отъезда  он  узнал,  что  та,  которой  он
пренебрег в квартире  графа  Жана  дю  Барри,  была  представлена  королю  и
произвела на его величество глубокое впечатление.
   Лозен, прозревая, без сомнения, в будущее, не хотел уехать из  Парижа  не
попрощавшись с любовницей  графа,  которая  приняла  его  так  ласково,  что
очевидно было: если она отдалась Фиц-Джемсу, то единственно только от своего
отчаяния.
   Он нашел ее и прелестнее и внимательнее к себе, нежели прежде;  и,  когда
она сказала ему, что, несмотря на то что он уезжает,  она  его  не  забудет,
отвечал:
   - А!., это прекрасно! Помните  же,  что  если  вы  сделаетесь  любовницей
короля, то я захочу тогда быть главнокомандующим всей французской армией.
   - Я нахожу, - отвечала Ланж, - что вы не  довольно  честолюбивы;  если  я
буду близка к королю, то я сделаю вас министром.
   - Ба!.. А Шуазель куда? - спросил Лозен.
   - Шуазель? Фи, я его ненавижу, - отвечала Ланж.
   - Посмотрим!.. За что же вы его ненавидите? - снова спросил Лозен.
   Ланж была добрая девушка, она никогда не заставляла себя о чем-либо долго
просить; поэтому она тотчас же объявила Лозену, что причиной ее ненависти  к
Шуазелю были все те же несчастные печеные яблоки графа Жана дю Барри.
   Чтобы сблизиться с королем, девице Ланж советовали  обратиться  сперва  к
Шуазелю. Шуазель нашел ее очень хорошенькой; но он также видел  эти  роковые
печеные яблоки, и беспокойство,  которое  они  внушали  ему,  было  причиной
некоторого пренебрежения, оказанного им девице Ланж,  которое  она  простила
Лозену, но никак не хотела простить Шуазелю.
   Итак, Лозен уехал из Парижа и увез с собой два обещания девицы Ланж,  что
если она сделается когда-нибудь любовницей короля, то  будет  другом  ему  и
врагом Шуазелю.
   Каким же образом, несмотря на эгоистическую совестливость Шуазеля, девица
Ланж увиделась с королем? Мы это сейчас расскажем.
   Избрав настоящую дорогу, от которой сначала было уклонилась, она прибегла
к посредничеству Лебеля.
   Лебель,  о  котором  мы  уже  имели  случай   упоминать   при   подробных
обстоятельствах, был камердинером короля и изобретателем Оленьего парка, так
философски терпимого маркизой Помпадур. Лебель увидел девицу Ланж,  пленился
ее красотой, не испугался нисколько двух печеных яблок графа Жана дю Барри и
представил герцогу Ришелье самый подробный отчет о сокровище, которое в  ней
нашел, так что герцог сам пожелал удостовериться,  не  было  ли  чего-нибудь
преувеличенного в рассказе Лебеля.  Он  приказал  привести  к  себе  Ланж  и
действительно нашел ее очень хорошенькой.
   Тогда, приняв себе в  сообщники  герцога  д'Егильона,  предначертали,  на
случай успеха, условия договора с новой фавориткой. Только от нее  требовали
полного признания в прошедшей ее жизни, дабы  знать,  как  отвечать  на  все
злословия и клеветы.
   Хорошенькая Ланж не скрыла ни одного из своих грехов и вот что рассказала
о себе:
   Она  родилась  в  Вокулере,  отечестве  Иоанны  д'Арк,   в   1744   году,
следовательно, ей было теперь (1768 г.) двадцать четыре года; она была  дочь
кухарки и какого-то монаха; прежде ее называли Жанной Вобернье, и  под  этим
именем она начала свое воспитание у одной модистки. От модистки она  перешла
к мадам Гурдан, содержательнице известного рода пенсионерок.; в то время дом
мадам Гурдан гремел известностью. Переселившись в этот дом, Жанна переменила
свою фамилию и стала называться Жаннетой Лансон. Однажды вечером  полупьяный
граф Жан дю Барри встретил ее на углу одной улицы, зашел к ней, а на  другой
день увез ее к себе; потом, во время своего безденежья, продал ее Радиксу де
Сент-Фуа, управляющему министерством иностранных дел, который  вскоре  опять
возвратил ее графу  дю  Барри,  а  сей  последний  сделал  ее  на  этот  раз
содержательницей игорного дома,  в  котором  видел  ее  Лозен  и  в  котором
познакомился с нею Лебель.
