинет. Тогда двери растворялись, дабы все  могли  присутствовать  при  его
ночном туалете. Таким образом,  все  видели,  что  кардинал  надевал  ночную
рубашку, потом халат довольно скромной наружности, садился перед зеркалом  и
расчесывал свои седые волосы.  Тогда,  среди  глубоко  воцарявшейся  тишины,
всякий слышал из уст его рассказы о новостях дня,  приправленные  более  или
менее удачными остротами, которые его довольно ограниченный ум допускал себе
иногда  делать  и  на  которые  всегда  раздавались   громкие   аплодисменты
слушателей.
   Людовик XV смотрел на все это равнодушно и терпеливо. Быть может, у  него
уже и была мысль сокрушить власть кардинала, но он ждал случая.
   Королева, как припомнит читатель, также была в весьма худых отношениях  с
кардиналом, который заставлял ее иметь недостаток во всем и не  оказывал  ни
малейшего уважения к ее требованиям. Однажды она пожелала определить  одного
офицера, пользовавшегося ее благоволением,  в  должность  ротного  командира
одного из королевских полков и обратилась со  своим  ходатайством  сперва  к
господину д'Анжервилье, бывшему тогда военным  министром,  который  объявил,
что об  этом  ей  надобно  просить  кардинала  Флери.  Кардинал  обошелся  с
королевой так грубо, что она,  несмотря  на  свою  всегдашнюю  скромность  и
необидчивость,  решила  не  скрывать  на  этот  раз  своего  негодования   и
пожаловалась королю.
   - Зачем вы не делаете так, как я? - отвечал своей супруге Людовик XV. - У
этих людей я никогда ничего не прошу и просить не намерен.
   Действительно,  Людовик  XV  смотрел  на  себя   как   на   какого-нибудь
разжалованного, лишенного всех почестей принца крови.  Он,  при  всей  своей
королевской власти, был бессилен, не имел никакого кредита при своем дворе и
до такой степени иногда скучал, что не имеет  ни  занятий,  ни  работы,  что
однажды утром объявил о своем  желании  сделаться  обойщиком.  Герцог  Жевр,
находившийся в это время при короле, первым поддержал эту мысль Людовика. Он
отправил тотчас в Париж курьера,  который,  возвратившись  через  два  часа,
привез разные материи, нитки, иголки и  прочие  принадлежности,  нужные  для
обойщика.
   Король немедленно принялся за работу и в один день обил  четыре  стула  -
так велико было его рвение!
   В продолжение этого времени, хотя во всей  Европе  царствовали  тишина  и
спокойствие, хотя не предвиделось никакой причины или, лучше сказать, повода
к бедствиям и несчастьям, Франция, однако, год от года  все  более  и  более
ослабевала.   Провинции   Менская,   Перигорская,   Ангумская,   Беррийская,
Орлеанская и Верхний Пуату, то есть наиболее богатые из всей  Франции,  были
одержимы лихорадкой сильной, но медленной, которая их изнуряла.
   Эта лихорадка была - подать, которую высасывало из их жил чистое  золото,
пожираемое несметными массами правительством.
   Даже сама Нормандия, эта прекрасная страна, заражена была этим  бедствием
и  много  терпела  от   притеснений   откупщиков   государственных   доходов
(tra'itants). Все  арендаторы  земель  и  деревень  были  разорены,  богатые
помещики принуждены были посылать на полевые работы своих дворовых  людей  -
бедственно, плачевно было тогда положение Франции! Финансы ее были истощены,
народ разорен. К довершению несчастья, ей угрожал еще и голод.
   В Версаль приехал Шартрский епископ. При  вставании  короля  он  произнес
речь довольно свободным языком о бедственном положении дел своего отечества.
За обедом  у  королевы  на  вопросы  короля,  в  каком  положении  находится
вверенная  ему  епархия,  он  отвечал,  что  в  ней  господствует  голод   и
смертность, что люди питаются  травой,  как  животные,  и  что  после  такой
нищеты, которая заметна только в низшем классе народа, не  замедлит  настать
всеобщий голод.
   Королева предложила ему от себя сто луидоров для пособия  несчастным,  но
он не принял денег.
   - Берегите деньги, ваше величество, - сказал он. -  Когда  придет  время,
что у короля и у меня истощатся финансы, тогда вы поможете  несчастным  моей
епархии, если у вас сохранятся деньги.
   Нет сомнения, что при таком бедственном положении дел недовольство народа
возрастало все более и более. Король приказал  распустить  всех  работников,
производивших работы по предметам  роскоши,  на  которые,  вследствие  одних
только прихотей, затрачивались огромные суммы. Об этом своем распоряжении он
счел долгом уведомить кардинала Флери, продолжавшего жить в Исси.
