Все произошло в несколько секунд.
   Два  взвода  англичан  -  о,  эти  не  скрывались!  -  окружили  капитана
Молокососов и его товарищей, схватили и повалили их прежде, чем  они  успели
крикнуть.
   Насмешливый голос сказал по-английски: - Эти  юные  болваны  попались  на
удочку. Полузадушенный Сорви-голова зарычал от бешенства.
   - Молчание или смерть! - приказал тот же голос. - Вперед, и без шума!
   Сорви-голова понял грозившую бурам опасность. Во что бы то ни стало  надо
предупредить их, поднять тревогу, хотя бы ценою собственной жизни.
   Подобно рыцарю Д'Ассасу*, он ни минуты не колебался.
   Отчаянным усилием он вырвался из рук солдата,  сжимавшего  его  горло,  и
пронзительно закричал:
   - Тревога!.. Тревога!.. Англичане!..
   Солдат занес саблю над его головой и непременно рассек  бы  ее,  если  бы
Сорви-голова не уклонился В то же мгновение он выхватил  свой  револьвер  и,
выстрелив в упор, убил солдата. Потом, чувствуя, что все равно  пропал,  Жан
крикнул насмешливо;
   - Не вышло! Испорчен сюрприз, господа англичане!.. Навсегда запомните эту
последнюю шутку, которую сыграл с вами Сорви-голова!
   Он сделал было попытку выпустить во врагов  еще  несколько  оставшихся  в
револьвере пуль, чтобы как можно дороже продать свою жизнь, но множество рук
уже схватили его В то же мгновение десятки здоровенных кулаков обрушились  и
на других Молокососов.
   Жана, вероятно, прикончили бы тут же, если бы до чьих-то  ушей  не  дошло
так гордо брошенное им слово: "Сорви-голова".
   - Не убивайте его! Это Брейкнек*! Тому, кто приведет его  живым,  обещано
двести фунтов! - завопил кто-то истошным голосом.
   Жану повезло, он оказался счастливей героя Клостеркампа: он жив и  знает,
что принесенная им жертва не оказалась напрасной, - буры услыхали его крик и
выстрел
   В бурском лагере уже протрубили тревогу. Мгновенно ожили окопы, загремели
выстрелы, загудели большие пушки... Ночная атака была отбита.
   Зато Сорви-голова и его товарищи попали в плен Навсегда умолкли креол  из
Реюньона и молодой итальянец  Пьетро  Один  только  капитан  Брейк-нек,  как
называли англичане Жана, мог самостоятельно передвигаться, остальные были  в
таком состоянии, что их пришлось нести.
   Вот они уже в английском лагере. По тому. как часто повторялось  его  имя
английскими солдатами, капитан Молокососов  понял,  что  он  пользуется  тут
столь же почетной, сколь и опасной популярностью.
   Пленников побросали как попало в каземат, стены которого  были  выложены,
словно блиндаж, железнодорожными рельсами, и заперли, не дав ни корки хлеба,
ни глотка воды.
   Бедные сорванцы провели тяжелую  ночь;  их  мучила  жажда,  они  истекали
кровью и задыхались. Сорви-голова утешал и подбадривал товарищей,  насколько
это было возможно, но, несмотря на все старания, так и не смог перевязать их
раны в этой кромешной тьме.
   Наконец наступил день. Разумеется, он облегчит их участь!
   Первым из каземата извлекли капитана Сорви-голова. Его привели к офицеру.
   Судя по форме доломана  цвета  хаки,  на  эполетах  которого  вышиты  две
золотые звезды,  это  был  драгунский  капитан  С  нескрываемой  иронией  он
разглядывал  капитана  Молокососов,  которого  окружили  четыре   английских
солдата, прямые, как деревянные истуканы, и надменные, как истые англичане.
   Вдоволь  наглядевшись,  драгунский  капитан  без   дальних   околичностей
приступил к допросу:
   - Так, значит,  вы  и  есть  тот  самый  француз,  известный  под  именем
"Сорви-голова", командир интернациональною отряда юных волонтеров?
   - Да, это я! - гордо ответил Жан Грандье, глядя прямо в лицо офицеру.
   Офицер зловеще улыбнулся, расстегнул свой доломан, вынул  из  внутреннего
кармана  небольшой  бумажник  и  достал  оттуда  сложенную  вдвое   визитную
карточку.