   Такая исповедь невольно заставляла призадуматься. Поэтому  неудивительно,
что Лебель и герцог д'Егильон испугались  такого  признания  девицы  Ланж  в
прошедшей ее жизни. Один только герцог Ришелье остался тверд и  спокоен;  он
объявил, что таланты, которые Жанна Вобернье приобрела в своей  тревожной  и
богатой романтическими приключениями жизни,  были  весьма  благоприятны  для
короля, слабость которого со дня на день  увеличивалась.  И  потому  Ришелье
посоветовал  Жанне   действовать   совершенно   противоположно   тому,   как
действовали другие женщины, пользовавшиеся прежде  благосклонностью  короля,
т, е., вместо того чтобы представляться неопытной, не скрывать нимало  своих
талантов.
   Ришелье был отличный угадчик; дела пошли так, как он  предвидел,  и  даже
еще лучше. В объятиях девицы Ланж Людовик XV  мечтал  о  прекраснейших  днях
своей юности, и вскоре можно было заметить, какую власть должна  была  взять
над ним новая его фаворитка.
   Оставалось только дать ей какое-нибудь имя. Весьма многие  знали  ее  под
именем Жанны Вобернье, под именем Жаннеты Лансон или под именем девицы  Ланж
и потому не хотели, чтобы она оставила которое-нибудь из них за собой.  Граф
Жан дю Барри имел брата Гильома дю Барри. Его пригласили приехать  в  Париж,
женили на Жанне Вобернье, дали ему в награду за  то,  что  он  передал  свой
графский титул хорошенькой Жанне, 100 000 ливров и  услали  в  провинцию;  а
графиня дю Барри представлена была между  тем  ко  двору,  как  прежде  г-жа
д'Етиоль, маркиза Помпадур.
   Тогда только министр Шуазель понял ошибку, сделанную им, в  том,  что  он
приписал слишком большую важность печеным яблокам графа Жана дю Барри.
   В это же время явилась известная песня La  belle  Bourbonnaise,  которая,
как ни была оскорбительна, не имела, однако, другого следствия,  кроме  того
только, что забавляла Людовика XV и графиню дю Барри, которые  сами  нередко
напевали ее в присутствии Шуазеля, вероятно для того,  чтобы  министру  было
известно, что и они знают ее.
   Между тем как все это происходило, прибыл в Париж датский король Христиан
VII. Это был молодой, статный, красивый государь; объявление о  приезде  его
немало наделало тревоги при дворе, и в особенности в закулисном мире.
   Когда узнали, в каком доме  он  должен  был  иметь  свое  помещение,  все
соседние с ним дома наполнились хорошенькими женщинами.  Некоторые  из  них,
дабы рекомендовать его величеству свою наружность, дошли даже до  того,  что
подкупали обойщика, и он помещал их портреты в его спальне и в его  уборной.
Девица Гранди, оперная актриса, опередила других и послала ему свой  портрет
в костюме Венеры, домогающейся яблока прекрасного Париса.
   Датский король,  живя  в  Париже,  виделся  с  одними  только  учеными  и
философами, в собраниях при дворе показывался редко, и  говорят,  будто  все
женские искательства остались тщетны.
   Между тем министр Шуазель вел переговоры об одном  деле,  которое  немало
долженствовало уменьшить влияние графини дю Барри; это  было  бракосочетание
его высочества дофина с эрцгерцогиней австрийской.
   Австрийский императорский дом был богат в то время принцессами. С давнего
времени задуман был план соединить узами крови Бурбонов с Цезарями; говорили
о вторичной женитьбе короля; но король чувствовал себя  уже  слишком  старым
для женитьбы. Итак, решено было, что  вместо  короля  женится  на  одной  из
австрийских принцесс дофин, внук короля, и  маркизу  Бретелю  было  поручено
выбрать между молодыми эрцгерцогинями Австрийского императорского  дома  ту,
которая была бы наиболее достойна французской короны. В  Версальском  дворце
можно  и  теперь  еще  видеть  картину,  написанную  по  этому  случаю.  Она
представляет  Марию-Терезию  в  Шенбрунне:  знаменитая  императрица-королева
представлена на ней вполне развитой, но свежей еще  среди  молодых  девушек,
еще только развивающихся; среди  этих  девушек,  по  белокурым  волосам,  по
кротким голубым глазам, по матовому и  вместе  с  тем  поражающему  белизной
цвету  тела,  наконец,  по  австрийской   губе,   как   следствие   смешения
лотарингской и кастильской крови, можно  тотчас  узнать  Марию-Антуанетту  в
тринадцатилетнем ее возрасте.
