воры оборвались и уступили место жестам.
   Приятельница леди Джейн ужасно разволновалась.
   - Неужели нельзя это прекратить? - прокричала она  официанту,  указывая
рукой в перчатке на инструмент, и что-то прибавила насчет "этого  ужасного
молодого человека".
   - Этот инструмент вообще не следует пускать в ход, - сказал священник.
   Лысый толстяк, видно, тоже что-то  сказал,  официант  в  ответ  покачал
головой.
   Люди начали расходиться. Киппс  с  шиком  развалился  в  кресле,  потом
постучал монетой, подзывая официанта.
   Он расплатился, щедро, как и положено джентльмену, оставил на чай и  не
торопясь  зашагал  к  двери.  Его  уход,  видно,   окончательно   возмутил
приятельницу леди Джейн, и, выходя, он все еще видел,  как  она  потрясала
рукой в перчатке - должно быть,  все  допытывалась:  "Неужели  нельзя  это
прекратить?" Музыка неслась за ним по коридору до самого лифта и  смолкла,
лишь когда он затворился в тиши своей комнаты; немного погодя он увидел из
окна, что приятельница леди Джейн и ее  гости  пьют  чай  за  столиком  во
дворе.
   Это уж, надо думать, было очко в его пользу. Но только оно одно и  было
у него на счету, все прочие достались дамам и господам из высшего сословия
и самому Гранд-отелю. А вскоре он стал сомневаться: может быть, и это очко
не в его пользу? Если разобраться, так это,  пожалуй,  просто  грубость  -
помешать людям, когда они сидят и беседуют.
   Он заметил, что из-за  конторки  на  него  уставился  портье,  и  вдруг
подумал, что отель, пожалуй, сквитается с ним, да еще как - на обе лопатки
положит! - когда придет время платить по счету.
   Они могут взять свое, представив ему чудовищный, непомерный счет.
   А вдруг они потребуют больше, чем у него есть при себе?
   У клерка физиономия премерзкая, такому обмануть нерешительного человека
- одно удовольствие.
   Тут он  заметил  какого-то  служащего,  который  приложил  к  форменной
фуражке два пальца, и машинально протянул ему шиллинг, но  его  уже  брала
досада. Нешуточный расход эти чаевые!
   Если отель и вправду представит  непомерный  счет,  что  тогда  делать?
Отказаться платить? Устроить скандал?
   Но где ж ему справиться со всеми этими толпами  в  ливреях  бутылочного
цвета?..
   Около семи Киппс вышел из отеля,  долго  гулял  и  наконец  поужинал  в
дешевом ресторанчике на Юстон-роуд; потом дошел до Эджуэр-роуд, заглянул в
"Метрополитен Мюзик-холл", да так и остался там сидеть, пока  не  начались
упражнения на  трапеции,  -  от  этого  зрелища  он  совсем  пал  духом  и
отправился в отель спать. Он дал лифтеру на чай  шестипенсовик  и  пожелал
ему спокойной ночи, но сам долго не мог уснуть и перебирал в уме историю с
чаевыми, вспоминал все ужасы вчерашнего обеда в ресторане отеля, и  в  его
ушах вновь звучал торжествующий рев дьявола, что  издавна  был  заточен  в
гармоникой и наконец по его, Киппса, милости вырвался на  свободу.  Завтра
он станет притчей во языцех для всего отеля.  Нет,  хватит  с  него.  Надо
смотреть правде в глаза -  он  разбит  наголову.  Конечно  же,  тут  никто
отродясь не видал такого дурака. Бр-р!..
   Когда Киппс объявил портье, что уезжает, в его голосе звучала горечь.
   - Я желаю  съехать,  -  сказал  Киппс  и  со  страхом  перевел  дух.  -
Покажите-ка, чего там в моем счете.
   - Завтрак один? - осведомился клерк.
   - А по-вашему, я что, по два завтрака съедаю?
