С этих пор Киппс время от времени испытывал приятное ощущение человека,
на которого смотрят с интересом. Он молчаливый, никому не ведомый  Диккенс
или на крайний случай что-то в этом роде; все окружающие так и  думают.  В
нем что-то есть, но только жестокая судьба не дала ему  расцвести.  И  вот
это-то  таинственное  нечто  помогло  перекинуть  мост   через   пропасть,
отделявшую  его  от  мисс  Уолшингем.  Он,  конечно,  неудачник,  серый  и
необразованный, но в нем что-то есть. И, быть может,  если  ему  помочь?..
Обе девушки, в особенности обладательница веснушек,  старались  подбодрить
его, может, он еще сделает героическое усилие и  не  даст  пропасть  втуне
своим талантам (а что талант есть, эти добрые души  не  сомневались).  Они
были еще очень молоды и верили, что для милых и  премилых  молодых  людей,
особенно под женским влиянием, нет ничего невозможного.
   Как я уже  сказал,  дирижировала  всем  этим  девица  в  веснушках,  но
божеством была мисс Уолшингем. Иной раз, когда она глядела на Киппса, в ее
глазах загорался огонек собственницы. Сомнений нет  -  он  принадлежит  ей
безраздельно.
   С ней самой Киппс почти не разговаривал. Все те смелые речи, которые он
постоянно  сочинял  для  нее,  либо  оставались  невысказанными,  либо   в
измененном виде обращались к девице с веснушками. А она  однажды  поразила
его до глубины  души.  Глядя  в  другой  конец  класса,  где  ее  подружка
доставала с полки какой-то слепок, она сказала ему:
   - По-моему, в иные минуты Элен  Уолшингем  красивее  всех  красавиц  на
свете. Смотрите, до чего она сейчас хороша!
   Киппс задохнулся и не мог перевести дух, а она смотрела на него,  точно
подающий надежды молодой хирург на больного, оперируемого без наркоза.
   - Да, верно, - сказал наконец Киппс и поднял на нее  глаза,  в  которых
можно было прочесть все его чувства.
   Его молчаливое признание заставило девушку с веснушками  покраснеть,  и
сам он тоже весь залился краской.
   - Я с вами согласен, - хрипло прибавил он,  кашлянул,  задумался  было,
потом продолжал священнодействовать - резать по дереву.
   - Ты прелесть, - ни с того ни с сего сказала девица с веснушками, когда
они с мисс Уолшингем возвращались в этот день  домой.  -  Он  тебя  просто
обожает.
   - Но, дорогая, чем же я виновата? - спросила Элен.
   - Так в этом же вся соль, - сказала девица в веснушках.  -  Чем  же  ты
виновата?
   А потом - Киппс оглянуться не успел - настал  последний  день  занятий,
день, который должен был оборвать их  знакомство.  Киппс  совсем  забыл  о
времени, и роковая дата  застала  его  врасплох.  Только-только  он  начал
делать успехи и вырезать лепестки покрасивее - и вдруг все кончилось.
   Но лишь возвратясь в магазин, он по-настоящему понял, что это и в самом
деле конец, конец окончательный и бесповоротный.
   В сущности, это началось на последнем уроке, когда о  конце  заговорила
девица в веснушках. Она спросила, что станет  делать  Киппс,  когда  курсы
закроются на каникулы. И высказала  надежду,  что  он,  как  и  собирался,
займется самообразованием. Она честно и прямо сказала, что его долг  перед
самим собой - развить свой талант. Да, непременно,  сказал  Киппс,  но  на
пути встает немало препятствий. У него нет книг. Она  объяснила  ему,  как
записаться в городскую библиотеку. Чтобы получить  библиотечную  карточку,
нужно подать заявление и чтоб за вас поручился какой-нибудь  состоятельный
человек, сказала  она,  ваш  мистер  Шелфорд,  конечно  же,  не  откажется
подписать... И Киппс поддакнул, хотя прекрасно понимал, что  обращаться  к
мистеру Шелфорду с подобной просьбой нечего и думать. Потом  она  сказала,
что уезжает на лето в Северный Уэллс, - это ничуть не огорчило Киппса. Он,
в свою очередь, сообщил, что после  каникул  непременно  хочет  продолжать
заниматься резанием по дереву и прибавил: "...если только...".