   Мария-Антуанетта-Жозефина-Иоанна Австрийская родилась  в  Вене  2  ноября
1755 года.
   За два года до выезда своего из Шенбрунна Мария-Антуанетта знала уже, что
она назначена в невесты наследника  французского  престола.  Герцог  Шуазель
избрал ей,  по  своим  мыслям,  учителем  аббата  Вермона,  так  что  она  в
совершенстве владела французским языком и  с  такой  же  легкостью  говорила
по-итальянски, по-английски и по-латыни.
   Мария-Терезия из признательности своему народу велела обучать  дочь  свою
латинскому языку. Не на  этом  ли  языке  говорила  она  речь  верным  своим
венгерцам и не дали ли эти верные венгерцы, по-латыни же, клятву умереть  за
нее?
   Воспитание юной  эрцгерцогини  в  отношении  к  изящным  искусствам  было
тщательно не менее, чем в отношении к филологии;  Гардель  был  ее  учителем
танцев; Глюк - знаменитый Глюк - давал ей уроки музыки,  возбудившие  в  ней
энтузиазм к этому искусству; наконец, она прекрасно рисовала.
   Что   касается   политической   стороны   воспитания,   то    императрица
Мария-Терезия не доверяла его никому  и  старалась,  чтоб  Мария-Антуанетта,
сделавшись  формально  и  материально  француженкой,  в  сердце   оставалась
австриячкой.
   Это бракосочетание, как мы сказали, было уже решено два года тому назад в
политике  двух  государств,  когда  принцу  Лотарингскому   было   назначено
отправиться в Вену просить  официально  руки  Марии-Антуанетты.  Предложение
было принято.
   Вся Европа затрепетала при  этом  известии,  которое,  казалось,  надолго
упрочивало австрийско-французский союз и  которое,  следовательно,  изменяло
всю  политику  северных   государств.   Что   касается   Франции,   то   она
приготовлялась  к  великолепным  празднествам,  обыкновенно   сопровождавшим
вступление в брак ее королей.
   В  это  время  появился  один  из  первых  экономических  памфлетов   под
заглавием:
   Странная идея одного доброго гражданина о публичных празднествах, которые
предполагается дать в Париже и при дворе по случаю вступления в брак  дофина
Франции.
   Эти празднества, для которых  сочинитель  означенного  памфлета  составил
счет, должны были, по его исчислению, стоить Франции двадцать миллионов.
   К этому исчислению он прибавил:
   "Я предлагаю ничего этого не делать, но сложить эти двадцать миллионов  с
годовых налогов, и в особенности с податей народных; таким  образом,  вместо
того  чтобы  позабавить  праздных   людей   двора   и   города   пустыми   и
кратковременными увеселениями, пусть лучше вольют радость  в  скорбную  душу
земледельца, заставят весь народ принять участие в этом событии, и  тогда  в
самых  отдаленных  пределах  королевства  будут  единогласно   взывать:   Да
здравствует возлюбленный наш король Людовик! Этот  новый  способ  покрыл  бы
короля славой более истинной и более продолжительной, нежели вся пышность  и
блеск азиатских празднеств, а История передала  бы  эту  черту  потомству  с
большим удовольствием, нежели ничтожные подробности великолепия,  тягостного
для народа и весьма  далекого  от  истинного  величия  монарха,  отца  своих
подданных".
   Этот памфлет приписывают Жан-Жаку Руссо .
   Само собой разумеется, что король не  последовал  совету,  изложенному  в
этом памфлете.
   Мария-Антуанетта, выехала из Вены с инструкциями своей  матери;  в  числе
этих    инструкций    находились    следующие,    писанные    рукой    самой
императрицы-королевы:
   Список  вельмож  двора,  рекомендуемых  Марии-Антуанетте  Австрийской  ее
матерью Марией-Терезией, императрицей Австрийской  и  королевой  Венгерской,
при отъезде ее из Вены для вступления в брак с дофином Франции.
   Список лиц, лично мне известных:
   Герцог и герцогиня Шуаеель.
   Герцог и герцогиня Прален.
   Готфор.