   С нарочитой и насмешливой медлительностью он разогнул  ее  и,  поднеся  к
глазам Жана Грандье, произнес:
   - Значит, вы - автор этого фарса?
   Сорви-голова узнал одно из писем, которые он разослал после смерти Давида
Поттера пяти членам военного суда.
   Он напоминал в этом письме, что бур приговорил к смерти  своих  судей,  а
он, Сорви-голова, исполняя последнюю волю своего друга,  поклялся  истребить
их всех.
   Слово "фарс" прозвучало в ушах Сорви-головы как пощечина. Он покраснел  и
крикнул:
   - Этот фарс кончится вашей смертью!
   - Я капитан Руссел,-продолжал, улыбаясь, офицер, - командир  второй  роты
седьмого драгунского полка. Как видите, осужденный на смерть чувствует  себя
неплохо.
   - Поживем - увидим, - без признака смущения ответил Жан.
   - Милый мой французик, вы настоящий хвастун! Советую вам  прекратить  эти
шутки. Вам не удастся взбесить меня,  честное  слово!  Скорее  вы  добьетесь
кнута.
   - Человека, голову  которого  оценили  в  двести  фунтов,  не  наказывают
кнутом... Между прочим, моя голова стоит гораздо больше.  Кроме  того,  я  -
солдат и требую, чтобы со мной обращались, как подобает обращаться с пленным
воином. Я убил столько ваших людей, что вполне заслуживаю такого обращения.
   Офицер слегка  побледнел,  закусил  ус  и,  перестав  наконец  улыбаться,
отрывисто, точно пролаял, крикнул:
   -  Нужна  информация!  Отвечайте!  Отказываться  не  советую.  Все  равно
заставим.
   - Спрашивайте! - Сколько буров против наших линий?;
   - Восемь дней назад их было вполне достаточно, чтобы побить вас, хотя вас
было во много раз больше.
   Офицер побледнел еще сильнее. - Сколько у вас ружей? - продолжал он.
   - Маузеров? Не знаю. Но ли-метфордов* около  тысячи:  мы  отобрали  их  у
ваших солдат.
   - Последний вопрос: что стало с герцогом Ричмонд-ским и его сыном?
   - Я лично приказал перенести этих двух  тяжело  раненных  джентльменов  в
бурский госпиталь. Теперь они вне опасности.
   - Достаточно. Вы отказались ответить на два первых вопроса, и я  вынужден
передать вас в распоряжение Кол-вилла - майора третьего уланского полка.
   Это имя заставило молодого француза  вздрогнуть.  Колвилл!  Еще  один  из
убийц  Давида  Поттера.  Сорви-голова,  не  скрывая  ненависти,   пристально
взглянул на вошедшего Колвилла. Это был  длинный,  как  жердь,  сухопарый  и
желчный англичанин с высокомерным и жестоким выражением лица.  Жан  поклялся
самому себе никогда не забыть его, если только удастся  вырваться  из  этого
осиного гнезда.
   - Дорогой мой Колвилл, позвольте представить  вам  мистера  Сорви-голова,
небезызвестного вам нашего будущего палача.
   - Вот как! - презрительно ответил майор. - Тот самый  мальчишка,  который
осмелился послать офицерам ее величества  свои  идиотские  и  оскорбительные
письма? Ну что же, теперь пришла наша очередь позабавиться.
   - Клянусь, - пробормотал Руссел, - не хотел бы я очутиться в шкуре  этого
хвастунишки, над которым Колвилл собирается позабавиться.
   Майор поднес к губам свой хлыст, рукоятка которого оканчивалась свистком.
   На пронзительный зов свистка прибежал уланский сержант.
   - Максуэл, - процедил сквозь зубы Колвилл, -  забери-ка  этого  парня,  и
можешь позабавиться со своими товарищами игрой "подколем свинью"
   "Pigsticking" - свирепая игра английских улан, которые любили предаваться
ей, заменяя свинью пленниками "низшей расы".
   Но никогда еще, насколько известно,  белый  человек  не  служил  объектом
этого варварского развлечения. Бедному Жану предстояло стать первой  жертвой
глумления которое вскоре распространилось на многих плененных буров.
   Услыхав передававшийся из уст в уста призыв "pigstick-ing!>, десятка  два
улан схватили свое оружие и вскочили на коней.