   Она  проявила  величайшую,  на  ее  взгляд,  деликатность  -  не  стала
спрашивать, что скрывается за этим "...если только...".
   Потом он некоторое время молча работал резцом, то и дело поглядывая  на
мисс Уолшингем.
   А потом поднялась суматоха с упаковкой, начали прощаться - мисс  Коллис
и девица в летах жали руки всем подряд, и вдруг Киппс очутился на площадке
лестницы и с ним - обе его приятельницы. Кажется, только тут он понял, что
это кончился самый последний урок. Все трое молчали, - и неожиданно девица
в веснушках ушла обратно в класс, и Киппс впервые  за  все  время  остался
наедине с мисс Уолшингем. У него тотчас захватило дух.  Она  поглядела  на
него в упор то ли сочувственно, то ли с любопытством и протянула руку.
   - Ну что ж, до свидания, мистер Киппс, - сказала она.
   Он держал эту беленькую ручку в своей и никак не мог выпустить.
   - Я бы все-все сделал... - он хотел прибавить "ради вас",  да  смелости
не хватило. И он не договорил, только пожал ей руку и прибавил:
   - До свидания.
   Помолчали.
   - Желаю вам приятно отдыхать, - сказала Элен.
   - Я на тот год опять стану ходить  сюда  на  курсы,  уж  это  точно,  -
расхрабрившись, выпалил Киппс и шагнул к лестнице.
   - Надеюсь, - сказала мисс Уолшингем.
   Он быстро обернулся.
   - Правда?
   - Надеюсь, все мои ученики вернутся.
   - Я-то вернусь... уж  будьте  в  надежде,  -  сказал  Киппс.  -  Уж  не
сомневайтесь, - произнес он насколько мог значительнее.
   С минуту они молча смотрели друг на друга.
   - До свидания, - повторила она.
   Киппс приподнял шляпу.
   И мисс Уолшингем пошла в класс.
   - Ну? - кинулась к ней веснушчатая подружка.
   - Ничего, - ответила Элен. - Пока - ничего.
   И она стала деловито собирать разбросанные по столу инструменты. Девица
в веснушках вышла на  лестницу  и  немного  постояла  там.  А  возвратясь,
поглядела на подругу строгими глазами. Ведь случилось нечто важное,  очень
важное. Все это, конечно, ни на что не похоже, нелепо, и все же  вот  оно,
самое, самое главное для всякой девушки - любовь, поклонение, все то, ради
чего существует женщина. Да, пожалуй, все-таки Элен  приняла  это  слишком
холодно и спокойно.



4. ЧИТТЕРЛОУ

   В следующий четверг, в час, когда обычно начинались занятия на  курсах,
Киппсом овладело глубочайшее уныние. Облокотясь  на  груду  юмористических
листков, подперев ладонями подбородок, сидел он в читальне  и  смотрел  на
часы - сегодня ему было не  до  смеха.  Человечек  в  очках,  которому  не
терпелось перехватить у  него  номер  журнала  "Забавы",  бросал  на  него
яростные взгляды, но Киппс ничего не замечал. Здесь, в этом самом зале, он
сидел, бывало, вечер за вечером, дожидаясь часа, когда можно будет идти  к
Ней - и раз от разу все праздничней становилось у него на душе. И  наконец
наступал счастливый час! Вот и сегодня этот час наступил, а  идти  некуда,
занятий не будет до самого октября. А для него, может, и вовсе никогда  не
будет.