   Дю Шателе.
   Д'Естре.
   Д'Обетер.
   Граф Броглио.
   Братья де Монтаже.
   Маркиз д'Омон.
   Г. де Жерар.
   Г. де Блондель.
   Ла Бове, монахиня, и ее подруга.
   Гл. Дюфоры: этой фамилии вы  оказывайте  всегда  признательность  вашу  и
внимание.
   Также аббату Вермону. Участь этих людей близка моему  сердцу.  Посланнику
моему поручено иметь о них  попечение.  Мне  досадно,  что  я  нарушаю  свои
правила, состоящие в том, чтобы вообще никого не рекомендовать; но  вы  и  я
слишком много обязаны этим лицам, чтоб не стараться, во всяком случае,  быть
им полезными, если можем, без излишнего стеснения себя.
   Советуйтесь чаще с графом Мерси  .
   Рекомендую вам вообще всех лотарингцев, в  том  отношении,  чтобы  вы  по
возможности были им полезной.
   Не излишним считаем,  если  это  нашим  читателям  покажется  любопытным,
приложить здесь  список  особ,  которых,  со  своей  стороны,  рекомендовал,
умирая, дофин. Мы  увидим,  какое  столкновение  должна  была  произвести  в
Версале эта двойная рекомендация.

   "Список некоторых особ, рекомендуемых дофином  тому  из  его  детей,  кто
наследует престол Людовика XV.

   Морпа: бывший министр, впавший в немилость; он и теперь еще сохранил, как
это мне достоверно известно, приверженность к  истинным  правилам  политики,
которых маркиза Помпадур не уважала.
   Герцог  д'Егильон:  происходит  из  дома,  прославившегося   политической
системой, которую Франция рано или поздно обязана будет  принять  для  своей
безопасности. С  летами  этот  герцог  сформируется  и  может  быть  полезен
государству во многих отношениях.
   Отец мой удалил одного человека,  строгого  по  характеру,  с  некоторыми
заблуждениями ума, но человека честного.
   Машо: духовенство ненавидит Машо за строгости  его  к  нему;  лета  много
смягчили его характер.
   Трюден: пользуется большим уважением за свою честность и прямодушие; этот
человек с многосторонними познаниями.
   Кардинал Берни: он  получил  наконец  награду  за  услуги,  оказанные  им
Австрийскому дому. Его  политическая  система  имеет  больше  такта,  нежели
политика герцога Шуазеля. Кардинала  удалили  потому,  что  он  не  довольно
сделал для австрийской императрицы и что вспомнил, что он был француз.  Если
он умерит свой слишком известный гнев к  сильной  партии  в  духовенстве,  к
партии,  весьма  привязанной  к  нашему  дому,  то  может  сделаться  весьма
полезным.
   Нивернуа: обладает  умом  и  приятностью  в  обхождении;  он  может  быть
назначаем в посольства, в которых качества его необходимы; там его место.
   Кастри: способен к военной службе; он честен и знает свое дело.
   Мюй: олицетворенная добродетель; он наследовал  все  качества,  которыми,
как я понаслышке знаю, обладал Монтозье; он тверд в добродетели и чести.
   Гг. Сен-При: выдвинутые вперед маркизой Помпадур, они имеют способности и
желание идти выше. Отца не надобно смешивать с сыном  и  рыцарем;  последний
может сделаться впоследствии весьма полезным.
   Граф Перигор: благоразумный и честный человек.
   Граф Броглио: деятелен, умен и большой политик.
   Маршал Броглио: способен к предводительствованию войсками в случае войны.
   Граф д'Естен : с талантами своего звания.
   Бурсе:  имеет  во  многом  основательные  познания,  равно  как  и  барон
д'Еспаньяк.
   Верженн: находится в посольствах. Он обладает  духом  мудрого  порядка  и
способен вести продолжительное дело на хороших началах.
   В парламенте, в обществе президентов, есть  люди  с  дарованиями,  весьма
усердные  к  своим  обязанностям;  есть  также  несколько  таковых  и  между
советниками.
   Президент Ожье: человек с характером, каков  нужен  в  трудных  и  бурных
переговорах; но в парламенте между чиновниками, служащими в нем, есть пылкие
головы и люди, увлекаемые другими, которые годны только по причине  шаткости
своих умов.