   Отъезжая, Киппс с горящим лицом и обидой в  душе  лихорадочно  раздавал
чаевые  всем  встречным  и  поперечным,  оделил  и  рассеянного   торговца
бриллиантами из Южной Африки, который ожидал  в  вестибюле  свою  супругу.
Извозчику, отвезшему его на вокзал Черинг-Кросс, Киппс дал четыре шиллинга
- никакой мелочи у него уже не осталось, - хотя предпочел бы удавить  его.
И тут же, экономии ради,  отказался  от  услуг  носильщика  и  ожесточенно
потащил по перрону свой чемодан.



8. КИППС ВСТУПАЕТ В СВЕТ

   Киппс покорился неумолимой судьбе и решил явиться на чай с анаграммами.
   По крайней мере  он  встретится  с  Элен  на  людях,  так  будет  легче
выдержать трудную минуту объяснений  насчет  его  неожиданной  прогулки  в
Лондон. Они не виделись со дня его злополучной поездки  в  Нью-Ромней.  Он
обручен с Элен, он должен будет  жениться  на  ней  -  и  чем  скорее  они
увидятся,  тем  лучше.  Когда  он  как  следует   поразмыслил,   все   его
головокружительные планы - заделаться  социалистом,  бросить  вызов  всему
миру и навсегда махнуть рукой на всякие визиты - рассыпались в прах.  Нет,
Элен ничего подобного не допустит. Что же касается анаграмм, - выше головы
все равно не прыгнешь, но стараться  он  будет  изо  всех  сил.  Все,  что
произошло в Королевском Гранд-отеле, все, что произошло в  Нью-Ромней,  он
похоронит в своей памяти и примется сызнова налаживать  свое  положение  в
обществе.  Энн,  Баггинс,  Читтерлоу  -  все  они  в  трезвом  свете  дня,
проникавшем в поезд, увозивший его из Лондона в Фолкстон, снова  стали  на
свое место, все они теперь не ровня ему и  должны  навсегда  уйти  из  его
мира. Вот только с  Энн  очень  неловко  вышло,  неловко  и  жалко.  Киппс
задумался  об  Энн,  но  потом  вспомнил  про  чай  с  анаграммами.   Если
посчастливится увидеть сегодня вечером Филина,  может,  удастся  уговорить
его, и он как-нибудь выручит, что-нибудь  присоветует.  И  Киппс  принялся
думать, как  бы  это  устроить.  Речь  идет,  конечно,  не  о  недостойном
джентльмена обмане, а только о небольшой мистификации. Филину ведь  ничего
не стоит намекнуть ему, как  решить  одну  или  две  анаграммы,  -  этого,
конечно, мало,  чтобы  выиграть  приз,  но  вполне  достаточно,  чтобы  не
опозориться. А если это не удастся, можно прикинуться шутником  и  сделать
вид,  будто  он  нарочно  разыгрывает  тупицу.  Если  быть  настороже,  уж
как-нибудь можно вывернуться, не так, так эдак...
   Наряд, в котором Киппс явился на чаепитие с анаграммами, сочетал в себе
строгость вечернего костюма с некоторой небрежностью  в  духе  приморского
курорта - не самый парадный костюм, но и не будничный. Первый  упрек  Элен
прочно засел у него в памяти. Он надел сюртук, но  смягчил  его  строгость
панамой романтической формы с черной лентой; выбрал серые перчатки, но для
смягчения - коричневые башмаки на пуговицах. Единственный  мужчина,  кроме
него и особ духовного звания, - новый доктор, с очень хорошенькой женой, -
явился в полном параде. Филина не было.
   Подходя к двери миссис Биндон Боттинг,  Киппс  был  слегка  бледен,  но
вполне владел собой. Он переждал других, а потом и сам вошел храбро -  как
подобает мужчине. Дверь отворилась, и перед ним предстала... Энн!
