- Где она сейчас?
   - В услужении она... в Ашфорде.
   - Вон что!..
   Лицо Сида еще больше потемнело.
   - Понимаешь, какое дело, - сказал он. - Не больно мы с ней ладим. Не по
душе мне, что она живет в прислугах. Конечно, мы люди простые, а все равно
мне это не по душе. Почему это моя сестра должна прислуживать чужим людям?
Не желаю я этого. Будь у них хоть тыща двести в год.
   Киппс попытался направить его мысли по другому руслу.
   - А помнишь, мы тут бегали с ней наперегонки и ты сюда заявился?..  Она
хоть и девчонка, а неплохо бегала.
   И при этих словах он вдруг ясно увидел Энн;  он  и  не  ждал,  что  она
встанет перед ним вот так, совсем как живая; и образ ее не потускнел  даже
через час-другой, когда Киппс вернулся в Фолкстон.
   Но никакие воспоминания об Энн не в силах были отвлечь Сида от  горьких
и ревнивых мыслей, которые породило в нем богатство Киппса.
   - И что ты будешь делать с этакими деньжищами? - вслух размышлял он.  -
Что хорошего ты с ними сделаешь? И вообще  можно  ли  с  деньгами  сделать
что-нибудь путное? Вот бы тебе послушать Мастермена! Он бы тебя  надоумил.
К примеру, достались бы они мне, что бы я сделал?  Государству  возвращать
их при нынешнем устройстве нечего: добра от этого не будет.  Фабрику,  что
ли, завести бы, как у Оуэна,  а  прибыли  чтоб  всем  поровну.  Или  новую
социалистическую газету открыть. Нам нужна новая социалистическая газета.
   В этих давно взлелеянных идеях он пытался утопить свою досаду...


   - Мне  пора  идти  к  моему  автомобилю,  -  сказал  наконец  терпеливо
слушавший его Киппс.
   - Чего?! У тебя автомобиль?
   - Нет, - виновато ответил Киппс. - Просто нанял на денек.
   - Сколько отдал?
   - Пять фунтов.
   - Пяти семьям хватило бы на неделю! Тьфу, пропасть! - Сид был  возмущен
безмерно.
   И, однако, не устоял перед искушением  -  пошел  поглядеть,  как  Киппс
садится в автомобиль. Он с удовольствием отметил про себя, что  машина  не
из самых последних моделей, но это было слабое утешение.  Киппс  судорожно
подергал звонок при лавке, чтобы предупредить стариков,  что  отбывает,  и
поспешно взобрался в автомобиль. Сид помог ему  завернуться  в  отделанное
мехом автомобильное пальто и с интересом осмотрел очки.
   - Бывай здоров, старик, - сказал Киппс.
   - Бывай здоров, - эхом отозвался Сид.
   Дядя и тетя вышли проститься. Киппс-старший весь так и сиял.
   - Ей-богу, Арти, мне и самому охота прокатиться! - крикнул он. И  вдруг
вспомнил: - Да ты же можешь прихватить ее с собой!
   Он заковылял в лавку и скоро вернулся с дырявой литографией  с  гравюры
Морленда.
   - Береги ее, сынок, - наказывал он. -  Отдай  в  хорошие  руки,  пускай
зачинят. Это штука ценнейшая, ты мне поверь.
   Автомобиль взревел,  зафыркал,  попятился  и  чихнул,  а  Киппс-старший
беспокойно вертелся на  тротуаре,  словно  ожидая  неведомых  бедствий,  и
твердил шоферу: "Все в порядке, сейчас пойдет".
   Он помахал своей толстой палкой вслед племяннику и обернулся к Сиду.
   - Ну-с, молодой Порник, если бы ты завел себе такое, ты бы уж звонил по
всему свету!
   - Я еще и не того добьюсь, - буркнул Сид  и  засунул  руки  поглубже  в
карманы.
   - Где уж тебе! - с презрением отозвался Киппс-старший.
   Автомобиль  истошно  взвыл  и  скрылся  за  углом.  Сид   долго   стоял
неподвижно, словно не слышал, что там еще язвил Киппс-старший. В этот  час
молодой механик понял, что собрать семнадцать велосипедов, считая  еще  не
выполненные заказы, не  такая  уж  большая  удача,  как  ему  казалось,  а
подобные открытия - тяжкое испытание для мужчины...
   - А, ладно! - сказал он наконец и зашагал к дому матери.
   Она приготовила для него сдобные булочки и обиделась, что сын  едва  ли
замечает их вкус - такой он хмурый и озабоченный. А  ведь  он  сызмальства
любил сдобные булочки, и она-то старалась, пекла, а он и не рад даже.
