Король знал, что дофин с большой точностью  исполнял  всегда  обязанности
христианина, и, будучи сам  в  душе  человеком  религиозным,  он  очень  был
доволен тем, что сын его поступает таким образом.
   Однажды королю  донесли,  что  дофин  часть  ночи  проводит  обыкновенно,
распростершись пред св. Распятием в одежде иезуита.
   Король никак не хотел этому верить, но однажды, когда  он  возвращался  к
себе Около трех часов пополуночи,  один  из  приближенных  маркизы  Помпадур
предложил ему убедиться, если ему угодно, в этом ночном занятии дофина.
   Король согласился, потому что все еще сомневался; его провели в отделение
дофина, дверь которого была отворена для прохода короля, и, войдя в залу, он
заметил в комнате своего сына человека, стоявшего на коленах пред  Распятием
в одежде иезуита.
   Этот человек был обращен к королю спиной, и потому он не мог  видеть  его
лица; но кто же другой, кроме дофина, мог быть в три  часа  ночи  в  комнате
дофина?
   Итак, король не мог уже не верить, что  принц  виновен  в  этой  излишней
набожности.
   И действительно, в глазах короля, который возвращался в три часа  ночи  с
какой-нибудь оргии, язык  которого  ощущал  еще  вкус  вина,  ноги  которого
чувствовали еще слабость, долженствовало быть преступлением то, что сын его,
молодой принц лет двадцати пяти, молился и приносил  покаяние..,  но  не  за
свои грехи, потому что его могли упрекать только в том, что он  жил  слишком
свято, а за грехи своего отца!
   Кроме того, мы сказали, что дофин был против союза с Австрией,  что  было
новой побудительной причиной для Шуазеля объявить себя против него.
   Однако герцог Шуазель понимал,  что  в  борьбе  своей  с  первым  принцем
королевского дома, с наследником короны, ему не довольно было иметь на своей
стороне короля, императрицу Марию-Терезию, маркизу Помпадур и парламент; ему
надобно еще было, чтоб вся его фамилия занимала значительные места; чтоб его
родственники были в  силе,  для  того  чтоб  предупреждать  его  о  малейшей
опасности, угрожающей его власти,  подобно  тому,  как  паука  предупреждает
малейшее дуновение ветра, заставляющее дрожать его паутину.
   Он начал сообщать свои виды и объявлять свои сокровеннейшие  планы  своей
сестре, большой интриганке, женщине чрезвычайно умой, хитрой и решительной.
   Беатриса, графиня  Шуазель-Стенвиль,  была  канониссой,  как  госпожа  де
Тансен, и уверяли, что она имела еще с госпожой де Тансен и то сходство, что
любила  своего  брата  любовью  более  нежели  братской;  впрочем,  подобные
обвинения часто встречаются в эпоху, которую  мы  описываем,  и  им  надобно
верить столько же, сколько злоречию придворных.
   Графиня де Шуазель-Стенвиль была вызвана в Париж, где сначала  старались,
но без успеха, выдать ее замуж за принца  Бофремона,  который  уклонился  от
этого брака. Через некоторое время  после  этих  неудавшихся  переговоров  о
брачном союзе она вышла замуж за герцога Граммона,  согласившегося  на  этот
союз вследствие обещания, данного  ему  Шуазелем,  снять  запрещение  с  его
имений.
   С этого времени герцогиня Граммон имела у  себя  значительный  двор,  что
заставляло маркизу Помпадур не раз морщиться и дуть губы.
   Когда герцог Шуазель сделался министром,  а  графиня  Шуазель  герцогиней
Граммон, то все Шуазели, какие только были на  свете,  начали  стекаться  ко
двору.  Тогда,  чтоб  получить  видное  место  при  дворе,  достаточно  было
называться Шуазелем и принадлежать какой-нибудь мужской их ветви.
   Прежде всего герцог Шуазель,  сделавшись  пэром  10  декабря  1758  года,
заменил себя в Венском посольстве графом Шуазелем.
   В  1759  году  Леопольд-Карл  де   Шуазель-Стенвиль   сделан   Альбийским
архиепископом, в ожидании Камбрейского  архиепископства,  которое  было  ему
обещано.
   В  1760  году  граф  Шуазель,  посланник  в   Вене,   сделан   камергером
королевского двора, а одна дама де Шуазель  -  Ремиремонтской  канониссой  и
игуменьей монастыря св. Петра в Меце.
