адительные  напитки;
занимающиеся  приготовлением  мороженого  воздвигли  на  снежном   основании
альпийские горы с верхушками того розового цвета, который  заходящее  солнце
обыкновенно  разливает  по  вершинам  гор.  Одним  словом,  эти   увеселения
представляли собой что-то очаровательное, волшебное.
   Но короля  в  особенности  развлекала  непринужденная  веселость  молодых
девушек простого сословия, которые  сначала  бывают  обыкновенно  робки,  но
вскоре какой-нибудь комплимент, одно слово, одна улыбка ободряют их,  и  они
пускаются в  немецкие  и  английские  танцы  с  такой  радостью  и  с  таким
увлечением, каких он никогда не видел ни в Версале,  ни  в  Трианоне,  ни  в
Шуази. На балы, даваемые от городского общества, допускались  все  сословия.
Преимущество же отдано было женщинам, и женщинам молодым и красивым.
   Среди этих-то увеселений король нашел  то,  чего  ожидало  его  неутешное
сердце, - новую любовь.
   Это случилось в маскараде, происходившем на Гревской (лобной) площади.  С
некоторого времени в Париже все делалось по-восточному - по-восточному,  как
это понимали в царствование Людовика XV. Галлан  переводил  свои  "Тысячу  и
одну ночь";
   Монтескье писал свои "Персидские письма"; Вольтер ставил  на  сцене  свою
"Заиру". Так и  на  этом  бале  было  множество  гурий,  множество  султанш,
баядерок. Вдруг король заметил, что среди этих парчовых с золотом и серебром
нарядов к нему подходит в простом, неизысканном  костюме  Диана-охотница,  с
луком в руке и с колчаном за плечами. Как видно, она гордится  своей  пухлой
ручкой, тонкой ножкой, грациозностью движений.  Прекрасная  Диана  в  маске,
однако король, по какому-то тайному  предчувствию,  угадывает,  что  это  не
иностранка. Она начинает говорить, открывает прелестный ротик и обнаруживает
свои  жемчужные  зубки,  сквозь  которые  сыплется  множество  шуток  самого
утонченного кокетства, много остроумной лести. Она еще не снимает маски,  но
король уже без ума от нее. А когда она ее снимает, то будет еще хуже, потому
что в прекрасной Диане-охотнице король узнает нимфу Сенарских  лесов  -  ту,
которая являлась ему то быстро несущейся верхом на лошади, то полулежащей  в
одной из тех жемчужных раковин, которые Буше  избрал  колесницей  для  своих
Венер и Амфитрит. Одним словом,  в  этой  Диане-охотнице  король  узнает  ту
прекрасную д'Етиоль, за которую в один вечер  бедная  герцогиня  Шатору  так
крепко наступила на ногу, конечно как бы ненарочно, госпоже де Шеврез.
   Что ж, надобно сказать правду - женщины одарены подобными предчувствиями.
   Госпожа д'Етиоль не была  знатной  дамой,  как  Вентимиль  или  Мальи,  о
которых мы уже говорили, но она  не  была  и  простой  девушкой,  как  Жанна
Вобернье, о которой мы будем говорить после. Это  была  Антуанетта  Пуассон.
Одни говорят, что она была дочерью богатого ла-ферте-су-жуарского откупщика;
другие же утверждают, что  отец  ее  был  держателем  мясной  лавки  в  Доме
Инвалидов. Как бы то ни было, но она  вышла  замуж  за  господина  Ленормана
д'Етиоля, богатейшего из откупщиков. Ей было двадцать  два  года,  она  была
отличной  музыкантшей,  писала  на  холсте  прелестные  ландшафты  масляными
красками и на картоне сухими, любила охоту, удовольствия, роскошь, искусства
- одним словом, это была женщина, которую  тщетно  искал  герцог  Ришелье  и
которая представилась хорошо сама собою.
   Для короля и госпожи д'Етиоль приготовлен  был  ужин.  Бине,  родственник
прекрасной Дианы и камердинер дофина, был посредником в  этой  новой  любви.
Ужин происходил 22 апреля 1745 года. Герцог Люксембургский и Ришелье на  нем
присутствовали.
   Отличный вкус придворного, никогда не изменявший  Ришелье,  на  этот  раз
изменил ему. Он не видел в госпоже д'Етиоль ни того, чем  она  обладала,  ни
того, чем она могла впоследствии сделаться. Он был хладнокровен  к  ней,  не
восхищался ее умом, был нечувствителен к ее красоте,  чего  она  никогда  не
могла ему простить.
