могли уже двигаться дальше.
   Кронье вынужден был разбить лагерь. Его маленькая  армия  заняла  большой
изгиб долины Вольверскрааль на Моддере, между Кудусрандом  и  Паарденбергом.
Теперь Кронье оказался в полном окружении.  Сам  он  был  бессилен  прорвать
железное кольцо. Оставалось надеяться на помощь других бурских армий*.
   Но до их прибытия надо продержаться. Хватит ли сил?
   Кронье наскоро укрепил свою позицию. Женщин и детей укрыли  за  скалистым
выступом в глубине оврага,  вырытого  рекой  Моддер.  Телеги  установили  на
склоне холма, а животных, которых негде было укрыть, привязали к деревьям на
берегу реки.
   Весь день 19 февраля ушел на рытье траншей, сеть
   Генералу  Девету  удалось  разомкнуть  кольцо  англичан  и  дать   Кронье
возможность вывести из  окружения  людей,  пожертвовав,  разумеется,  обозом
Кронье отказался. На помощь Девету подоспел генерал Бота. Оба  они  посылали
гонца за гонцом к генералу Кронье,  умоляя  его  выйти  из  окружения  через
прорыв, который  они  обязались  удерживать  еще  в  течение  суток.  Кронье
презрительно отка-зался, в выражениях столь грубых,  что  генерал  Девет  не
решился даже опубликовать его дословный ответ в  своей  книге.  И  небольшие
отряды Девета и Бота, после тщетного ожидания выхода  Кронье  из  окружения,
вынуждены были отойти под натиском англичан.
   Последовавшая вскоре  после  этого  сдача  армии  Кронье  англича-нам  на
некоторое  время  совершенно   деморализовала   остальные   бурские   армии.
Дезертирство стало настолько массовым  явлением,  что  Генерал  Девет  решил
распустить  по  домам  большую  часть  своих  солдат,  чтобы  позволить   им
справиться с этим моральным потрясением. Только  спустя  некоторое  время  к
бурам вернулась их боеспособность, но англичане к тому  времени  уже  заняли
значительную часть территории обеих республик, и бурам  пришлось  перейти  к
партизанской  войне.  которых  была  устроена  по  всем  правилам   военного
искусства. Они выходили на поверхность разрезом, достигающим одного метра  в
ширину, но  по  мере  углубления  сужались  до  двадцати  пяти  сантиметров.
Большинство траншей имело форму буквы "Т". Проникнуть в  них  представлялось
возможным только с одного из концов.
   Здесь и суждено было  окопавшейся,  исчезнувшей  под  землей  в  ожидании
помощи армии Кронье выдержать такую страшную бомбардировку, какой  не  знала
еще ни одна из современных войн. Причем  Кронье  не  мог  даже  отвечать  на
стальной ураган, разразившийся 19 февраля над его лагерем: у  него  не  было
полевой артиллерии,  а  установить  тяжелые  орудия  под  таким  огнем  было
немыслимо.
   Бойцам,  не  покидавшим   траншей,   эта   бомбардировка   не   причинила
существенных потерь. Сто пятьдесят английских пушек, половина  которых  были
крупного калибра, сосредоточили свой огонь сперва по  фургонам  и  повозкам,
которые  через  два  часа,  воспламенившись  от  снарядов,  превратились   в
гигантский костер невиданной силы. Покончив с обозом, англичане принялись за
животных. То была чудовищная бойня. На берегу реки  валялись  окро-вавленные
туши  четырех   тысяч   быков   со   вспоротыми   животами   и   изодранными
внутренностями.
   Огонь не угасал целых двое суток.
   От сильного жара трупы животных начали разлагаться.
   Лагерь наполнило отвратительное зловоние, воздух в нем стал невыносимым.
   Да и траншеи, в которых были битком набиты четыре тысячи людей,  лишенных
возможности хотя бы на минуту покинуть свои убежища, вскоре  превратились  в
очаги всевозможной заразы
   Все ужасы войны обрушились на смельчаков.  Но  и  больные,  задыхаясь  от
зловония  и  нависшего  над  ними  зеленоватого  дыма  лиддитовых  снарядов,
изнуренные  и  искалеченные,  они  продолжали  стойко   держаться   под   не
прекращавшимся ураганным огнем и отказывались капитулировать.
   Вода в реке, отравленная гниющим мясом,  стала  ядовитой.  Смерть  косила
женщин и детей.
   На четвертый день Кронье попросил перемирия для погребения мертвых.
   Лорд Робертс категорически отказал:
   - Никакого перемирия! Сдавайтесь на милость победителя!