   В глубине, за  дверью  с  портьерой,  отделявшей  прихожую  от  комнат,
скрытая  огромным  папоротником  в  искусно  разрисованном  вазоне,   мисс
Боттинг-старшая беседовала с двумя  гостями;  и  оттуда  же,  из  глубины,
доносилось дамское щебетанье...
   И Энн и Киппс были  так  поражены,  что  даже  не  поздоровались,  хотя
расстались они в прошлый раз очень сердечно. Но сейчас у обоих нервы и без
того были до крайности напряжены:  оба  опасались,  что  им  не  по  силам
окажется эта задача - чай с анаграммами.
   - Господи! - только и  воскликнула  Энн;  однако  тут  же  вспомнила  о
всевидящем оке мисс Боттинг и овладела собой. Она отчаянно побледнела,  но
машинально приняла шляпу Киппса, а он уже тем временем снимал перчатки.
   - Энн, - прошептал он и прибавил: - Это ж надо!
   Мисс Боттинг-старшая помнила, что Киппс из тех гостей, которых  хозяйке
дома следует опекать, и пошла ему навстречу, готовясь пустить  в  ход  все
свое обаяние.
   - Как мило, что вы пришли, ах, как  мило,  -  говорила  она.  -  Ужасно
трудно зазвать в гости интересных мужчин!
   Она поволокла ошеломленного, что-то бормочущего Киппса  в  гостиную,  и
там он столкнулся с Элен - она была в какой-то незнакомой  шляпке  и  сама
показалась ему какой-то незнакомой, словно он не видел ее тысячу лет.
   К изумлению Киппса, Элен  словно  бы  нисколько  не  сердилась  за  его
поездку в Лондон.  Она  протянула  ему  свою  красивую  руку  и  ободряюще
улыбнулась.
   - Все-таки не убоялись анаграмм? - сказала она.
   К ним подошла вторая мисс Боттинг, держа в  руках  листки  с  какими-то
таинственными надписями.
   - Возьмите анаграмму, - сказала она, - возьмите анаграмму.  -  И  смело
приколола один листок к лацкану Киппсова сюртука.
   На листке было выведено "Ксивп", и Киппс с  самого  начала  заподозрил,
что это  анаграмма  -  "Квипс".  Кроме  того,  мисс  Боттинг  вручила  ему
карточку, похожую на театральную программу, с которой  свисал  карандашик.
Киппс и оглянуться не успел, как  его  представили  нескольким  гостям,  и
вдруг очутился в углу, рядом с низенькой особой в огромной  шляпе,  причем
сия  леди,  точно  мелкими  камушками,  забрасывала   его   пустопорожними
светскими фразами, - он не успевал ни ловить их, ни отвечать.
   - Ужасная жара, - говорила дама. - Просто ужасная... Все  лето  жара...
Поразительный год... Теперь все годы поразительные... право, не знаю,  что
же это будет дальше. Вы согласны, мистер Киппс?
   - Оно, конечно, - ответил Киппс и подумал: "Где-то сейчас Энн? Все  еще
в прихожей? Энн!"
   Нечего было глазеть на нее, как баран на новые ворота,  и  делать  вид,
будто он с ней незнаком. Это неправильно. Да, но что же правильно?
   Маленькая леди в огромной шляпе швырнула новую пригоршню камушков.
   - Надеюсь, вы любите анаграммы, мистер Киппс... трудная игра... но надо
же как-то объединять людей... это по крайней мере лучше, чем трик-трак. Вы
согласны, мистер Киппс?
   За растворенной дверью порхнула Энн. Взгляды их  встретились,  и  в  ее
глазах Киппс прочел недоумение и вопрос. Что-то сместилось в мире - и  они
оба запутались...
   Надо было тогда в Нью-Ромней сказать ей, что он  помолвлен.  Надо  было
все ей объяснить. Может, еще и сейчас удастся ей намекнуть.
   - Вы согласны со мной, мистер Киппс?