   Сид ни словом не обмолвился матери - да и никому другому - о встрече  с
Киппсом-младшим. Ему пока вовсе не хотелось говорить о Киппсе.



5. ВЛЮБЛЕННЫЙ УЧЕНИК

   Когда Киппс задумался обо всем, что произошло в этот день,  он  впервые
начал догадываться, как много несообразностей и помех  оказалось  на  пути
его любви. Он ощутил, еще не понимая, как несовместимо  с  представлениями
дяди и тети то, о чем он хотел им сообщить. Он  ведь  хотел  поделиться  с
ними  своей  радостью,  а  промолчал,  пожалуй,  как   раз   оттого,   что
почувствовал: приехав из  Фолкстона  в  Нью-Ромней,  он  из  круга  людей,
которые  считают  его  помолвку  с  Элен  поступком  вполне   разумным   и
естественным, попал к людям, которые отнесутся к этому шагу  подозрительно
и недоверчиво и иначе отнестись  не  могут.  Думать  об  этом  было  очень
неприятно, а тут еще и Сид - ведь старый друг, а  как  сразу  переменился,
услыхав о богатстве Киппса, как враждебно сказал: "Ты, небось,  скоро  так
заважничаешь, что и разговаривать не захочешь с  простым  механиком  вроде
меня!" Для Киппса была горькой неожиданностью прискорбная истина, что путь
из  низов  в  верхи  общества  усыпан  обломками  разбитых  дружб,  и  это
неизбежно, иначе не может быть. Впервые столкнувшись с  этой  истиной,  он
пришел  в  смятение.  А  ему  скоро  предстояли  куда   более   неприятные
столкновения с нею - из-за приятелей по магазину и милейшего Читтерлоу.
   Со дня прогулки к Лимпнскому замку его отношения с Элен стали  другими.
Вначале он мечтал о ней, точно верующий о рае, и,  как  все  верующие,  не
очень понимал предмет своих мечтаний. Но время, когда он униженно прятался
в тени алтаря в храме своей богини,  осталось  позади;  сбросив  покрывало
таинственности, богиня спустилась к нему с высот, завладела им,  завладела
прочно и  безраздельно  и  пошла  с  ним  рядом.  Он  ей  нравился.  Самое
поразительное, что она в скором  времени  трижды  поцеловала  его  и,  что
забавно, - в лоб (так ей вздумалось), а он не поцеловал ее ни разу.  Киппс
не умел разобраться в своих ощущениях, он только чувствовал, что весь  мир
вокруг чудесно изменился; но хоть он по-прежнему боготворил ее и трепетал,
хоть он безмерно, до смешного гордился своей помолвкой,  невесту  свою  он
больше не любил. То неуловимое, чем полна была его душа и  что  сплетается
из тончайших нитей себялюбия, нежности, желания, незаметно исчезло,  чтобы
уже никогда больше не  возвращаться.  Но  ни  Элен,  ни  сам  Киппс  и  не
подозревали об этом.
   Она добросовестно взялась за его воспитание. Она  учила  его  правильно
говорить, правильно держать себя, правильно одеваться, правильно  смотреть
на мир. Острой рапирой своего ума она  проникала  в  самые  чувствительные
местечки его души, в заповедные уголки тайного киппсова  тщеславия,  и  на
гордости его оставались кровавые раны.
   Он пытался предвидеть хоть часть ее выпадов, всячески используя Филина,
и не подставлять себя под удары, но это удавалось далеко не всегда...
   Элен находила особую прелесть в простодушной готовности Киппса  учиться
всему на свете. Да, чем дальше, тем  он  все  больше  ей  нравился.  В  ее
отношении к нему было что-то материнское. Но его  воспитание  и  окружение
были, по ее мнению, просто ужасны. Нью-Ромней едва ли ее заботил: это дело
прошлое. Но при инвентаризации - а Элен делала опись  душевных  качеств  и
свойств Киппса так хладнокровно  и  основательно,  точно  ей  достался  не
человек, а дом - она обнаружила более поздние влияния:  ее  поразило,  что
Киппс по вечерам с увлечением распевает песенки. Какой  стыд  -  петь  под
банджо! А  чего  стоят  пошлые  сентенции,  позаимствованные  у  какого-то
Баггинса! "Да кто он, собственно, такой, этот Баггинс?" - спрашивала Элен;
а эти неясные, но  определенно  вульгарные  фигуры  -  Пирс,  Каршот  и  в
особенности страшный бич общества - Читтерлоу!