   - Не сдамся! - с достоинством  ответил  Кронье.  -  Делайте  с  нами  что
хотите, но я не сдамся!
   И старый Боб, твердый, как сталь, приказал возобновить бомбардировку.
   Снова загремели сто пятьдесят английских пушек, снова  стала  расти  гора
мертвых тел... Поле битвы  представляло  собой  какое-то  адское  средоточие
оглушительного грохота, огня и смерти.
   Бедные буры!
   И это длилось еще целых три дня после отказа в  перемирии.  Целая  неделя
пытки! Она прославила  на  весь  мир  патриотов,  которые  выдержали  ее,  и
навлекла позор на тех, кто так варварски воевал с честным противником.
   С каждым днем, с каждым часом  все  теснее  сжималось  кольцо  окружения.
Расстояние между бурскими  и  английскими  траншеями,  составлявшее  вначале
восемьсот метров, постепенно сокращалось  -  сперва  до  пятисот,  потом  до
четырехсот, и вот, наконец, осталось не более восьмидесяти метров!
   Перестрелка теперь велась почти в упор. Гайлендеры  Гордона  и  канадские
добровольцы даже перебрасывались с бурами короткими фразами.
   Повсюду только и говорили что о  капитуляции.  И  действительно,  другого
выхода не было.
   В семь часов утра буры выкинули белое знамя, огонь прекратился, и  Кронье
верхом отправился сдаваться лорду Робертсу.
   При виде побежденного врага старый Боб снял  шляпу  и  произнес,  пожимая
руку генералу Кронье:
   - Вы мужественно защищались, сэр! Похвала,  прозвучавшая  как  надгробное
слово над лучшей армией республики...
   Жан Грандье, Фанфан и Поль Поттер выстрелили в последний  раз.  Случилось
так, что их окоп находился против траншеи канадцев, многие из  которых  были
французского происхождения. Когда перестрелка окончилась, между парижанами и
канадцами  завязались  разговоры,   которые,   впрочем,   скоро   прервались
начавшимся разоружением буров.
   Сорви-голова и Фанфан сломали свои маузеры, а  Поль  Поттер,  узнав,  что
придется сдать англичанам старый "ро„р", куда-то исчез. Вернувшись  четверть
часа спустя, Поль шепнул на ухо Сорви-голове:
   - Я спрятал ружье. Оно еще поможет мне перебить немало англичан.
   Рота канадцев-французов приступила между тем к разоружению.
   Буры уныло брели между двумя рядами гигантов, одетых в столь  ненавистное
патриотам хаки. Им хотелось преодолеть упадок сил, вполне естественный после
целой недели таких страданий. Они старались  успокоить  боль,  сжимавшую  их
мужественные сердца.
   Но когда они сдавали оружие, верно служившее им более пяти  месяцев,  они
испытывали такое чувство, словно на их глазах ломают молот,  который  должен
был выковать независимость их родины. Ружья всегда  были  для  них  символом
свободы. Едва сдерживаемые рыдания подкатывали к горлу буров, а на  ресницах
у них сверкали жгучие слезы.
   Надо  самому  пережить  весь  позор  незаслуженного  поражения   и   ужас
капитуляции,  испытать  боль  сознания,  что  ты  уже  не  солдат,   ощутить
невыносимую  муку  при   виде   любимого   отечества,   попранного   сапогом
завоевателя, чтобы понять их душевное состояние и посочувствовать им.
   Впрочем,  англичане  в  большинстве  своем  обращались  с  военнопленными
вежливо и даже сочувственно, а канадцы жалели их почти по-братски.
   Ротой канадцев командовал великан, добряк с голубыми глазами  и  длинными
рыжеватыми усами. Он плохо владел английским языком и то  и  дело  пересыпал
свою речь французскими словечками,  сильно  отдававшими  привкусом  местного
наречия.
   - Да вы не горюйте, my boys*, все это чистая превратность войны, - утешал
он военнопленных. - В жизни не видал таких храбрецов, как вы! Мы одолели вас
только потому, что нас больше.  Один  против  десяти  -  тут  уж  ничего  не
поделаешь!
   Он крепко пожимал  пленным  руки  и  от  души  старался  хоть  как-нибудь
смягчить их горькую участь. Вдруг он увидел Жана Грандье, который  гордо,  с
высоко поднятой головой приближался к  нему  вместе  с  неразлучными  своими
друзьями, Фанфаном и Полем. Слова точно застряли в горле  великана,  из  уст
его вырвались какие-то хриплые звуки, он опрометью бросился навстречу  Жану,
подхватил его, как ребенка, на руки и, чуть не  задушив  в  своих  объятиях,
воскликнул наконец сдавленным от волнения голосом:
   - Ну  конечно  же,  он!..  Жан  Грандье,  маленький  Жан...  Наш  дорогой
маленький Жан!