   Сделавшись   камергером,    граф    Шуазель,    посланник    венский    и
генерал-лейтенант австрийский,  оставляет  свое  посольство  и  вступает  на
службу в чине генерал-лейтенанта во французскую армию.
   Спустя  некоторое  время  герцог  Шуазель  дает   сам   себе   Туреньское
губернаторство, главное управление почт и соединяет министерство иностранных
дел с министерством военным.
   Тогда он делает де Шуазеля-Бопре  генерал-майором,  Шуазеля  де  ла  Бом,
служившего подпоручиком в шотландском войске - полковником драгунского полка
имени графа д'Обинье, а графа Стенвиля - генерал-инспектором инфантерии.
   Сделав эти распоряжения по духовной части, по  дипломатии  и  по  войску,
герцог Шуазель делает свои  распоряжения  по  министерствам.  Граф  Шуазель,
бывший венский посланник, камергер и  генерал-лейтенант  армии,  назначается
полномочным  министром  на  Аугсбургском  конгрессе  в  мае  1761  года;  13
следующего  октября  он  назначен  министром  иностранных   дел;   14-го   -
главноуправляющим морским министерством и потом пэром Франции.  Впоследствии
он принял титул герцога Пралена, получил должность наместника Бретани, между
тем как жена его получила табурет у королевы.
   Госпожа де Шуазель-Бопре сделана игуменьей  Глоссиндского  монастыря;  г.
Клезиа,  герцог  Шуазель  сделан   кардиналом;   г,   де   Шуазель-Бопре   -
генерал-лейтенантом; виконт Шуазель - пехотным бригадиром; г. де Шуазель  де
ла  Бом  -  генерал-майором;  наконец,  барон  Шуазель  -  посланником   при
Сардинском дворе.
   Все Шуазели мужского и  женского  пола,  которых  мы  здесь  поименовали:
посланники,   министры,   кардиналы,   губернаторы   провинций,   бригадиры,
генерал-лейтенанты, генерал-майоры - составляли,  что  называется,  династию
Шуазелей - династию, повинующуюся герцогу Шуазелю, своему главе,  по  одному
его мановению, по одному его слову.
   Один только Шуазель не был на его стороне; это Шуазель, которого называли
Шуазель-Романе, потому  что  он  был  женат  на  дочери  Романе,  президента
Государственного совета;  он  был  дядькой  при  дофине,  а  жена  его  была
некоторое время любовницей короля.
   За такое непочтение этот Шуазель был посажен в Бастилию.
   Герцог Шуазель, который не имел и четырех тысяч ливров  годового  дохода,
когда был назначен министром, женился 14 декабря 1750 года на девице Крозат,
внучке известного банкира этого имени, отец которого купил титул маркизов дю
Шателя и Карамана; Крозат была, как при жизни мужа, так и после его  смерти,
ангелом добродетели. В то время, когда  Шуазель  старался  поддержать  всеми
своими  силами  военную  политику  императрицы  Марии-Терезии,   неожиданное
событие принудило сию последнюю заключить мир:
   Российская императрица Елизавета умерла и оставила престол Петру III.
   Петр III был личный друг Фридриха. Вступив на престол, Петр III отложился
от коалиции и приказал войскам  своим  присоединиться  к  войскам  Фридриха;
против такого оборота дел держаться не было средства.
   Вследствие сего и был заключен  Парижский  договор,  столь  пагубный  для
Франции, по которому Фридрих ничего не потерял из своих владений.

Глава 5

1761 - 1764

Дело об изгнании иезуитов. - Парламент. - Изгнание иезуитов. - Кончина некоторых лиц,. - Принцы. - Смерть маркизы Помпадур.

   Когда Шуазели были  пристроены  к  местам,  Парижский  договор  подписан,
Мария-Терезия получила, или почти получила,  удовлетворение,  то  на  досуге
принялись за то великое дело, которое с  давнего  времени  занимало  маркизу
Помпадур, герцога Шуазеля и философов.
   Мы намерены говорить об изгнании иезуитов.
   Маркиза Помпадур и герцог Шуазель ясно видели, что если по смерти короля,
которому было уже пятьдесят три года, останется в живых  дофин  и  что  если
будут продолжать господствовать иезуиты, то они погибли.