   - Оно, конечно, - в третий раз ответил Киппс.
   Какая-то дама с усталой улыбкой, на платье которой красовался листок  с
надписью  "Жадобар",  подплыла  к  собеседнице  Киппса,  и  они  о  чем-то
заговорили. Киппс оказался в полном одиночестве. Он огляделся по сторонам.
Элен беседовала с помощником приходского священника и смеялась. Хорошо  бы
перемолвиться словечком с Энн, подумал Киппс и стал бочком  пробираться  к
двери.
   - А  вы  что  такое?  -  вдруг  остановила  его  высокая,  на  редкость
самоуверенная девица  и  стала  разглядывать  надпись  на  его  лацкане  -
"Ксивп".
   - Понятия не имею, что это такое, - сказала она. - А  я  -  Сэр  Нессе.
Ужасное мучение эти анаграммы, правда?
   Киппс что-то промычал в ответ,  и  вдруг  эту  девицу  окружила  стайка
шумливых подружек, они принялись отгадывать все вместе и преградили Киппсу
путь к двери. Самоуверенная девица больше не обращала на Киппса  внимания.
Его прижали к какому-то столику,  и  он  стал  невольно  прислушиваться  к
разговору миссис "Жадобар" с маленькой леди в огромной шляпе.
   - Она уволила обеих своих красоток, - сказала леди в огромной шляпе.  -
И давно пора. Но эта ее новая горничная тоже  не  находка.  Смазливенькая,
правда, но для горничной это вовсе не обязательно, скорее напротив.  Да  и
навряд ли она справится со своей работой.  Слишком  уж  у  нее  удивленное
лицо.
   - Кто знает, - сказала леди под названием "Жадобар", - кто знает.  Моих
негодниц ничем не удивишь, а  вы  думаете,  они  дело  делают?  Ничуть  не
бывало.
   Нет, он всей душой против этих людей, всей душой на стороне Энн!
   Киппс  оценивающим  взглядом  уставился  сзади  на  огромную  шляпу   -
отвратительная, безобразная шляпа! Она судорожно подскакивала и подавалась
вперед всякий раз, как ее хозяйка  словно  откусывала  короткую  бездушную
фразу, и при этом султан из перьев цапли, украшавший шляпу, тоже судорожно
вздрагивал.
   - Ни одной не отгадала! - вдруг весело завизжали подружки самоуверенной
высокой девицы.
   Того гляди, они и про него это завизжат! Он ведь так и не понял  ничего
в этих анаграммах, только вот надпись на его листочке, наверное,  означает
"Квипс". Ох, как они все стрекочут! Прямо  как  на  летней  распродаже!  С
такими всегда хлопот не оберешься, из-за них  и  уволить  могут!  И  вдруг
тлевший в душе Киппса мятежный огонь вновь запылал. Все они тут  дрянь,  и
анаграммы - чепуха и дрянь, и сам он, Киппс, дрянь и  дурак,  что  пришел.
Вон Элен все смеется с помощником приходского священника.  Хорошо  бы  она
вышла замуж за этого священника и оставила его, Киппса, в покое! Уж  тогда
бы он знал, что делать. Он ненавидел  всю  эту  компанию,  всех  вместе  и
каждого в отдельности. И чего они стараются втянуть и его в свою  дурацкую
игру? Все вокруг вдруг стало казаться ему на редкость уродливым.  В  шляпу
высокой девицы воткнуты две огромные булавки, из-под полей  висят  волосы,
завитые в штопор, и  выбился  кончик  тесемки.  Б-рр,  противно  смотреть!
Миссис "Жадобар" затянута чем-то вроде кружевного корсета, а еще  какая-то
леди вся сверкает бусами, драгоценностями и прочими украшениями, так что в
глазах рябит. Все они костлявые, угловатые, и никакими лентами да оборками
этого не скроешь. Ни одну не сравнить с  милой,  скромной,  аккуратненькой
Энн, ни у одной нет такой складной фигурки. В ушах Киппса вновь  зазвучали
речи Мастермена. Подумаешь, благородные леди! Стрекочут, как сороки, всего
у них вдоволь - и досуга и денег, и весь мир к их услугам, а они только  и
умеют, что набиться в какую-нибудь  гостиную  и  тараторить  про  дурацкие
анаграммы.