   Что касается духовенства, то Жарант в этом сословии вывел в люди  слишком
много  таких  лиц,  которые  не  заслуживают  внимания.  Он  избрал  дорогу,
противоположную дороге  своего  предшественника,  которому  хотелось,  чтобы
духовенство служило образцом добродетели и приверженности к религии.  Жарант
набрал слишком много людей, подобных себе.
   Епископ  Верденский:  слишком  известен,   чтобы   иметь   надобность   в
рекомендации, равно как и его родственники, привязанность которых  к  нашему
дому очень известна.
   Герцог Вогюйон: равным образом  слишком  известен,  чтоб  иметь  нужду  в
рекомендации. Он слишком  усердно  желал  сделать  своих  питомцев  принцами
честными, просвещенными и способными ко всему; заслуг его забыть  нельзя.  Я
скажу то же и о других лицах, участвовавших в воспитании детей  королевского
дома Франции.
   Что  касается  бывшего  епископа  Лиможского,  то  его  добродетель,  его
чистосердечие, его доброта говорят довольно в его пользу.
   Есть и другие лица, весьма достойные уважения; но,  кроме  того  что  они
находятся в связях с вышеупомянутыми лицами, о них я говорить не стану.
   Парижский архиепископ Бомон: его надобно  считать  опорой  религии;  наша
фамилия обязана поддерживать его по совести и для собственных выгод, чего бы
то ни стоило. Нежная мать моих  детей  скажет  об  этом  более;  она  сумеет
распознавать, что хорошо и что худо,  и  нет  надобности  доказывать  здесь,
сколько она достойна любви и уважения".

   Юная Мария-Антуанетта выехала из Вены  с  инструкциями  своей  матери,  с
радостью, что приедет во Францию, с надеждой в будущем и  с  уверенностью  в
настоящем.
   Во время дороги одно обстоятельство произвело на нее сильное впечатление:
она считала его каким-то предзнаменованием.
   Комната первого дома, в котором она остановилась  на  французской  земле,
назначенного для ее ночлега, была  оклеена  обоями,  изображающими  избиение
младенцев; тут  было  пролито  столько  крови,  столько  разбросано  трупов,
столько истины и выражения в  лицах,  что  юная  принцесса  принуждена  была
попросить отвести себе другую комнату, ибо в этой она боялась лечь спать.
   Свидание с августейшим женихом последовало в Компьене.  Мария-Антуанетта,
сообразно с правилами этикета, бросилась в ноги Людовику XV, который  поднял
ее, поцеловал в обе щеки, потом, в ожидании брачного благословения, проводил
ее в Мюетт, где была ей представлена графиня дю Барри.
   Дю Барри также значилась в  списке  Марии-Терезии:  императрица  понимала
услуги,  оказанные  Австрии  маркизой   Помпадур,   и,   как   видно   было,
Мария-Терезия была признательна к памяти о ней.
   Итак, Мария-Антуанетта, к большому  отчаянию  Шуазелей,  была  совершенно
расположена к графине дю Барри.
   Версаль оделся в парчу и  золото,  а  между  тем  новое  предзнаменование
преследовало юную дофину даже и тогда, когда она въехала на  мраморный  двор
(la cour de marbre).
   В ту саму минуту, когда она ступила ногой на  порог  дворцового  крыльца,
над замком разразилась сильная гроза, и продолжительный удар грома обхватил,
казалось, весь горизонт. Принцесса со страхом и беспокойством  взглянула  на
маршала Ришелье, находившегося подле нее.
   - Нехороший знак! - сказал он про себя, покачав  головой.  Известно,  что
маршал Ришелье не был расположен к союзу с Австрией.
   На другой день дофина привезена была в Париж,  и  зрелище,  ожидавшее  ее
там, успокоило ее насчет вчерашних предчувствий. Весь Париж поднялся для  ее
встречи; дофина проезжала по  столице  среди  радостных  криков  толпы:  "Да
здравствует дофин! Да здравствует дофина!" Радость эта была так трогательна,
что Мария-Антуанетта почти в одно и то же время  и  плакала  и  приходила  в
восторг.
   - Вы видите вокруг себя, ваше высочество, - сказал ей герцог  Бриссак,  -
двести тысяч влюбленных в вашу особу!
   Но  к  каждой   радости   судьба   примешивала   какое-нибудь   печальное
предзнаменование; на каждом празднике смерть брала свою дань.
   Известно, как велика была толпа, которую она собрала на площади  Людовика
XV, на которой назначено было пустить фей