   Жана поставили лицом  к  полю,  на  котором  выстроился  взвод  сержанта*
Максуэла.
   Майор  Колвилл,  желая  продлить   удовольствие,   приказал   одному   из
пехотинцев:
   - Дать ему ранец!
   Передавая  Жану  военный  ранец,  солдат,  более  человечный,   чем   его
начальник, шепнул:
   - Защищайся им, как щитом. Главное, не бойся и старайся парировать удары.
   Вокруг столпились  офицеры  всех  родов  оружия,  с  любопытством  ожидая
зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем.
   Прозвище "Сорви-голова" не сходило с их уст,  но  произносилось  оно  без
ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась  известная
доля уважения.
   - Сорви-голова!" Так это Сорви-голова?.. Бедный парень!
   - Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец!
   - Хотите пари, Руссел? - предложил майор. -  Ставлю  десять  фунтов,  что
этот мошенник пустится наутек, как лисица от гончих, и  его  с  одного  маху
подколют чуть пониже спины.
   - Идет! - смеясь, ответил  драгунский  офицер.  Взвод  стоял  в  двухстах
метрах.
   - Колоть! - проревел сержант. - Вперед!
   И взвод помчался бешеным галопом...
   На Жана Грандье несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч людей
и коней.
   Сорви-голова заслонил ранцем  грудь  и,  крепко  упершись  расставленными
ногами в землю, ждал удара.
   И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар!
   Сорви-голова почувствовал, что его буквально подбросило в воздух, он  два
или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю.
   Его левое плечо было изодрано, правая рука сильно кровоточила. Но все  же
ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь.
   Под крики "ура" уланские кони молнией  пронеслись  мимо,  даже  не  задев
Жана. - Вы проиграли, Колвилл! - воскликнул капитан Руссел -  Этот  мошенник
ведет себя неплохо.
   - Подождем, - с холодной ненавистью ответил майор.
   Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорви-голова с трудом встал  и  поднял
свой разодранный ранец.
   Он был намерен бороться до  конца,  а  уланы  не  теряли  даром  времени:
проделав быстрый поворот, взвод перестроился.
   Снова раздалась команда сержанта:
   - Колоть! Вперед!..
   Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым  любопытством.  Вид
крови пробуждал в человеке зверя.
   Сорви-голова выпрямился усилием воли и крикнул:
   - Трусы! Подлые, низкие трусы!.. - и снова  упал,  сбитый  сокрушительным
ударом.
   Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его.  Впрочем,  уланы
сами,  рисуясь  своим  мастерством,  старались  попадать  пикой   только   в
импровиэированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они
видели в Жане лишь осужденную на казнь жертву.
   Несчастный мальчик совсем разбит. Одежда  его  изодрана  в  клочья,  тело
изранено. Он едва поднимается Его ноги дрожат и подгибаются, его  налившиеся
кровью глаза потускнели, а шум в ушах заглушает ироническое "ура"  англичан.
Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец.
   Он понял, что все для него кончено, что спасенья  нет;  сейчас  он  будет
растоптан безжалостным зверьем. Но у  него  хватило  еще  силы  выпрямиться,
скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой, мужественно  повернуться
лицом навстречу уланскому взводу.
   Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась  ему,  и
послал последний привет своей сестре и своей горячо любимой родине,  которую
ему не суждено было больше увидеть.
   И когда в третий раз прозвучала команда сержанта "Вперед!" -  он  ответил
на нее возгласом:
   - Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!..
   Пригнувшиеся к шеям коней  уланы  проскакала  уже.  половину  расстояния,
отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд - и омерзительное  преступление
совершится.
   Но вдруг какой-то всадник на всем  скаку  врезался  между  уланами  и  их
жертвой. Это был один из тех  замечательных  наездников,  при  виде  которых
невольно вспоминается легенда о кентаврах*.
   Всадник поднял хлыст и повелительно выкрикнул те слова, которые с  равным
успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу- успокоиться:
   - Стоп!.. Ни с места!..
   Увидев генерала, - ибо всадник был  английским  генералом,  -  уланы  так
круто осадили коней, что те, вздыбившись,  едва  не  опрокинулись  вместе  с
наездниками.
   Остановив своего скакуна в четырех шагах от пленника. генерал привстал на
стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды  кавалеристов.