   Может, и вовсе не будет этих занятий,  ибо  Киппс  стал  рассеянным,  а
рассеянность ведет к ошибкам,  и  на  днях  несколько  ярлыков  в  витрине
хлопчатобумажных тканей оказались приколотыми вверх  ногами.  Шелфорд  это
заметил, взбеленился и теперь придирается как только может...
   Киппс глубоко вздохнул, отодвинул юмористические листки - за них тотчас
ухватился человечек в очках  -  и  принялся  разглядывать  развешанные  на
стенах старинные гравюры с видами Фолкстона. Но  и  это  не  принесло  ему
утешения. Он побродил по коридорам, порылся в каталоге. Здорово придумано!
Однако и каталога хватило ненадолго. Вокруг сновали люди, смеялись,  и  от
этого ему становилось еще тяжелее. Киппс вышел на улицу, и на него,  точно
в насмешку, обрушилась развеселая песенка шарманщика.  Нет,  надо  идти  к
морю. Может, хоть там он останется наедине с собой. Может,  море  шумит  и
бушует - под стать его настроению. И там по крайней мере темно.
   "Будь у меня пенни, вот, ей-богу, пошел бы да и кинулся с мола... А она
обо мне и не вспомнит..."
   И он опять задумался.
   - Пенни! Не пенни, а два, - буркнул он немного погодя.
   Медленно, с таким похоронным видом,  будто  шел  за  своим  собственным
гробом, шагал он по Дувр-стрит, равнодушный ко всему на свете. Ни  на  что
не обращая внимания, стал переходить улицу, и тут, в  странном  обличье  и
громко  возвестив  о  себе,  на  него  натолкнулась  сама  Судьба;  кто-то
оглушительно крикнул над самым ухом, и  Киппса  сильно  ударило  в  спину.
Шляпа съехала на глаза, на плечи навалилось что-то очень тяжелое, и что-то
больно наподдало под коленку.
   Мгновение - и Киппс оказался на  четвереньках  в  куче  грязи,  которую
Судьба вкупе с фолкстонским муниципалитетом  бог  весть  из  каких  высших
соображений приготовила в этом месте будто нарочно для него.
   Он помедлил немного, ожидая продолжения, уверенный в душе, что  у  него
не осталось ни единой целой косточки. Наконец сообразил, что  продолжения,
видно, не будет, поднялся, опираясь на чью-то крепкую руку,  и  столкнулся
нос к носу с каким-то смуглым человеком, который испуганно всматривался  в
него, другой рукой придерживая велосипед.
   - Здорово разбились, приятель? - спросил этот человек, тяжело дыша.
   - Так это вы меня сшибли? - сказал Киппс.
   - Это все руль, будь он неладен, - ответил человек с таким видом, точно
пострадали они оба.  -  Жутко  зловредный.  Уж  очень  он  низко  посажен,
забудешь об этом на повороте - и  хлоп,  нате  вам!  Вечно  во  что-нибудь
врежешься.
   - Ловко вы меня двинули... - сказал Киппс, оглядывая себя.
   - Я ведь с горы, - объяснил велосипедист. - Дрянная штука  -  эти  наши
фолкстонские пригорки. Конечно, я тоже хорош - повернул крутовато.
   - Это уж точно, - сказал Киппс.
   - Я тормозил изо всей мочи, - сказал велосипедист. - Да толку чуть.
   Он оглянулся и вдруг сделал странное порывистое движение, словно  хотел
вскочить на велосипед. Но тут  же  круто  повернулся  к  Киппсу,  который,
наклонясь, разглядывал свои брюки.
   - Штанина вся разодрана, - сказал Киппс, - и нога, небось, в кровь. Все
ж таки надо полегче...
   Незнакомец стремительно наклонился и тоже стал изучать ногу Киппса.