   Напротив, уничтожив это общество, они не только приобрели бы расположение
к себе народа, но и лишили бы будущего короля, сына или внука  Людовика  XV,
одного из средств вредить им.
   Философы были  отъявленные  враги  иезуитов.  Вольтер,  хотя  воспитанный
иезуитом, д'Аламбер, Дидро и философ в короне -  Фридрих,  считавший  нужным
изгонять иезуитов из владений других королей, но никогда не изгонявший их из
своих собственных, с давнего времени их преследовали.
   Парламенты ненавидели их не менее, чем философы. Иезуиты, пользуясь своим
влиянием, успевали всегда устранить от себя влияние парламента; они получали
от королей, духовниками которых были, разрешение, чтоб дела их были судимы в
Великом  Совете,  суде  присяжных,  в  министерствах,  но  не  в  судилищах,
подведомственных городскому начальству, что и было причиной ненависти к  ним
парламентов.
   Народ, приписывавший этим монахам смерть Генриха IV, покушение  на  жизнь
Людовика XV и отказ в  погребении,  огорчавший  парижан  в  продолжение  уже
десяти лет, нимало не был расположен поддерживать иезуитов.
   Приведению в исполнение плана изгнания иезуитов  могли  быть  только  два
больших препятствия -  одно  со  стороны  Людовика  XV,  другое  со  стороны
Римского двора, находившегося в полной власти  иезуитов  при  папе  Клименте
XIII.
   Что касается Людовика XV, то в нем ничего не было определенного ни за, ни
против иезуитского ордена: инстинктивно он его боялся.
   Ему начали напоминать, как вели себя в отношении к нему иезуиты во  время
его болезни в Меце. Людовик XV в это  время  был  слаб  до  трусости,  и  он
никогда не прощал иезуитам за эту свою трусость.
   Сверх того, влияние иезуитов на  дофина  -  влияние,  удалявшее  от  него
молодого  принца  и  внушавшее  ему  постоянное  презрение  к  фаворитке,  -
увеличило еще более чувство антипатии, которое он  питал  к  ним  в  глубине
своего сердца.
   Итак, ясно видели, что оставалось только придумать еще одно средство,  не
для того чтоб окончательно склонить короля на свою сторону,  но  по  крайней
мере, чтоб он остался нейтральным.
   С этой целью начали подстрекать философов  к  нападению  на  иезуитов,  а
между тем компиляторы  собирали  все,  что  могли,  из  убийственных  теорий
писателей и проповедников ордена.
   Картина всех этих теорий, представившаяся глазам  Людовика  XV,  ужаснула
его; он, не желая или, может быть, не смея принять участие  в  этой  великой
борьбе, предоставил действовать в ней маркизе Помпадур и герцогу Шуазелю.
   Буше, знаменитый янсенист того времени, адвокат Пино и  Лепаж,  начальник
ордена храмовников, приближенный принца Конти,  отъявленный  враг  иезуитов,
издали в свет одни  -  памфлеты,  а  другие  -  некоторые  важные  факты,  с
намерением приготовить Францию к этой великой катастрофе.
   Кроме того, Бертен и Беррье были агентами Шуазеля и маркизы Помпадур  при
Парижском и провинциальных парламентах.
   Подготовив все таким образом, стали ожидать только случая, чтобы  открыто
напасть на иезуитский орден.
   С давнего времени было известно, что  иезуиты  вели  в  Индии  бесчестную
торговлю, но кредит ордена был так велик, что  он  заглушал  все  просьбы  и
жалобы. Отец Лавалетт и отец Саси, иезуиты, признаны были банкротами на  три
миллиона 19 ноября 1759 года, но процесс на том и остановился.
   Герцог Шуазель возобновил этот процесс и по приговору  суда  8  мая  1761
года отдал в уплату долгов дома их,  находившиеся  во  Франции,  в  казну  и
арестовал начальника иезуитов, имевших обязательства с отцами  Лавалеттом  и
Саси.
   Кредиторы подняли страшный ропот; тогда-то  можно  было  видеть,  сколько
иезуитское общество имело врагов во Франции!
   После нападения на торговлю иезуитов министр напал на их постановления.
   Иезуитский орден был основан, как известно, Игнатием Лойолой, благородным
испанцем, родившимся в 1491 году, который, будучи одержим тяжелой  болезнью,
дал в 1534 году обет, если Бог возвратит ему здоровье,  отказаться  от  всех
земных благ и трудиться на поприще обращения в христианскую  веру  неверных.