   Ужин был очень весел и ночь весьма  продолжительна.  Король  расстался  с
госпожой д'Етиоль лишь на другой день, в одиннадцать  часов  утра.  Д'Етиоль
заняла прежнюю квартиру госпожи де Мальи.
   О! Какие печальные мемуары написали бы стены некоторых  комнат,  если  бы
стены могли писать!
   С этого времени при дворе образовались  две  весьма  различные  партии  -
партия дофина, которую называли партией богомолов, и партия новой фаворитки.
   Все это случилось в то время, когда  господин  Ленорман,  обожавший  свою
жену, находился в имении маркиза ла Валетта, одного из его друзей,  куда  он
отправился провести Пасху. Там-то  узнал  он  от  Турнегама,  что  жена  его
оставила свой дом, переселилась в Версаль  и  сделалась  любовницей  короля.
Надобно было от него прятать всякое оружие -  он  был  в  отчаянии  и  хотел
лишить себя жизни. В горести своей  он  написал  к  жене  письмо  и  поручил
Турнегаму доставить его ей.
   Госпожа д'Етиоль показала это  письмо  королю,  который  прочитал  его  с
большим вниманием и, возвращая ей, сказал:
   - Какой учтивый человек ваш муж!
   Положение госпожи д'Етиоль было упрочено 9 июля 1745 года, то есть  менее
чем через три месяца после ужина, на  котором  присутствовали  Люксембург  и
Ришелье. В продолжение этого времени король написал к  ней  уже  восемьдесят
писем.
   Эти письма запечатывались печатью со следующими двумя словами: скромен  и
верен.
   15 сентября того же года, в шесть часов  вечера,  госпожа  д'Етиоль  была
представлена ко двору принцессой Конти, домогавшейся этой чести.
   Госпожа д'Етиоль начала, подобно герцогине Шатору, с того, что  уговорила
своего обожателя, чтобы в случае войны он сам  принял  командование  армией,
но, будучи осторожнее герцогини, она не просила позволения сопровождать  его
в походе.
   Несмотря  на  смерть  Карла-Альберта,  последовавшую  20  января,   война
началась снова, и с большим ожесточением, нежели  прежде:  северные  державы
хотели унизить дипломатическое влияние  Франции,  они  хотели  уменьшить  ее
национальность.
   Коалиция была полная: голландцы соединились с англичанами и австрийцами -
это опять был тот самый союз, с  которым  боролся  Людовик  XIV,  с  которым
боролся Людовик XV, с которым впоследствии боролись Французская республика и
империя.
   Англичане собрали большие силы.  Они  высадили  на  берега  Голландии  20
батальонов английской и  шотландской  пехоты,  26  эскадронов  кавалерии,  5
ганноверских полков, состоявших из 15 000 человек, и 16 усиленных эскадронов
легкой кавалерии присоединились к англичанам.  Союзные  Штаты  выставили  26
батальонов пехоты и 40 эскадронов кавалерии.  Наконец,  Австрия  выслала  от
себя 8 эскадронов легкой кавалерии и 7 эскадронов венгерских гусар.
   Кроме того, у принца Карла на Рейне была  армия,  состоявшая  из  80  000
человек, которая в скором времени должна была увеличиться до 120 000.
   Герцог Кумберландский командовал англичанами, голландцами и ганноверцами.
   Французское правительство,  со  своей  стороны,  старалось  всеми  силами
поставить на ноги армию. К несчастью, в это время Франции  недоставало  двух
великих  ее  организаторов:  граф  и  рыцарь  де  Бель-Иль,  посланные   для
переговоров в Берлин, были там арестованы и препровождены в Англию.  Тем  не
менее было собрано 106 батальонов, 72 эскадрона и 17 рот волонтеров.
   Эта армия, получившая название Фландрской, имела своим  главнокомандующим
маршала графа Саксонского.
   К несчастью, граф Саксонский страдал водяной  болезнью.  Когда  в  Париже
увидели, что он едва передвигает ноги, ему начали говорить о  его  слабости,
на что герцог Саксонский отвечал только одно:
   - Речь идет не о моей жизни, а о моем отъезде!
   В самом деле, он прибыл в армию уже в таком состоянии, что был почти  при
смерти.