   - Ух ты! И верно! - Он дружески положил Киппсу руку на плечо. - Вот что
я вам скажу: идемте-ка в  мою  берлогу  и  зачиним  эту  штуку.  Я...  Ну,
конечно, я виноват, так вот... - Он вдруг перешел на заговорщицкий  шепот:
- Смотрите-ка, фараон сюда топает. Ни слова ему, что я вас сшиб.  У  меня,
понимаете, фонарика нет. Достанется мне на орехи.
   В самом деле, к ним шагал  полицейский.  Незнакомец  не  зря  взывал  к
великодушию  Киппса.  Жертва,  не  раздумывая,  приняла   сторону   своего
обидчика. Блюститель закона был уже совсем близко, и Киппс поспешно  встал
и постарался сделать вид, будто ничего худого не произошло.
   - Ладно, - сказал он. - Пошли!
   - Вот и хорошо, - быстро отозвался незнакомец и зашагал вперед, но  тут
же, видно, чтоб окончательно провести полицейского, бросил через плечо:  -
Я так рад, что повстречался с вами, дружище!
   - Тут совсем близко, каких-нибудь сто шагов, -  сказал  он,  когда  они
миновали полицейского, - я живу за углом.
   - Ясно, - отвечал Киппс, прихрамывая рядом. - Я не  желаю,  чтоб  из-за
меня человек попал в беду. Мало ли какая нечаянность стрясется. А все-таки
надо полегче.
   - Да-да! Это вы в точку. Мало ли какая нечаянность стрясется - этого не
миновать. Особенно когда на велосипеде катит  ваш  покорный  слуга.  -  Он
рассмеялся. - Не вы первый, не вы последний. Но, по-моему, вам не  так  уж
сильно досталось. Я ведь не  мчался  во  весь  опор.  Просто  вы  меня  не
заметили. А я тормозил изо  всей  мочи.  Само  собой,  вам  показалось,  я
налетел с разгону. Я вовсю старался  смягчить  удар.  Ногу  вам,  наверно,
задело педалью. Но с полицейским - это вы молодчина. Высший  класс!  Скажи
вы ему, что я на вас наехал, - и взял бы он с  меня  сорок  монет  штрафа!
Сорок шиллингов! Поди растолкуй им, что нынче для  моей  милости  время  -
деньги.
   Да и подними вы шум, я бы вас не осудил. Когда тебя так стукнет, всякий
обозлится. Так что я обязан вам предложить хотя  бы  иголку  с  ниткой.  И
платяную щетку. Другой на вашем месте поднял бы крик, а вы молодчина.
   Во весь опор! Да если б я мчался во весь опор, от вас бы  мокрое  место
осталось!
   Но, знаете, на вас стоило поглядеть, когда я сказал вам про фараона.  В
ту минуту, по совести сказать, у меня мало было надежды, что  вы  меня  не
выдадите. А вы - хлоп! Сразу же нашлись. Вот что  значит  самообладание  у
человека! Мигом сообразили, как себя вести. Нет, не всякий на вашем  месте
так бы поступил, это я  вам  верно  говорю.  Нет-нет,  в  этой  истории  с
фараоном вы держались как настоящий джентльмен.
   Киппс уже не чувствовал боли. Он прихрамывал чуть позади  велосипедиста
и, слушая все эти славословия, смущенно хмыкал, пытался  понять  странного
малого,  осыпающего  его  похвалами.  При  свете  уличных  фонарей   Киппс
понемногу разглядел спутника: брюшко и очень полные, вдвое толще киппсовых
ноги колесом, с могучими икрами. Он в бриджах, в  велосипедном  картузике,
лихо  надетом  набекрень,  из-под  картузика   небрежно   свисают   прямые
темно-рыжие пряди, а при ином повороте головы виден крупный  нос.  Толстые
щеки,  массивный,  гладко  выбритый  подбородок,  усов  тоже  нет.  Осанка
свободная, уверенная, и движется он по узкой пустынной улочке так,  словно
он здесь полновластный хозяин; подле каждого уличного  фонаря  из-под  ног
его вставала, росла, завладевая всем тротуаром, и исчезала  большая  тень,
повторяя все его размашистые, уверенные  жесты.  В  этом  мерцающем  свете
Киппс разглядел, что они движутся по Фенчерч-стрит; потом они завернули за
угол, проскользнули в темный двор и  остановились  у  дверей  на  редкость
убогого, ветхого домишки; с боков его зажали, точно  полицейские  пьяного,
два дома побольше.