   В первый же раз, как Элен и Киппс вышли вместе на улицу,  он  обрушился
на них как снег на голову во всем своем назойливом великолепии.
   Они шли по набережной в Сандгейт на школьный спектакль  -  в  последнюю
минуту оказалось, что миссис Уолшингем не может их сопровождать, -  и  тут
над новым миром, в котором ныне обитал Киппс, угрожающе  навис  Читтерлоу.
На нем был костюм из полосатой фланели и соломенная  шляпа,  купленные  на
аванс, который он получил у Киппса за курс красноречия;  руки  он  глубоко
засунул в карманы и поигрывал полами пиджака, и по тому, с каким вниманием
он разглядывал прохожих, по улыбке, чуть тронувшей губы, по дерзкому носу,
ясно было, что он изучает характеры - для какой-нибудь новой  пьесы,  надо
полагать.
   - Эй, там! - воскликнул он, увидев Киппса, и, снимая шляпу, так  широко
размахнулся своей ручищей, что  перепуганная  Элен  вообразила,  будто  он
фокусник и на ладони у него сейчас окажется монетка.
   - Привет, Читтерлоу, - стесненно ответил Киппс, не снимая шляпу.
   Читтерлоу замялся было, потом сказал:
   - Секундочку, мой мальчик, - и придержал Киппса, упершись рукой  ему  в
грудь.  -  Прошу  прощения,  дорогая,  -  прибавил  он,   отвешивая   Элен
изысканнейший поклон (так кланялся в его пьесе русский князь), и одарил ее
улыбкой, которая могла бы и за милю поразить женщину в самое сердце.
   Он отошел немного с Киппсом, доверительно  наклонился  к  нему  -  ясно
было, что у них свои секреты, - а Элен, ошарашенная, осталась в стороне.
   - Я насчет той пьесы, - сказал Читтерлоу.
   - Как она? - спросил Киппс, всей кожей ощущая присутствие Элен.
   - Дело на мази, - заверил его Читтерлоу. - О пьесе пронюхал синдикат  и
создает ей рекламу. Похоже, что ею заинтересуются, очень похоже.
   - Вот и хорошо, - сказал Киппс.
   - Только пока  незачем  болтать  об  этом  всем  и  каждому,  -  сказал
Читтерлоу, приложив палец к губам, и выразительно повел бровью  в  сторону
Элен, так что совершенно очевидно было, кто это  "все  и  каждый".  -  Но,
по-моему, дело верное. Да, но что ж это  я  вас  задерживаю?  До  скорого!
Заглянете ко мне?
   - Беспременно, - ответил Киппс.
   - Сегодня вечерком?
   - В восемь.
   И, отвесив церемонный поклон, достойный уже не какого-нибудь там князя,
а самого наследника  русского  престола,  Читтерлоу  удалился.  Он  бросил
быстрый, победительный и вызывающий взгляд на Элен и сразу признал  в  ней
аристократку.
   Некоторое время наши влюбленные молчали.
   - Это Читтерлоу, - сказал наконец Киппс.
   - Он... он ваш друг?
   - Вроде того... Видите, какое дело: я на него налетел.  Вернее,  он  на
меня налетел. Велосипедом на меня наехал, ну мы и разговорились.
   Киппс старательно делал вид, что ничуть не смущен. Элен сбоку испытующе
смотрела на него.
   - Чем же он занимается?
   - Он из артистов. Вернее сказать, пьесы сочиняет.
   - И продает их?
   - Кое-что.
   - Кому же?
   - Разным людям. Он паи продает... Тут все по-честному, вот  ей-ей!..  Я
давно собирался вам про него рассказать.
   Элен обернулась, чтобы взглянуть на удаляющуюся спину  Читтерлоу.  Нет,
эта спина не внушала ей особого доверия.
   И спокойно, властно, тоном,  не  допускающим  возражений,  она  сказала
жениху:
   - Расскажите мне об этом Читтерлоу. Сейчас же, не откладывая.
   И Киппс принялся объяснять...
   Когда они наконец подошли к школе,  Киппс  вздохнул  с  облегчением.  В
суетне и толкотне при входе он мог на время забыть о  своих  титанических,
но безнадежных попытках объяснить, что же его связывает с Читтерлоу, а  во
время антрактов он тоже изо всех сил старался не помнить об  этом.  Однако
на обратном пути Элен мягко, но настойчиво возобновила свои расспросы.
   А попробуйте  объяснить,  что  за  человек  Читтерлоу.  Вы  даже  и  не
представляете, каково это!
   Но Элен  упорно  допытывалась,  что  же  все-таки  связывает  Киппса  с
Читтерлоу, допытывалась чуть ли не с материнской тревогой и в то же  время
с неумолимой твердостью классной дамы. Вскоре уши Киппса пылали огнем.