   Сорви-голова, ошеломленный тем, что его называют по имени так  далеко  от
родины, с вполне понятным недоумением посмотрел на канадского капитана.
   - Жюно?.. Франсуа Жюно! - в свою очередь  воскликнул  он  растроганно.  -
Неужели это вы, дорогой мой друг? Славный товарищ! Какая чудесная встреча!
   Встреча была действительно чудесная, ибо судьба вновь свела  двух  героев
"Ледяного ада",  Жана  Грандье  и  Франсуа  Жюно,  конного  полицейского  из
Клондайка,  который  спас  золотоискателей,  замурованных  в  пещере  Серого
медведя бандитской шайкой "Коричневой звезды".
   - Вот и еще одна из превратностей войны, -  заметил  канадец,  на  глазах
которого блеснули слезы при виде вновь обретенного друга.
   Этот добрейший великан ничуть не возгордился тем, что из простого солдата
дослужился до звания капитана добровольцев.
   - Ребята! - гаркнул он своим подчиненным. - Этот  милый  юноша-француз  с
нашей любимой старой родины. Он знатный храбрец, даром что у него еще и  усы
не выросли. Он  перестрелял  десятки  матерых  волков  и  разбойников,  этих
двуногих гризли, что опаснее всякого зверя.
   - Француз из Франции, - размышлял сержант роты, - это вроде как брат.
   - Ясное дело, брат! - хором поддержала вся рота. Жану устроили овацию, со
всех сторон к нему потянулись руки.
   - Брат-то брат, а все же вы мой пленник, - продолжал капитан.
   - Увы! - вздохнул Жан. - И даже не один, а вместе--с другом Фанфаном:  он
тоже парижанин.
   - Фанфан?.. Подходящий товарищ!
   - А это Поль, тоже мой друг.
   - И Поль хорош! А раз они ваши друзья - значит, и  наши.  И  можете  быть
уверены: еще не было и никогда не будет пленников, с которыми обращались  бы
так же хорошо, как будут обходиться с вами. И потом,  -  таинственно  шепнул
капитан на ухо Жану, - у меня кое-что есть на уме...
   Когда  разоружение  было  закончено  и  наступил  полный  покой,  который
неизбежно следует за большими ката-строфами  и  сильными  страданиями,  буры
стали понемногу приходить в себя. Они получили  возможность  пообчи-ститься,
помыться, перевязать свои  раны,  поесть  и  поспать.  .  Главное,  поспать!
Бессонница совсем истомила бойцов.
   А победители тем временем ликовали. В лагере царило бурное  веселье.  Еще
бы не  радоваться!  Сорок  пять  тысяч  англичан  торжествовали  победу  над
четырьмя тысячами буров.
   Сорви-голова, Фанфан и Поль устроились  у  канадцев,  расположившихся  на
берегу Моддера.
   Сорви-голова с таким жаром рассказал по просьбе  капитана  Жюно  о  своих
приключениях, что буквально привел канадцев в восторг.
   Много пили, много ели и без умолку болтали. Но  около  часа  ночи  мощный
храп начал сотрясать палатки канадцев. И  наконец  один  лишь  Франсуа  Жюно
остался в компании троих Молокососов. Наклонившись к уху Жана, великан  чуть
слышно прошептал:
   - У самой реки стоят три бурских пони, оседланные И со всей  амуницией...
Я пойду сейчас в палатку. И когда я  усну,  -  ну,  понимаете,  захраплю,  -
проберитесь к лошадкам, осторожно спуститесь с ними в воду и, держа  их  под
уздцы,  переправьтесь  на  другой  берег.  Там  вы  будете  недосягаемы.  Вы
оплакивали свою свободу, и я, ваш друг, хочу вернуть ее вам.
   - Франсуа, дорогой, но вас же могут расстрелять, -  с  замиранием  сердца
возразил капитан Сорви-голова.
   - Не так страшно! Плевать я хотел на них1 Ведь  по  крови-то  я  все-таки
француз...* Ну как же, согласны?
   - Конечно!
   - В добрый час! Если увидите часовых, -  продолжал  капитан  Жюно,  -  не
беспокойтесь - они отвернутся, если им прикажут стрелять - они  промахнутся,
если их отправят в погоню за вами - они поскользнутся и  упадут.  А  теперь,
друг мой, прощайте!