Бог услышал его. Он выздоровел, положил в Париже  основание  своего  ордена,
отправился в Рим, уговорил в 1540 году папу Павла III утвердить этот орден и
в 1541 году был избран его начальником.
   С этого времени  общество  иезуитов  начало  быстро  распространяться  не
только в Италии и во Франции, но и по всей Европе, в Индии, в Азии - во всем
свете. Когда иезуиты утвердились во Франции, то им вверено  было  воспитание
юношества. Будучи изгнаны из Франции в 1596 году, они снова были призваны  в
нее в 1603 году королем Генрихом  IV;  с  этого  времени  они  приобрели  во
Франции то влияние, которым, как мы видели, они  пользовались  при  Людовике
XIV, во время регентства и при Людовике XV.
   Приказание, данное министром,  рассмотреть  постановления  ордена  сильно
встревожило  иезуитов.  Так  как  постановления  эти  были   составлены   их
начальниками, имевшими нужду в папах и королях для  водворения  и  снабжения
капиталами своего общества, то очевидно,  что  в  этих  постановлениях  было
много произвольного.  И  потому  эти  постановления,  будучи  исследованы  и
обнародованы в эпоху  величайшего  брожения  философских  идей,  могли  быть
гибельны для ордена; по этой-то  причине  его  высочество  дофин,  Парижский
архиепископ ла Вогюйон, все покровительствовавшие и поддерживавшие  иезуитов
упрашивали короля не делать этого исследования публично, а знать только  эти
постановления про себя. Людовик XV склонился  на  их  просьбы  и  препоручил
своему Совету рассмотреть иезуитский устав.  Но  парламент,  видя,  что  это
исследование ускользало из его рук, - парламент, который поддерживал министр
Шуазель, - признал папские  буллы,  предписания  и  постановления  подающими
повод к злоупотреблениям и,  лишась  возможности  исследовать  постановления
иезуитов, принялся за разбор их сочинений.
   Составлено    было     новое     собрание     правил,     но     вредных,
противоправительственных, так что парламент был  в  полном  праве  приказать
сжечь все собрание книг, сочиненных значительнейшими членами ордена.
   С этого времени Людовик XV смотрел на иезуитов как на своих врагов.
   Что касается сущности этого дела, то  парламент  признавал,  что  иезуиты
были  только  терпимы  во  Франции  и  что  ни  одним  законным   актом   не
подтверждается водворение их во Франции, потому что верховная палата никогда
не хотела дать им на это право, и что короли почти принуждены бывали нарочно
собирать для них присутствие.
   Наконец, Людовик XV приказал передать дело об иезуитах в свой  Совет;  но
парламент,  видя,  что  дело  ускользает  из  его  рук,   после   заседания,
продолжавшегося пятнадцать часов, признал перенесение дел в высшее  судебное
место злоупотреблением. Аббат Терре был того  мнения,  что  можно  допустить
этот перенос дела о постановлениях ордена в Совет. Напротив того,  аббат  де
Шовелен, дышавший ненавистью и злой, как обыкновенно бывают горбуны (ибо  он
был горбат), был того мнения, что этот перенос надобно  отвергнуть.  Лаверди
поддержал аббата де Шовелена, который писал  оба  рапорта  о  постановлениях
иезуитов.
   Однако же король инстинктивно чувствовал, что уничтожить орден  иезуитов,
преследуемый парламентом,  философами  и  придворными  дамами  и,  напротив,
поддерживаемый  дофином,  значило   нанести   страшный   удар   религии   и,
следовательно, монархии.
   Как все слабохарактерные люди, он избрал середину и приказал  написать  в
Рим, с тем чтобы спросить главного начальника ордена, не согласится ли он на
некоторые изменения устава ордена иезуитов; но последний с преданностью воле
Божьей и с твердостью древних мучеников, отвечал:

   Sint ut sunt, autnon sint,

   т.е. "Пусть они остаются, как есть; или пусть их совсем не будет".
   Глава ордена лучше желал, чтоб здание совершенно разрушилось, нежели чтоб
из него вынули хотя бы один камень. И здание рушилось!
   6 августа 1762 года парламент утвердил свой приговор.