   - А вы видели хоть одну его пьесу?
   - Он мне одну рассказывал.
   - А на сцене видели?
   - Нет. Их еще не представляют. Но беспременно будут представлять.
   - Обещайте мне, - сказала  в  заключение  Элен,  -  что  вы  ничего  не
предпримете, не посоветовавшись со мной.
   И Киппс, конечно же, горячо обещал.
   Некоторое время они шли молча.
   - Надо быть разборчивее в своих знакомствах, - подытожила Элен.
   - А ведь без него я, может, и не узнал бы про наследство.
   И Киппс путано и смущенно поведал Элен историю с объявлением.
   - Мне не хотелось бы так сразу взять и раззнакомиться, - прибавил он.
   - Мы переедем в Лондон, - помолчав, неожиданно ответила Элен. - Так что
все это ненадолго.
   То были ее первые слова об их совместном будущем.
   - Снимем славную квартирку где-нибудь  в  западной  части  Лондона,  не
слишком далеко от центра, и там у нас будет свой круг знакомых.


   Весь  конец  лета  Киппс  оставался  воспитанником-влюбленным.  Он   не
скрывал, что  стремится  к  самоусовершенствованию,  напротив,  Элен  даже
пришлось намекнуть ему разок-другой, что его  скромность  и  откровенность
чрезмерны, а все новые  знакомые  Киппса  каждый  на  свой  лад  старались
облегчить задачу Элен и помочь Киппсу обрести непринужденность,  освоиться
в том более цивилизованном обществе, куда он  теперь  стал  вхож.  Главным
учителем-наставником по-прежнему оставался Филин - на свете столько всяких
мелочей, о которых мужчине гораздо легче справиться у  мужчины,  нежели  у
любимой женщины, - но и Филин и все  прочие  добровольные  помощники  были
уже, так сказать, сверх штата. Даже девушка с  веснушками  сказала  Киппсу
однажды, мило улыбаясь: "Надо говорить не  так,  как  пишется:  не  "антре
нус", а "антр ну" [entre nous (франц.) -  между  нами;  девушка  объясняет
Киппсу, что эти слова произносятся по-французски не так, как пишутся], - а
ведь он позаимствовал это выражение из "Правил хорошего тона".
   Придравшись  к  случаю,  она  попыталась  дать  ему  урок   правильного
произношения и долго толковала о разных хитроумных  тонкостях  грамматики,
так что он окончательно запутался.
   ...Мисс Филин занялась художественным образованием Киппса. Она чуть  не
с первой  встречи  решила,  что  он  обладает  незаурядным  художественным
чутьем; его суждения о ее собственных работах показались  ей  на  редкость
разумными, и всякий раз, как он навещал Филинов, она непременно показывала
ему какое-либо произведение искусства:  то  иллюстрированное  издание,  то
цветную репродукцию Ботичелли, то Сто  лучших  картин,  то  "Академическую
школу", то немецкий  справочник  по  искусству,  то  какой-либо  журнал  с
рисунками и чертежами мебели.
   - Я знаю, вы любитель таких вещей, - говорила она.
   - Оно конечно, - отвечал Киппс.
   Вскоре у него образовался кое-какой запас  хвалебных  присловий.  Когда
Уолшингемы взяли его с собой на выставку Искусств и Ремесел, он  вел  себя
безупречно.  Сперва  осторожно  помалкивал,  потом  вдруг  остановился   у
какой-то цветной репродукции.
   - Очень миленькая штучка, - сказал  он  миссис  Уолшингем.  -  Вон  та,
поменьше.
   Он всегда  предпочитал  высказывать  подобные  суждения  не  дочери,  а
матери; к Элен он обращался, лишь когда был совершенно в себе уверен.
   Миссис Уолшингем нравилась Киппсу. Его подкупали ее несомненные такт  и
утонченность; она казалась ему  воплощением  истинного  аристократизма.  В
этом его убеждала педантичная тщательность ее туалета, не  допускавшая  ни
малейшей небрежности, и даже то, что ее лицо,  волосы,  манера  держаться,
проявления чувств - все словно тронуто было увяданием. Киппс  был  невелик
ростом и никогда не чувствовал себя крупным мужчиной, но  рядом  с  миссис
Уолшингем ощущал себя огромным и неуклюжим, точно землекоп  или  дровосек,
который еще и отравился каким-то непонятным ядом и  раздувается  прямо  на
глазах - вот-вот лопнет! И ему все чудилось, будто он вывалялся в глине  и
волосы у него слиплись от смолы. И голос-то у него скрипучий и  резкий,  и
говорит-то он бестолково, неправильно и  нескладно  -  ни  дать  ни  взять
ворона каркает. От всего этого он еще сильнее  уважал  и  почитал  будущую
тещу. И рука ее, которая частенько мимоходом касалась его руки, была такая
прохладная и такой удивительно красивой  формы.  И  с  самого  начала  она
называла его просто "Артур".