   - О Франсуа, как вы великодушны!
   - Тсс... Ни слова больше! Вашу руку-и в путь, французы из Франции!
   Крепко обняв Жана, капитан Жюно  проскользнул  в  свою  палатку,  а  трое
молодых людей пошли к берегу, где их ожидали оседланные пони. Следуя  совету
Жюно, сорванцы вошли в реку и, ухватившись за уздечки бурских лошадок,  тихо
поплыли по течению.
 
   ГЛАВА 9
   Опасная переправа. - В водовороте. - Одним меньше! - Один  конь  на  двух
всадников. - В Питерсбурге. - Англичане!  -  Осечка!  -  Капитан  Руссел.  -
Сопротивление бесполез- но. - Капитана Сорви-голова  тащат  на  виселицу.  -
Тот. кого больше не ждали. - На дороге к Блумфонтейну.
 
   Всплески воды,  вызванные  движениями  плывущих  Молокососов  и  лошадей,
выдали их присутствие. Им  вслед  начали  палить,  но,  как  и  предупреждал
капитан, пули не настигали их.
   Тем не менее шлепки пуль по  воде  действовали  отнюдь  не  ободряюще,  а
минутами вызывали подлинную тревогу. К  тому  же  река  была  очень  широка,
течение ее - стремительно, а ночь черным-черна. Словом, бегство  Молокососов
сопровождалось всяческими опасностями.
   В довершение всего, на самой середине Моддера  они  попали  в  водоворот,
который завертел и закрутил их, бросая из стороны в сторону, как щепки.
   Правда, это длилось всего лишь несколько минут, а может быть,  и  меньше.
Но время в таких случаях тянется неимоверно долго. Вдруг  Жан  почувствовал,
что идет ко дну. Инстинктивно он покрепче ухватился  за  узду  своего  пони,
который, так же как и Сорви-голова, никак не мог выбраться из  водоворота  и
уже начал бить по воде копытами передних ног.
   Жан  и  сам  не  понимал,  как  он  вырвался  из  омута  и   очутился   у
противоположного берега. Ему понадобилось одно лишь мгновение, чтобы  прийти
в себя и протереть глаза. В следующую минуту он уже вглядывался  в  темноту,
стараясь отыскать своих товарищей. Он видел, что какая-то  черная  масса  то
поднималась над водой, то снова погружалась в нее.  -  Ты,  Фанфан?  -  тихо
спросил Сорви-голова.
   Буль... буль... буль...
   - Смелей, Фанфан, я здесь!..
   - Ап-чхи!.. Ап-чхи! Если Фанфан... то, очевидно, это я, хозяин.
   - А Поль?.. Где ты, Поль?.. По-оль!..
   До этой минуты Сорви-голова не беспокоился о  юном  буре.  Подлинный  сын
своей страны, закалившийся к тому же в трудностях войны, Поль обладал  силой
и находчивостью взрослого мужчины.
   Теперь же его отсутствие  встревожило  Жана.  Сорвиголова  все  громче  и
громче звал его, невзирая на риск быть услышанным  английскими  часовыми  на
том берегу.
   Ни звука в ответ. Полная тишина.
   Вскарабкавшись на крутой берег, Жан и Фанфан помогли  выбраться  из  воды
пони.
   - А где же твоя лошадка? -обратился Сорви-голова к Фанфану.
   - На дне.
   - Жаль... Поль!.. По-оль!..-снова принялся кричать  Жан,  а  Фанфан  стал
насвистывать марш Молокососов.
   Им отвечала все та же  зловещая  тишина,  прерывавшаяся  лишь  выстрелами
ли-метфордов и доносившейся издалека английской бранью. Никаких следов юного
бура! Сорви-голова и Фанфан, пренебрегая опасностью снова оказаться в плену,
ходили взад и вперед вдоль берега, окликая Поля. Они потеряли целых  полчаса
драгоценного времени, пока с болью в сердце  не  убедились  в  бесполезности
дальнейшего  ожидания.  Теперь  уже  не  оставалось  никаких  сомнений:   их
злосчастный друг погиб в водах Моддера, Бедный Поль! Еще  одна  жертва  этой
ужасной войны, еще одного защитника потеряло святое дело независимости.
   Оба оставшихся в живых  друга  приняли  эту  утрату  молча,  не  в  силах
произнести ни слова. К горлу подкатывали  рыдания.  Сорви-голова  вскочил  в
седло, Фанфан примостился позади него на крупе пони,  который,  почувствовав
шпоры, пустился с места в галоп.