   Незнакомец осторожно прислонил велосипед к окну, достал ключ и с  силой
дунул в него.
   - Замок с норовом, - сказал он и довольно долго мудрил над ним. Наконец
что-то загремело, защелкало, и дверь отворилась.
   - Обождите минутку, - сказал хозяин дома, - я зажгу лампу. Еще есть  ли
в ней керосин... - И он  растворился  во  тьме  коридора.  -  Слава  тебе,
господи, спички нашлись, - услышал Киппс; розовая  вспышка  света  озарила
коридор и самого велосипедиста, нырнувшего в следующую комнату.  Все  было
так интересно, что на время Киппс совсем забыл о своих ушибах.
   Еще минута - и его ослепила керосиновая лампа под розовым абажуром.
   - Входите, - пригласил рыжий, - а я втащу велосипед.
   И Киппс остался  один.  При  свете  лампы  он  смутно  различал  убогую
обстановку комнаты: круглый стол, покрытый изодранной красной скатертью, в
кругах от стаканов; на столе лампа -  все  это  отражается  в  испещренном
черными точками зеркале над камином; газовый рожок,  видимо,  испорченный;
потухший камин; за зеркало заткнуты пыльные открытки  и  какие-то  бумаги,
пыльная пухлая подставка с бумагами  на  каминной  полке,  тут  же  торчат
несколько  кабинетных  фотографий;  на  письменном  столе   в   беспорядке
разбросаны листы бумаги, усыпанные пеплом, и стоит сифон  содовой  воды...
Но вот снова появился велосипедист, и Киппс впервые увидел все его  гладко
выбритое, живое лицо и яркие светло-карие глаза. Он был, пожалуй,  лет  на
десять старше Киппса, но отсутствие бороды делало его моложавым,  едва  ли
не ровесником Киппса.
   - В истории с полицейским вы держались молодцом, - повторил он, проходя
в комнату.
   - Да как же тут еще держаться, - скромно возразил Киппс.
   Велосипедист впервые внимательно оглядел гостя, обдумывая, что  же  для
него сделать.
   - Грязь сперва пускай подсохнет, а уж тогда мы ее счистим.  Вот  виски,
добрый старый Мафусаил, настоящая канадская хлебная водка, а  тут  немного
коньяку. Вы что предпочитаете?
   - Не знаю, - ответил застигнутый  врасплох  Киппс,  но,  чувствуя,  что
отказаться невозможно, прибавил: - Давайте виски.
   - Правильно, дружище. И вот вам мой совет - не разбавляйте. Я, может, в
таких  делах  вообще  и  не  судья,  но  уж  старика  Мафусаила  знаю  как
облупленного. Старик Мафусаил, четыре звездочки. А это  я!  Старина  Гарри
Читтерлоу и старина Мафусаил. Оставьте их наедине,  хлоп!  -  и  Мафусаила
нет!
   Рыжий  громко  захохотал,  огляделся,  помедлил  в  нерешительности   и
удалился, оставив Киппса наедине с комнатой,  которую  он  мог  теперь  на
свободе разглядеть как следует.