   Она не столько учила и наставляла его, сколько тактично им руководила и
служила ему образцом,  не  столько  поучала,  сколько  приводила  полезные
примеры для подражания. Обычно она говорила: "Мне нравится, когда  человек
поступает так-то и так-то!" и рассказывала ему истории  о  том,  как  люди
бывают  любезны  и  милы,  изящно  предупредительны,   совершают   истинно
джентльменские поступки; она делилась с ним наблюдениями над  каким-нибудь
соседом по омнибусу или поезду; вот, к  примеру,  человек  по  ее  просьбе
передал деньги кондуктору. "Совсем  простой  на  вид,  -  говорила  миссис
Уолшингем, - а снял шляпу". С ее  легкой  руки  Киппс  так  прочно  усвоил
привычку снимать шляпу в  присутствии  дам,  что  обнажал  голову  даже  в
железнодорожной кассе,  завидев  особу  женского  пола,  и  так  и  стоял,
церемонно держа шляпу в руке, но приходилось все-таки  получать  сдачу,  и
тогда, хоть  на  время,  виновато  и  сконфуженно  он  снова  нахлобучивал
злополучный головной убор. Миссис Уолшингем так искусно  преподносила  эти
свои притчи, словно в них не таилось для Киппса никаких намеков,  и  щедро
пересыпала их рассказами о  своих  детях  -  своих  двух  сокровищах.  Она
говорила об их дарованиях и характерах, о том, к чему они стремятся и  как
они нуждаются в широких возможностях. Широкие  возможности  нужны  им  как
воздух, опять и опять повторяла она.
   Киппс всегда предполагал, да и она,  казалось,  предполагала,  что  она
поселится с ними в Лондоне, в квартирке, которую облюбует Элен, но однажды
он с удивлением узнал, что ошибается.
   - Это не годится, - решительно заявила Элен. - Мы должны  завести  свой
собственный круг знакомств.
   - Но ведь вашей матушке, верно, будет скучно одной, - сказал Киппс.
   - Тут у нее масса знакомых: миссис Преббл,  миссис  Биндон  Боттинг,  и
Уэйсы, и еще много народу.
   Иными словами, Элен желала поселиться отдельно от матери...
   Роль молодого Уолшингема в воспитании  и  образовании  Киппса  была  не
столь значительна. Зато когда они приехали в Лондон, на выставку  Искусств
и Ремесел, он затмил всех. Этот  подающий  надежды  молодой  делец  обучил
Киппса, в каких еженедельниках больше пишут о театре - за это их  и  стоит
покупать для чтения в пригородных поездах, - как,  где  и  какие  покупать
сигареты с золотым обрезом и сигары по шиллингу штука,  обучил  заказывать
рейнвейн ко второму завтраку  и  искрящееся  мозельское  к  обеду,  научил
рассчитываться с извозчиком: пенни за каждую минуту  езды,  научил  делать
понимающее лицо, когда проглядываешь счет в гостинице, и молчать в  поезде
с глубокомысленным видом, а не выкладывать  первому  встречному  всю  свою
подноготную. И он тоже порой предвкушал,  какое  славное  время  настанет,
когда они наконец переселятся в Лондон.
   Эта перспектива все больше  завладевала  их  воображением  и  обрастала
подробностями. Элен теперь почти ни о чем другом не говорила. В разговорах
с Киппсом она никогда не опускалась до пошлых изъявлении чувств;  говорить
о чувствах оба стеснялись; но строить планы предстоящей  жизни  в  Лондоне
Киппсу была  много  увлекательнее  и  гораздо  приятнее,  чем  выслушивать
обстоятельный  разбор  своих  промахов,  что  поначалу  очень  мешало  ему
наслаждаться  обществом  невесты.  Из  довольно   откровенных   разговоров
Уолшингемов будущее вставало  как  завоевание  мира  "сокровищами"  миссис
Уолшингем, а Киппсу отводилась роль обоза  и  интендантства,  без  которых
ведь армии завоевателей тоже не обойтись. Считалось, что пока "братик"  не
начнет преуспевать, они, разумеется, будут  еще  очень-очень  бедствовать.
(Это безмерно удивляло Киппса, но он не возражал.) О