   Жан взял курс на юго-восток. Он  ориентировался  по  звездам  и  надеялся
вскоре выехать на  дорогу,  ведущую  из  Якобсдаля  в  Блумфонтейн.  То  был
единственный  путь,  который,  находясь  на   значительном   расстоянии   от
английских войск, замкнувших кольцо  вокруг  Вольверскрааля,  мог  быть  еще
свободен.
   Африканская лошадка быстро несла седоков по вельд-ту.  Друзья,  промокшие
до костей, дрожали и лязгали от холода зубами. Единственным утешением их был
карабин, с радостью обнаруженный Жаном у седла; по крайней  мере,  есть  чем
защищаться при весьма возможной встрече с неприятелем.
   Прошел час. Степь оказалась далеко не  безлюдной;  время  от  времени  до
беглецов явственно доносился конский топот. Порой даже слышались  отдаленные
крики и редкие выстрелы.
   Быть может, это были английские разведчики, а может быть, такие же, как и
они, беглецы из лагеря Кронье.
   Впрочем, бурская лошадка, которой Сорви-голова предоставил полную свободу
самой выбирать дорогу, руководствуясь  своим  чутьем  полудикого  животного,
старательно избегала всяких встреч.
   Вот наконец и дорога! Друзья проскакали еще минут  тридцать.  Рассветало.
Вдали стала вырисовываться группа домов. Сорви-голова узнал город Эммаус.
   - Помнишь, - спросил он . Фанфана, - как  около  двух  месяцев  назад  мы
проезжали здесь на велосипедах?
   - И как удирали от уланов!.. Лучше не вспоминать,- ответил Фанфан.
   - Зато как ты потом упивался молоком!
   - Это да! Я и сейчас не прочь бы.
   - Что ж, попробуем!
   Они остановились у поселка. Ни души! Никаких признаков жизни. Даже коровы
не мычат. Все фермы разграблены, а некоторые и  сожжены.  Скот  угнан,  люди
разбежались.
   Полный разгром и запустение. Кладбищенская тишина.
   - Едем дальше. Наверно, здесь побывали эти чертовы англичане.
   Дорога была испещрена свежими следами копыт. Сорви-голова  заметил  среди
мелких отпечатков,  оставленных  бурскими  пони,  более  крупные  и  глубоко
вдавившиеся в землю следы копыт английских коней.
   - Недавно тут побывали хаки, - произнес он, отстегивая от седла  карабин.
- Надо смотреть в оба!
   Он послал галопом добрую  бурскую  лошадку,  которая  не  сбавляла  шага,
несмотря на двойную нагрузку.
   От  Эммауса  до  ближайшего  поселка  десять  миль,  или  восемнадцать  с
половиной километров.
   Пони пробежал это расстояние за час сорок пять  минут.  До  первых  домов
оставалось уже не более трехсот метров.
   Молокососы не сомневались больше в своем спасении. Они смертельно  устали
и проголодались. Да и пони начал заметно сбавлять ход и усиленно „кать.
   - Придется сделать привал, - сказал Фанфан.
   - Разумеется.
   Проклятие! В ту самую минуту, когда они уже собирались сойти с  коня,  из
одной фермы выскочил взвод солдат.  Их  было  пятеро.  Заметив  Молокососов,
всадники ринулись на них.
   Ну конечно, англичане! Их можно узнать с первого взгляда.  Уставший  пони
не мог взять галопа, между тем как англичане неслись, словно черти.
   - Всего пятеро!-воскликнул Сорви-голова.-Я уложу их на скаку.
   Он навел ружье и, привстав на стременах, выстрелил.  Увы!  Вместо  сухого
щелчка маузера раздался какой-то жалкий, приглушенный звук.
   Осечка! Второй выстрел-еще раз осечка. Третий- и снова осечка!
   То ли патроны испортились, подмокнув, то ли они были холостые, но они  не
действовали.
   - Гром и молния! - вскричал Сорви-голова. - Мы погибли!
   Он ухватил ружье за дуло и прикладом нанес оглушительный удар по  первому
подскочившему к нему кавалеристу.
   Удар пришелся драгуну прямо по голове. Ружье  разлетелось  вдребезги,  но
прикончило солдата, который замертво свалился на  землю.  Конь  англичанина,
налетев со всего размаха на измученную  бурскую  лошадку,  опрокинул  ее  на
спину. Жана отбросило шагов на десять  в  сторону,  Фанфан  же,  успевший  с
проворством обезьяны соскользнуть с крупа лошади, стоял целый и  невредимый,
но без оружия.
   В тот же миг четверо других  англичан,  не  заботясь  о  своем  товарище,