   "А может, "Ксивп" - это на самом деле и не "Квипс", а что-нибудь  еще?"
- ни с того ни с сего проплыла в мозгу случайная мысль.
   И внезапно созрело твердое и бесповоротное  решение.  Хватит,  надо  со
всем этим кончать!
   - Виноват, - сказал он и, словно пловец в  водовороте,  с  трудом  стал
пробираться к дверям через веселую, оживленную толпу.
   Хватит, надо с этим кончать.
   Его прибило к Элен.
   - Я ухожу, - сказал он, но она лишь скользнула по нему взглядом. Верно,
не слыхала.
   - И все-таки, мистер Килькингшпрот, вы не можете не признать, что и для
ортодоксальности есть предел, - говорила она.
   Киппс очутился в завешенном портьерой  проходе,  навстречу  шла  Энн  с
подносом, уставленным маленькими сахарницами.
   Ему захотелось сказать ей хоть что-то.
   - Ну и народец! - сказал он и прибавил таинственно: - Я помолвлен вон с
той. - Он ткнул пальцем в ту сторону, где колыхалась новая шляпка Элен,  и
почувствовал, что наступил на юбку.
   Глаза  у  Энн  стали  растерянные,  она  посмотрела  и   прошла   мимо,
подгоняемая неодолимой силой.
   Почему они не могут поговорить друг с другом?
   Он очутился в какой-то  маленькой  комнатке,  а  потом  -  в  холле,  у
лестницы. Тут послышался шелест платья  -  его  настигла  какая-то  особа,
должно быть, хозяйка дома.
   - Надеюсь, вы еще не уходите, мистер Киппс? - сказала она.
   - Мне нужно, - ответил он. - Надо.
   - Но помилуйте, мистер Киппс!
   - Мне нужно, - сказал он. - Я что-то захворал.
   - Но ведь еще и разгадывать не начинали! И чаю вы не пили!
   Откуда-то возникла Энн и остановилась у него за спиной.
   - Мне надо идти, - сказал Киппс.
   Если он тут начнет с ней препираться, Элен, пожалуй, хватится его.
   - Что ж, конечно, раз вам непременно нужно...
   - Я тут забыл про  одно  дело,  -  сказал  Киппс,  начиная  сожалеть  о
содеянном. - Мне правда нужно.
   Миссис Боттинг с видом оскорбленного достоинства отступила, а Энн,  вся
красная, но как будто совсем спокойная (бог весть, что скрывалось под этим
спокойствием!), пошла отворять дверь.
   - Мне очень неприятно, - сказал Киппс. - Очень неприятно, - повторил он
то ли ей, то ли хозяйке дома,  и  все  та  же  могучая  сила  общественных
условностей пронесла его мимо, точно бурный поток утопающего, и  выбросила
на Аппер-Сандгейт-роуд. На крыльце он обернулся было, но дверь  со  стуком
захлопнулась...
   Терзаемый стыдом, растерянный, шел он по набережной,  и  перед  глазами
его стояло огорченное и удивленное лицо миссис Боттинг...
   Прохожие  оглядывались  на  него,  и  по  этим  взглядам,  несмотря  на
захлестнувшую его сумятицу мыслей и чувств, он наконец  сообразил:  что-то
неладно.
   Оказалось, к лацкану его сюртука все  еще  приколот  листок  с  буквами
"Ксивп".
   - Тьфу, пропасть! - И Киппс с яростью  сорвал  эту  гадость.  Миг  -  и
клочки  этикетки,  выполнившей   свое   предназначение,   разлетелись   по
набережной, подхваченные ветром.