   Этим приговором общество иезуитов во  Франции  уничтожалось;  запрещалось
иезуитам: носить орденское платье, жить в повиновении как главе ордена,  так
и другим своим начальникам; иметь какую бы то ни было с ними переписку прямо
или не прямо; им повелевалось выехать из  домов,  принадлежавших  ордену,  и
запрещалось жить вместе, с обещанием назначить каждому из них по их  просьбе
денежные вспоможения, необходимые для прокормления; наконец, им  запрещалось
владеть канониками, церковными имениями, занимать кафедру  или  какую-нибудь
должность.
   Этот приговор был образцом для всех провинциальных парламентов,  которые,
в свою очередь, также изгнали иезуитов из своего ведомства.
   Впоследствии приговором 9 марта 1764 года  изгнаны  были  из  Франции  те
иезуиты, которые отказались дать клятву, предписанную приговором.
   Наконец, указом короля, данным в ноябре  1764  года,  орден  иезуитов  во
Франции был совершенно уничтожен.
   Тогда  уже  не  только  провинциальные  парламенты  последовали   примеру
парламента Парижского, но также Испания, Неаполь и Парма последовали примеру
Франции.
   В продолжение этого времени смерть похитила  несколько  особ  королевской
фамилии. Прекрасная принцесса, вышедшая замуж за инфанта герцога  Пармского,
приехала из Италии для свидания со своим братом в  Версаль.  Людовик  XV  не
смел подвергнуть детей своих тому опыту, которому подверг герцог  Орлеанский
своих. Оспа всегда свирепствовала, по выражению св. Писания, "яко лев,  ищай
кого поглотити". Юная принцесса впала в ее убийственные руки, и менее чем  в
восемь дней она умерла, с лицом, истерзанным огненными ее когтями.
   5 марта 1760 года умерла в свою очередь принцесса Конде,  старинный  друг
короля, которую  он  сорок  лет  тому  назад  велел  изобразить  на  картине
занимающейся вместе с ним охотой на быстром коне рыжего цвета,  с  волосами,
распущенными, как у богини Дианы.
   23 июля заплатил дань свою природе  граф  де  Шароле,  о  котором  король
нимало не сожалел: это был жестокий охотник на  людей,  который,  получив  в
наследство пищаль Карла IX, стрелял в кровельщиков по крышам  и  делал  свои
наблюдения над предсмертными муками этих несчастных. Он кончил тем, что  жил
в лесах и не являлся более ко двору.
   22 марта 1761 года умер его высочество дофин, герцог Бургундский (это имя
было пагубно для дофинов, носивших его); ему  было  только  десять  лет.  Со
смертью  его  герцог  Беррийский  сделался  наследником  престола.  Это  был
прекрасный ребенок, с добрым сердцем, с хорошими направлениями. Однажды один
из его товарищей, с которым он играл, толкнул его; он  упал  и  сильно  ушиб
себе ногу. Не желая ничего сказать из опасения, чтоб не побранили того,  кто
был виновником его ушиба, он умер от нарыва, образовавшегося вскоре от этого
ушиба у него на ноге. Эта потеря была тяжелым испытанием  для  Людовика  XV;
король любил его, как только дед может любить своего внука.
   После кончины герцога Беррийского король думал, что смертные случаи между
близкими его сердцу уже кончились: как вдруг к нему приходят  с  извещением,
что маркиза Помпадур умирает.
   Такое известие тем более поразило короля, что он еще накануне  виделся  с
нею.
   Причиной этой неожиданности для него было то, что маркиза  Помпадур,  для
которой нравиться королю было  первой  обязанностью,  -  скажу  даже,  самым
высшим долгом, -  заботилась  только  об  одном:  скрывать  от  короля  свои
страдания.
   Но чем же страдала маркиза Помпадур?
   Была ли это одна из тех женских болезней, которые иногда бывают так тяжки
и неизлечимы? Или это был, как  думала  госпожа  де  Вентимиль,  как  думала
госпожа де Шатору, как думала, наконец, она сама, яд - средство против жизни
столь же верное и еще скорее ведущее к цели?
   Вот что рассказывали или, лучше, рассказывала она сама:
   Бертен, творение маркизы Помпадур, был  министром  финансов,  и  Шуазель,
желавший соединить в себе всю власть, хотел соединить министерство  финансов
с теми министерствами,