   7 мая король был в Понт-Ашене. На другой день он  поехал  осмотреть  поле
битвы, избранное маршалом. Положение обеих армий было таково, что неприятель
принужден был или принять сражение в том месте, которое избрал  маршал  граф
Саксонский, или позволить ему овладеть Турнеем.
   Избранное поле битвы  показывало  в  маршале  великого  воина:  все  было
приготовлено для победы, все было предусмотрено  на  случай  поражения.  Это
была равнина, усеянная оврагами, сжатая между Фонтенуа и  Баррийским  лесом.
Расширяясь  по  сторонам,   она   давала   возможность   французской   линии
развернуться почти на трех  четвертях  лье.  При  таком  расположении  армия
упиралась правой стороной в Антуан, левой - в Баррийский лес. Весь фронт ее,
центром которого был Фонтенуа, был закрыт редутами. В особенности Антуан был
укреплен  и  окружен  деревянными  засеками.  Кроме  того,  батарея   из   6
шестнадцатифунтовых орудий,  расположенная  за  рекой  Эско,  могла  громить
наперерез армию, которая бы отважилась выйти на равнину,  отделяющую  Антуан
от Перонны. Что касается правого края Баррийского леса, то  он  был  защищен
двумя редутами, находившимися  довольно  близко  от  Фонтенуа,  так  что  их
выстрелы перекрещивались с выстрелами орудий из Шавиля. Но так как на Антуан
можно было напасть только с Пероннской долины, так как до французской  армии
можно было проникнуть не иначе, как пройдя через Фонтенуаскую дефилею, то, с
какой  бы  стороны  неприятель  ни  показался,  он  должен  был   -   вместо
сомнительной победы - подвергнуться опасности быть разбитым.
   Кроме того,  и  на  случай  несчастья,  граф  Саксонский  построил  перед
Калоннским мостом, по которому только и можно было переправиться через  реку
Эско, укрепление с двойным  кронверком,  в  котором  поставил  6000  человек
свежего войска. Если бы опасность сделалась слишком очевидной, то  король  и
дофин  должны  были  бы  удалиться,  следовательно,  через  этот  мост,  под
ретраншементами которого армия, как бы близко она ни была преследуема, могла
совершенно соединиться.
   Войска союзников были разделены на два корпуса,  дабы  разом  можно  было
напасть на два пункта, заранее ими избранные.  Молодой  принц  Валдекский  с
голландцами угрожал Антуану; англо-ганноверцы под предводительством  герцога
Кумберландского  готовились  овладеть  Фонтенуаской  дефилеей  и  образовали
огромный  полукруг  около  французской  армии,  упираясь  левой  стороной  в
Перонну, а правой - в Барри. Обе армии употребили день 10-го  и  ночь  11-го
числа на то, чтобы устроить свои диспозиции.
   Король провел весь  день  10-го  числа  у  маршала,  который  по  личному
приказанию короля оставался в  постели.  Маршал  страдал  водяной  болезнью,
дошедшей до третьей степени своего развития,  но  отказался  от  выцеживания
воды,   опасаясь,   чтобы   эта   операция,   приняв   дурной   оборот,   не
воспрепятствовала его присутствию при  сражении.  Однако  так  как  он  имел
большую надежду на успех следующего дня, то  был  очень  весел.  Король,  со
своей стороны, был также  в  полной  надежде  и  совершенно  спокоен.  Зашел
разговор о сражениях, в которых французские короли  участвовали  лично.  Тут
король напомнил присутствовавшим, что со  времени  Пуатьеского  сражения  ни
один король не участвовал в сражении вместе со своим сыном и что со  времени
Тайльбургской битвы, выигранной Людовиком IX, ни один  из  его  потомков  не
одержал над англичанами решительной победы; теперь  оба  эти  обстоятельства
сошлись вместе.
   Людовик XV уехал от маршала в одиннадцать часов вечера и вместе с дофином
возвратился в свою квартиру. Оба они провели ночь в одной комнате. В  четыре
часа король встал и пошел сам разбудить графа д'Аржансона,  своего  военного
министра, которого  тотчас  же  послал  к  маршалу  для  получения  от  него
последних приказаний. Д'Аржансон нашел маршала в плетеной ивовой повозке,  в
которой он мог улечься, как в постели, для того чтобы прежде времени  и  без
пользы слишком не устал. Он намерен был  сесть  на  лошадь  только  в  самый
момент действия. Маршал велел сказать королю, что он обо всем позаботился  и
что король может приехать. Король, переночевавший в Калонне, сел на лошадь и
вместе с дофином переехал мост впереди Жюстис  де  Нотр-Дам-о-Буа,  почти  в
трех четвертях лье от Калоннского моста и в пятидесяти шагах от  французских
авангардных войск.