   Во время этих описываемых  нами  событий  приехал  в  Версаль  герцог  ла
Рошфуко. Вступив с королем в разговор, он, между  прочим,  сказал  ему,  что
ничего не знает о том положении, в каком находятся провинции, и что министры
преувеличивают только истину событий. Король поник головой.
   - Послушайте, герцог, - отвечал он с пасмурным видом, -  никто  не  знает
этого лучше меня, и я знаю, что государство мое в течение какого-нибудь года
сделалось в шесть раз менее того, каким оно было прежде!
   Между тем после смерти императора Карла VI начали распространяться  слухи
о войне, а так как во Франции войны очень боялись, то  кардинал  преспокойно
отвечал всем:
   - Успокойтесь, войны быть не может, потому что у нас во  Франции  большой
недостаток в людях.
   Действительно, было расчислено, что  в  течение  1739  -  1741  годов  во
Франции умерло людей  гораздо  больше  от  бедности,  нежели  их  умирало  в
продолжение войн во время царствования Людовика XIV.
   Между тем здоровье кардинала-манистра до того стало ослабевать,  что  все
ожидали скорой его кончины. Даже сам кардинал чувствовал, что  он  не  может
поправиться, и заранее говорил всем, что час смерти  его  близок.  Несмотря,
однако, на слабость своего здоровья, он все еще продолжал быть тем деспотом,
каким был прежде. Министры, с которыми  он  не  мог  уже  более  заниматься,
приезжали к нему, чтобы  дать  отчет  в  своих  делах  и  получить  от  него
приказания.
   Хотя кардинал ослабевал заметным образом, хотя он и предсказывал  близкую
свою кончину, окружающие его  старались  отвести  от  него  всякую  мысль  о
смерти, и до того простерли эту свою заботливость, что когда  однажды  утром
маркиз Бретель, статс-секретарь военного департамента военного министерства,
приехав  к  кардиналу  с  докладом  бумаг,  почувствовал  себя  дурно,  люди
кардинала не оказали ему никакой помощи  и,  боясь,  чтобы  этот  случай  не
произвел сильного впечатления на их господина, выпроводили умирающего скорее
из дома, посадили его в карету, в которой он умер, приехав в Париж.
   Наконец, в январе, 27-го, 28-го и 29-го числа,  силы  кардинала  до  того
ослабели, что он ясно уже видел, что час кончины его близок.  В  продолжение
этих трех дней король сделал ему два визита: сперва он приехал к нему  один,
а во второй раз привез с собой дофина.
   Заметив, что молодого принца не  допускают  подходить  слишком  близко  к
постели умирающего кардинала, последний сказал:
   - Допустите его подойти ко мне ближе... Ему  надобно  исподволь  приучать
себя к подобного рода зрелищам!
   Таковы были последние слова умирающего, который скончался 29 января  1743
года на восемьдесят девятом году жизни.
   Вместо надгробной надписи кардинал заслужил эпиграмму в следующем роде:
   "Франция больна целые сто лет.  Три  медика,  одетые  в  красное  платье,
пользовали ее последовательно, один за  другим:  Ришелье  пускал  ей  кровь,
Мазарин давал ей слабительное, Флери держал ее на диете".
   За кончиной кардинала последовала кончина многих достопримечательных лиц,
которые как бы желали составить ему свиту.
   В Пруссии скончался король, и сын его Карл-Фридрих, тот  самый,  которому
отец его хотел отрубить голову, вступил на его престол.
   В Шантильи скончался  герцог  Людовик-Генрих  Бурбонский,  который,  если
читатель припомнит, наследовал после смерти герцога  Орлеанского  его  титул
первого государственного министра и был любовником маркизы При.
   В Гвадалаксаре умерла вдовствующая  принцесса  испанская,  королева  Анна
Нейбургская.
   В Брюсселе умер Жан-Батист Руссо, удалившийся в этот город  тридцать  лет
назад .
   Кардинал Полиньяк умер в  своих  владениях  -  это  тот  самый  кардинал,
который был замешан в деле принца Целламара.
   В Люксембурге скончалась вдовствующая королева испанская  Луиза-Елизавета
Орлеанская.
   Роллен  (Rollen),  автор  "Древней  истории",  умер  в  Париже,  где  был
профессором красноречия в Королевской Коллегии.
   Наконец, император Карл VI умер в Вене. Со смертью этого государя  должно
было, может быть, нарушиться спокойствие Европы.

Глава 9

Людовик XV объявляет,