   Собираясь на обед к миссис Уэйс, Киппс оделся за полчаса  до  выхода  и
теперь сидел и ждал, когда за ним зайдет  Филин.  Руководство  "Как  вести
себя в обществе" было  отложено  в  сторону.  Он  читал  изысканную  прозу
аристократа, дошел на странице девяносто шестой до строк:
   "Принятие приглашения накладывает на  принявшего  обязательство,  отказ
или уклонение от  коего  могут  быть  оправданы  лишь  болезнью,  семейной
утратой или иной, не менее серьезной причиной"... - и погрузился а мрачное
раздумье.
   В тот вечер у него произошло серьезное объяснение с Элен.
   Он попытался рассказать ей кое-что о тех переменах, которые произошли в
его душе. Но выложить все начистоту оказалось ему не под силу. И он сказал
лишь то, что было проще всего:
   - Не нравится мне это светское общество.
   - Но вам необходимо встречаться с людьми, - возразила Элен.
   - Ну да, но... Все эти ваши знакомые...  -  Киппс  наконец  собрался  с
духом. - Чего в них хорошего, в этих... которые толклись  гам,  на  чае  с
анаграммами.
   - Если вы хотите знать жизнь, вам надо  встречаться  с  самыми  разными
людьми, - сказала Элен.
   Киппс долго молчал и с трудом переводил дух.
   - Дорогой мой Артур, - снова непривычно мягко  заговорила  Элен.  -  Ну
разве я стала бы настаивать, чтобы  вы  бывали  в  обществе,  если  бы  не
думала, что это вам на пользу?
   Киппс промолчал в знак согласия.
   - Когда мы поселимся в Лондоне, вы и сами почувствуете, что это все  не
напрасно. Ведь прежде, чем отдаться морским волнам, человек учится плавать
в бассейне. В здешнем обществе вполне можно кое-чему научиться. Люди здесь
чопорны, и не слишком умны,  и  ужасно  ограниченны,  и  здесь  не  сыщешь
человека, способного самостоятельно мыслить, но, право же,  это  не  имеет
никакого значения. Вы скоро научитесь держаться свободно и непринужденно.
   Киппс хотел было снова заговорить,  но  оказалось,  у  него  просто  не
хватает слов. И он только глубоко вздохнул.
   - Вы очень скоро с этим освоитесь, - обнадежила Элен.
   И теперь он сидел и размышлял об этом разговоре и о видах на лондонскую
жизнь, которые открывались перед ним: маленькая квартирка, чаепития и иные
развлечения,  неизбежное   присутствие   "братика"   и   прочие   радужные
перспективы новой, лучшей жизни... И уже  никогда  больше  нельзя  увидеть
Энн... Тут вошла  горничная  с  пакетиком,  вернее,  маленьким  квадратным
конвертом, на котором было написано: "Артуру Киппсу, эсквайру".
   - Какая-то молодая женщина передала для вас,  сэр,  -  довольно  строго
доложила горничная.
   - Чего? - переспросил Киппс. - Какая женщина? - И вдруг начал понимать.
   - По виду из простых, - холодно ответила горничная.
   - А-а! - сказал Киппс. - Ну ладно.
   Он уставился на конверт и ждал,  пока  за  горничной  закроется  дверь,
потом со странным ощущением, будто натянулась какая-то струна, вскрыл его.
И неким шестым чувством, еще ничего не увидев и не  нащупав,  угадал,  что
там, в конверте. То была половинка шестипенсовика Энн. И - ни словечка!
   Значит, она тогда все-таки услыхала его слова!..
   За дверью послышались шаги Филина, а Киппс  все  еще  стоял,  застыв  с
конвертиком в руке.
   Филин  вошел  во  фраке,   свежий   и   сияющий,   даже   его   большие
зеленовато-белые перчатки и необычайных размеров белый  галстук  с  черной
каемкой так и