   В пять часов маршала уведомили, что неприятель начал движение.
   Тогда он приказал везти себя на первую линию,  которая  была  расположена
следующим образом: 9 батальонов пехоты охраняли Антуан с  левой  стороны  до
самого Фонтенуаского оврага; другие 15 батальонов составляли левое  крыло  и
простирались  позади  Баррийского  леса  до  самого  Говена;  вся  кавалерия
занимала позади фронт, равный фронту пехоты, позади центра и левого крыла  в
две линии, а позади правого крыла - в одну линию; батальон партизан, которых
называли грассенами ,  был  поставлен  в
Баррийском лесу застрельщиками.
   Маршал граф Саксонский подъехал  к  неприятелю  на  расстояние  пушечного
выстрела с целью осмотреть его позицию. Тут к нему подъехал  маршал  Ноайль,
чтобы дать ему отчет в укреплении, которое он  приказал  построить  ночью  с
целью соединить первый редут  правого  крыла  с  деревней  Фонтенуа.  Герцог
Граммон, племянник маршала Ноайля, находился позади него на  лошади.  Маршал
граф Саксонский выслушал  рапорт,  все  одобрил  и,  видя,  что  дело  скоро
начнется,  предложил  маршалу  Ноайлю  возвратиться  на  свой  пост.   Тогда
последний, обратившись к своему племяннику, сказал:
   - Герцог, ваше место подле короля! Поезжайте и  скажите  его  величеству,
что я буду иметь сегодня счастье победить или умереть, служа ему.
   Дядя и племянник поцеловались и простились.  Вдруг  раздался  выстрел  из
пушки, и герцог Граммон, находившийся  между  маршалом  Ноайлем  и  маршалом
Саксонским, упал, будучи разорванным пополам  первым  ядром.  Маршал  Ноайль
бросился было к нему на помощь, но это было уже  бесполезно:  смерть  начала
свою плачевную жатву. Маршал печально поник головой и пустил лошадь в галоп.
В ту же минуту вся французская линия запылала и ответила общим залпом.
   Вскоре после этой канонады вступили в бой грудь с грудью.  Голландцы  два
раза бросались в атаку на Антуан  и  оба  раза  были  отражены.  При  втором
нападении  почти  целый  эскадрон  был  истреблен  перекрестными  выстрелами
батареи, помещенной за рекой Эско,  и  другой  батареи,  находившейся  перед
Антуаном, - из всего эскадрона осталось только 12 человек.
   Что касается англичан, то, будучи три раза отбитыми от Фонтенуа, они  три
раза возвращались для нападения и опять строились для новой атаки.
   Герцог  Кумберландский  заметил,  что  французы  успехом   обязаны   были
перекрестному огню своей артиллерии.  Вследствие  сего  он  приказал  одному
майору своего штаба, по имени Ингольсби, овладеть Баррийским лесом  и  взять
оба редута. Последний наткнулся на батальон грассенов. Он думал,  что  имеет
дело с целой бригадой, отступил и попросил у герцога подкрепления, но герцог
велел арестовать его за это.
   Выстрелы, послышавшиеся из леса, заставили графа Саксонского послать туда
два батальона. Герцог Кумберландский, решив во что бы то ни  стало  овладеть
оврагом, образовал пехотную колонну из 20 000 англо-ганноверцев, поставил  6
орудий во главе и в центре ее и двинул колонну вперед.
   Французские и швейцарские гвардейцы, находясь под защитой оврага, думали,
что имеют дело с батареей, поддерживаемой одним батальоном. Они решили взять
ее, но, поднявшись на овраг, увидели перед собой целую армию. 60  гренадеров
и 6  офицеров  легли  на  месте.  Гвардейцы  возвратились  в  свои  ряды,  и
неприятельская колонна явилась на высоте оврага.
   Она медленно приближалась с оружием в  руках,  с  горящими  фитилями,  но
французские и швейцарские гвардейцы, которых не было и одного против десяти,
ни на шаг не отступали.
   Английские  офицеры,   во   главе   которых   находились   де   Кемпбелл,
д'Альбермаль, де Черчилль, сняв шляпы, поклонились. Граф де  Шабанн,  герцог
Бирон, выступившие из  рядов  к  ним  навстречу,  и  все  офицеры  также  им
поклонились.