Красный от гнева и  отчеканивая  слова,  каждое  из  которых  хлестало,  как
пощечина, он прокричал:
   - Подлецы!  Подлые  трусы,  позорящие  английский  мундир!  Какой  офицер
разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант!
   - Майор Колвилл, - произнес Максуэл, превозмогая страх.
   - Прислать его ко мне! Немедленно! Сорви-голова окровавленной рукой отдал
честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку каски пальцы, затянутые
в  перчатку,  и,  увидев  перед  собой  мальчика,   спросил   его   невольно
смягчившимся голосом:
   - Кто вы?
   - Француз на службе бурской армии,-ответил пленник, держась  почтительно,
но с большим достоин-ством.
   - Ваше имя?
   - Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков.
   - Так, значит, это  вы.и  есть  знаменитый  Брейк-нек?..  Поздравляю!  Вы
храбрец!
   - Такая похвала и к.тому. же из ваших уст, генерал... Я смущен и  горжусь
ею!
   - Вы так молоды! Право же, любого  пленника  вашего  возраста  я  тут  же
отпустил бы на свободу. Любого, да... Но  вы  слишком  опасный  противник  и
слишком много  причинили  нам  неприятностей.  Я  оставляю  вас  в  качестве
военнопленного,  но  вы  будете  пользоваться  всеми   привилегиями,   каких
заслуживает столь храбрый враг.
   Вконец  обессилевший  и  оглушенный,  Сорви-голова   с   великим   трудом
пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко
осев на землю, потерял сознание.
   - Отнести этого юношу в госпиталь! - приказал генерал. - Я требую,  чтобы
о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот и  вы,
майор Колвилл!  За  жестокую  расправу  с  военнопленным-пят  надцать  суток
строгого  ареста.  Сержант,  командовавший  "Pigsticking",  лишается  своего
звания и переводится в  рядовые  уланы.  Все  уланы  взвода  назначаются  на
пятна-дцать внеочередных полевых караулов. Вольно!
 
   ГЛАВА 8
   В  вагоне-На  крейсере.-На  рейде  Саймонстауна-Бегство.  -  Преследуемый
акулами. - Лестница подземного хода.- Серое платье, белый передник и судки с
провизией. - Оригинальное бегство - Коттедж и англичанка. - Служанка на  все
руки.
 
   Капитану Сорви-голова было нанесено много ран,  но  ни  одна  из  них  не
оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти  все  они
зажили. Приказ спасшего его генерала строго  выполнялся,  благодаря  чему  в
течение  двух  недель  Жан  был  предметом  особого  внимания  врачей,  что,
разумеется,  немало  способствовало  его  быстрому  выздоровлению.  В   душе
поднявшегося  с  постели  Жана   навсегда   осталось   чувство   бесконечной
благодарности к великодушному джентльмену.
   Теперь в качестве военнопленного  Сорви-голова  разделял  участь  трехсот
буров, плененных в начале  осады  Ледисмита.  Присутствие  их  в  осажденном
городе пред-ставляло немалую обузу для коменданта города, ибо,  несмотря  на
бдительный надзор, буры то и дело бежали,  рискуя  жизнью.  Для  большинства
беглецов дело конча- , лось трагической смертью.  Зато  те,  кому  удавалось
ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения.
   К тому же питание пленных значительно уменьшало запасы пищи гарнизона.  И
если бы осада, как все предве-щало, затянулась, это обстоятельство неизбежно
сократило бы продолжительность сопротивления. Поэтому  выс-шее  командование
распорядилось эвакуировать всех здо-ровых военнопленных в Наталь*,  а  затем
на Капскую Землю.
   В то время кольцо окружения было еще не столь плот-ным,  и  поезда  могли
время от времени пробиваться в Дурбан.
   Хотя Колензо, наиболее важный в военном отношении пункт, и  обстреливался
бурской артиллерией, он все же находился пока в руках англичан, и мост через
Тугелу мог еще служить для передвижения легких составов.
   От Ледисмита до Дурбана около двухсот километров.