   Внимание Киппса привлекли фотографии, украшавшие квартиру. Это были все
больше  дамы.  Одна  даже  в  трико,  что  показалось  Киппсу  "не  больно
прилично"; а вот и сам хозяин дома  в  каком-то  необыкновенном  старинном
костюме. Киппс довольно быстро смекнул,  что  это  все  актрисы,  а  рыжий
велосипедист - актер, это подтверждала и половинка огромной цветной афиши,
висевшей на стене. Немного погодя  он  позволил  себе  прочитать  короткую
записку, вставленную в серую рамку, которая была для нее  слишком  велика.
"Дорогой мистер Читтерлоу,  -  было  написано  там,  -  если  вы  все-таки
пришлете пьесу, о которой говорили, я постараюсь  ее  прочесть".  За  этим
следовала элегантная, но совершенно неразборчивая  подпись,  и  через  все
письмо было написано карандашом: "Ай да Гарри, что за молодец!" В  тени  у
окна висел набросок мелом на коричневой бумаге - небрежная, но умелая рука
наскоро изобразила велосипедиста; сразу бросались в глаза круглое  брюшко,
толстые  икры,  выдающийся  нос,  да  еще  внизу  для  ясности  приписано:
"Читтерлоу". Киппс нашел, что художник "малость перехватил". Листы  бумаги
на столе возле сифона были исписаны  вкривь  и  вкось  неровным  почерком,
усеяны кляксами и помарками.
   Вскоре  он  услышал  звон  и  лязг  металла,  словно  что-то  вдребезги
разбивали,  -  это  открылась  входная  дверь,  и  вот   появился   слегка
запыхавшийся Читтерлоу; большая веснушчатая рука его  сжимала  бутылку  со
звездочками на этикетке.
   - Садитесь, дружище, садитесь, - сказал он. - Все-таки пришлось сбегать
в лавочку. Дома не осталось ни единой бутылки. Зато теперь все в  порядке.
Нет-нет, на этот стул нельзя, на нем куски моей пьесы. Лучше  усаживайтесь
в кресло, вон в то, с отломанной ручкой. По-моему, этот стакан чистый,  но
на всякий случай ополосните его из сифона, воду выплесните в  камин.  Нет,
лучше я сам! Дайте-ка сюда!
   Говоря все это, мистер Читтерлоу вытащил из ящика штопор, вонзил его  в
пробку старины Мафусаила и открыл бутылку с ловкостью, которой позавидовал
бы любой буфетчик, потом своим простым и надежным способом вымыл стаканы и
налил в каждый понемногу древнего напитка.  Киппс  взял  стакан,  небрежно
сказал: "Спасибочки", - подумал, не прибавить ли:  "Ваше  здоровье",  -  и
молча выпил. Глотку обожгло, как огнем, и некоторое время он ничего больше
не замечал, а потом оказалось, что мистер Читтерлоу, сидящий  с  зажженной
трубкой в зубах по другую сторону холодного камина,  наливает  себе  новую
порцию виски, а под его крупным носом меж мясистых щек прячется улыбка.
   - В конце концов, - сказал мистер Читтерлоу, глядя на бутылку,  -  дело
могло кончиться куда хуже. Мне до смерти хотелось с кем-нибудь  поболтать,
а в кабак идти не хотелось, по крайней мере в фолкстонский кабак, ибо,  да
будет вам известно, я обещал миссис Читтерлоу (она  сейчас  в  отъезде)  в
кабак не ходить: на то есть много  причин;  но  только  уж,  если  б  меня
по-настоящему заело, я бы все  равно  пошел,  я  такой.  Словом,  все  это
здорово получилось! Занятно, как на велосипеде сталкиваешься с людьми!
   - Вот это верно! - отозвался Киппс, чувствуя,  что  пора  ему  вставить
словечко.
   - Нет, ну до чего здорово: сидим  мы  с  вами  и  болтаем,  как  старые
друзья, а еще полчаса назад и понятия не имели друг о друге.  Просто  даже
понятия не имели. Я мог пройти мимо бас на улице, а  вы  -  мимо  меня,  и
невдомек было бы, что, когда дойдет до дела, вы окажетесь