   Тогда милорд Чарлз Гей, капитан английской гвардии,  сделал  четыре  шага
вперед и закричал:
   - Господа французские гвардейцы, стреляйте!
   При этих словах граф де  Готерош,  поручик  гренадерского  полка,  сделал
также четыре шага вперед и громким голосом отвечал:
   - Господа, мы никогда не стреляем первыми. Стреляйте вы, если вам угодно.
- Сказав это, он надел на голову шляпу, которую до тех пор держал в руке.
   В это время  раздались  выстрелы  из  шести  орудий,  и  ружейная  пальба
началась подивизионно. 19  гвардейских  офицеров  и  380  солдат,  полковник
швейцарцев Куртан, его подполковник, 14 офицеров и 275 солдат пали убитыми и
раненными при этом первом залпе. Господа де Клиссон, де  Ланжей  и  де  Пейр
были в числе убитых.
   Английская колонна пошла дальше беглым шагом.
   Королевский полк прикрывал отступление  гвардейцев,  которые  выстроились
позади него, и потом сам соединился с ними под  редутом,  защищаемым  полком
короля.
   Колонна подавалась все далее и далее тем же шагом, продолжая стрельбу  на
походе, и притом в таком порядке, что можно было видеть, как офицеры шпагами
своими понижали ружья солдат для того, чтобы они стреляли именно  на  высоте
человеческого роста.
   Редут  Баррийского  леса  и   редут   фонтенуаский   продолжали   громить
продвигавшуюся вперед неприятельскую колонну, которая сокрушала все на своем
пути.  Французская  армия  начинала  приходить  в  беспорядок.  Маршал  граф
Саксонский забыл о своей болезни. Он велел подать себе лошадь и сел на  нее.
Так как он не имел силы носить латы, то  надел  на  руку  небольшой  щит  из
войлока, который тотчас же бросил, ибо он  показался  ему  слишком  тяжелым,
несмотря на действительную его легкость.
   Неприятель миновал уже фонтенуаские батареи, которые, истощив запас ядер,
начали  стрелять  холостыми  зарядами  только  для  того,  чтобы  скрыть  от
неприятеля этот недостаток.
   Маршал послал маркиза Меза к королю сказать, чтобы он переехал  за  мост.
Маркиз нашел короля стоявшим неподвижно среди обратившихся в бегство воинов.
   - Я уверен, что маршал сделает все, что будет нужно, - отвечал Людовик XV
маркизу, - но я останусь здесь, где стою. Между тем  неприятельская  колонна
продолжала наступать. Бежавшие разлучили на время  короля  с  дофином.  Граф
д'Аше приехал просить, чтобы король удалился; у д'Аше нога была  раздроблена
пулей, и он от боли лишился чувств на глазах короля.
   - Как можно, чтобы  такие  войска  не  одержали  победы?  -  сказал  граф
Маврикий Саксонский,  увидя,  что  генерал  Герши  со  своим  полком  принял
английскую колонну в штыки.
   Колонна эта находилась уже не далее как  в  шестистах  шагах  от  короля,
который объявил герцогу д'Аркуру, что он решил умереть на этом месте.
   В эту минуту прискакал герцог Ришелье, генерал-адъютант Людовика XV.
   - Что там? - спросил, заметив его, герцог Ноайль. - С каким известием  вы
приехали?
   - Я приехал объявить, что сражение будет выиграно, если того  захотят,  -
сказал герцог. - Неприятель сам удивляется своей победе, он не  знает,  идти
ли ему дальше, потому что он не подкреплен кавалерией. Пусть выдвинут против
него батарею, пусть баррийский и фонтенуаский редуты, у которых есть  теперь
большой запас пороха и ядер, удвоят свой огонь и все вместе нападут на него!
   - Очень хорошо, - сказал король. - Ришелье, примите начальство над  моими
телохранителями и покажите пример храбрости!
   Ришелье немедленно скачет на правое крыло. Господин де Пикиньи  встречает
4 орудия, которые немедленно  были  привезены.  Герцог  Шонь  собирает  свою
легкую  кавалерию,  герцог  Субиз  -  своих  жандармов,  Жюмильяк  -   своих
мушкетеров, Грилль - своих конных гренадер, между  тем  как  Бирон  охраняет
Антуан с пьемонтским полком.
   Неприятельская колонна находится не далее как в  ста  шагах  от  батареи,
которую, по с