   Несчастных пленников разместили в  товарных  вагонах,  приставили  к  ним
достаточное  количество  солдат-конвоиров  -  и  в  путь!  Путешествие  было
рассчитано на один день. Однако, ввиду  жалкого  состояния  железных  дорог,
переезд длился два дня. Двое суток без хлеба  и  воды,  в  вагонах,  набитых
людьми, как бочка сельдями. Пленные не имели возможности выйти оттуда ни  на
минуту. Подумай, читатель: ни на минуту!
   Легко представить себе, в каком состоянии находились все эти  несчастные,
разбитые усталостью, стонавшие от голода и жажды и задыхавшиеся в насыщенных
зловонием   вагонах,   тогда   как   англичане,   удобно   разместившись   в
блиндированных вагонах, ели, пили и шумно веселились.
   Так различно складываются судьбы народов,  разъединенных  чудовищем,  имя
которому война!
   В Дурбане английские  власти  приступили  к  мытью  пленников  и  очистке
вагонов. Делалось  это  очень  просто:  в  вагоны  направили  рукава  мощных
насосов, служивших для мойки кораблей в  доках,  и  стали  обильно  поливать
водой все  и  всех.  Насквозь  промокшие,  ослепленные  сильнейшими  струями
хлеставшей по ним воды, буры отбивались, падали, фыркали, как жалкие тонущие
собаки.
   Но гигиена - прежде всего!
   А теперь обсушивайтесь, как хотите.
   А вот и еда. Огромные  котлы,  наполненные  густой  массой  протухшего  и
полусырого риса. Ложек не полагалось. И хотя пленные вынуждены были  черпать
это отвратительное месиво прямо руками, они глотали его с  такой  жадностью,
которая лучше всяких слов говорила о перенесенной голодовке
   - Плохое начало, - ворчал Сорви-голова. - Профессия  пленника  меня  мало
устраивает, и, разумеется, я тут не заживусь.
   Пленных связали попарно и теми же  веревками  прикрепили  последовательно
одну пару к другой, так что  весь  конвоируемый  отряд  имел  вид  индейской
цепочки*.
   Практичные люди - эти англичане!
   Наконец несчастным объявили, что их посадят на военный корабль,  стоявший
на рейде, и повели.
   Все население города сбежалось посмотреть на пленных. Люди тесными рядами
стояли по обеим сторонам дороги.
   Как страшен был путь побежденных среди враждебной и насмешливой толпы! Ее
жестокость не знала пощады. оскорбления так и сыпались  на  бедняг,  горькая
участь  которых  должна  бы,  казалось,  вызывать  в  людях  святое  чувство
сострадания.
   Потом под палящими лучами жаркого солнца, от которого трескались губы  и,
словно кипящий котел, дымилось мокрое платье, пленников стали  размещать  по
шаландам. Когда последние были битком набиты,  мрачный  караван  тронулся  в
путь и скоро подплыл к крейсеру "Каледония", стоявшему под парами на рейде.
   Наконец-то можно будет хоть немного  отдохнуть,  растянуться  где-нибудь,
поспать, избавиться от голода и от оскорблений конвоиров.
   Не тут-то было! Опять нумерование, опять перекличка, опять "куча мала"  в
бронированной башне, без воздуха,  без  света,  где  виднеются  лишь  смутно
вырисовывающиеся жерла пушек, нацеленных на живую массу людей.
   Протяжно завыла сирена, заскрипела  якорная  цепь,  раздалось  монотонное
сопенье  винта.  Началась  килевая   и   боковая   качка,   эти   неизбежные
предшественники морской болезни.
   "Каледония" со скоростью  акулы  неслась  по  волнам  бурного  Индийского
океана; буры, заключенные в башне, рыдали, как  дети.  Этим  простым  людям,
никогда не видавшим моря, казалось, что  их  навсегда  отрывают  от  род-ной
земли и осуждают на вечное изгнание. А "Каледония", немилосердно  дымя,  все
плыла и плыла, разрезая волны и пожирая милю за милей. Она держала  курс  на
Саймонстаун - морской форт в восьми лье к югу от Кейптауна.
   От Дурбана до Саймонстауна  тысяча  четыреста  километров.  Сорок  восемь
часов пути, быть может, еще более тяжкого, чем переезд по железной дороге.
   По прибытии крейсера на рейд пленных разместили на  четырех  понтонах*  ,
стоявших на якоре в трех милях от берега А  разгруженная  "Каледония"  снова
взяла курс на Дурбан.
   Сорви-голова и шестьдесят дру