сияли.
   - В память о троюродном  брате,  -  тотчас  объяснил  он  эту  траурную
каемку. - Мило, правда?
   Он, верно, заметил, что Киппс бледен и взволнован, но  решил,  что  это
тревога новичка перед выходом в свет.
   - Только не робейте, Киппс, дорогой мой,  -  и  все  будет  отлично,  -
сказал Филин и по-братски потрепал Киппса по плечу.


   Волнение Киппса достигло предела, когда за обедом миссис Биндон Боттинг
заговорила о прислуге, но еще перед этим  некоторые  обстоятельства,  одни
более, другие менее значительные, взбудоражили его и сбили  с  толку.  Все
время, пока длился обед, одна мелочь не давала ему  покоя:  поведение  (да
будет мне позволено  коснуться  столь  интимных  подробностей)  его  левой
подтяжки. Тесьма веселого алого шелка выскочила  из  пряжки,  которую  он,
видно, в суете сборов плохо застегнул, и всячески старалась  вырваться  на
свет божий и пересечь белоснежный пластрон наподобие орденской ленты.
   Впервые упрямица показала себя еще до того, как сели  за  стол.  Киппс,
улучив минуту, когда никто  на  него  не  смотрел,  стремительно  и  ловко
засунул  непрошеное  украшение  подальше  и  потом  уже  только  о  том  и
заботился, чтобы не позволить этой веселой  детали  оживлять  его  строгий
вечерний костюм. Впрочем, скоро он решил, что  понапрасну  сперва  так  уж
перепугался - ведь никто  и  слова  не  сказал.  Однако,  сами  понимаете,
приходилось быть начеку - весь вечер, чем бы он ни  занимался,  один  глаз
его все время косил в сторону опасного места и одна рука была наготове.
   Но это, я бы сказал, еще пустяк. Куда больше он  растревожился  и  даже
ужаснулся, увидев Элен в вечернем туалете.
   Предвкушая переезд в Лондон, сия молодая особа дала  волю  воображению:
ее  наряд  был,  вероятно,  рассчитан  на  маленькую  разумно   устроенную
квартирку   где-то   в   Вест-Энде,   которой   суждено   стать    центром
восхитительного  литературно-художественного  кружка.   Уж   это-то   было
поистине вечернее платье. Ни  одна  из  присутствующих  дам  не  могла  бы
похвастать  столь  совершенным  туалетом.  Благодаря   этому   платью   не
оставалось сомнений, что у мисс Уолшингем  прелестные  руки  и  плечи;  не
оставалось сомнений, что,  кроме  чувства  собственного  достоинства,  она
обладает и очарованием, да еще каким.  Это  было,  видите  ли,  ее  первое
вечернее платье - жертва, на которую Уолшингемы пошли во имя  ее  грядущих
богатств. Если бы ей понадобилась опора и поддержка, ее подбодрил  бы  вид
хозяйки дома, которая блистала в смело открытом черном платье со  стальной
отделкой. Прочие дамы удовольствовались разного рода  полумерами.  Изящный
треугольный вырез платья миссис Уолшингем был  весьма  скромен,  и  миссис
Биндон Боттинг тоже едва приоткрыла взорам свои пухленькие прелести,  если
не считать усыпанных веснушками и родинками ручек. Мисс Боттинг-старшая  и
мисс Уэйс не решились явить миру свои обнаженные плечи. Но Элен  оказалась
смелее. Будь у Киппса в ту минуту способность видеть, он бы  заметил,  что
она прелестна; сама она это знала и встретила его сияющей улыбкой, которая
ясно говорила, что мелкие недоразумения забыты. Но для Киппса ее наряд был
последней каплей. Бесконечно далекая и чужая ему эта красавица,  и  просто
невозможно вообразить ее в роли жены и спутницы жизни, -  это  все  равно,
как если бы сама Венера Книдская в своей безыскусственной наготе вдруг при
свидетелях объявила, что принадлежит ему. Да неужели он воображал, что она
и вправду может стать его женой и спутницей жизни!
   Элен приписала его смущение  благоговейному  восторгу,  который  он  не
решился высказать, и, одарив его  лучезарной  улыбкой,  повернула  к  нему
точеное плечо и  заговорила  с  миссис  Биндон  Боттинг.  Киппс  ненароком
нащупал  в  кармане  жалкую  монетку  Энн  и  вдруг  стиснул   ее,   точно
спасительный талисман. Но сразу же  выпустил:  надо  было  заняться  своей
самозванной орденской лентой. И тут на него напал кашель.
   - Мисс Уэйс сказала мне, что ждет мистера Ривела, -  услышал  он  голос
миссис Боттинг.
   - Это восхитительно, правда? - отозвалась Элен. - Мы его  видели  вчера
вечером. Он остановился в  Фолкстоне  на  пути  в  Париж.  Там  он  должен
встретиться с женой.
   Взгляд Киппса на мгновение задержался на ослепительном  декольте  Элен,
потом - вопрошающий, почти суровый - устремился на Филина. Чего стоит ваша
проповедь самообладания и сдержанности, когда женщина может выставить себя
в таком виде? А вы еще толковали об  уважении  к  религии  и  политике,  к
рождению и смерти и всему прочему, уверяли, что без этого уважения  нет  и
не может быть истинного джентльмена. Сам он слишком скромен, он никогда не
решался даже заговорить об этом со своим наставником, но, конечно, конечно
же, тот, кто был для него воплощением всех добродетелей, мог  отнестись  к
этой откровенной  нескромности  лишь  одним  определенным  образом.  Филин
выставил нижнюю челюсть,  и  на  лице  его  ходуном  заходили  желваки,  а
неяркие, но жесткие серые глаза явно избегали смотреть в ту самую сторону;
он судорожно стиснул за спиной большие руки в зеленоватых перчатках и лишь
изредка разжимал их, чтобы проверить, в порядке ли безупречный  галстук  с
траурной каймой, и провести ладонью по массивному затылку, и притом он все
чаще покашливал. И по всем этим признакам Киппс с облегчением и  вместе  с
уверенностью, что худшие его опасения подтвердились, понял: Филин тоже  не
одобряет Элен!
   Вначале Элен была для Киппса  прекрасной  и  нежной  мечтой,  существом
иного мира, бесплотным и таинственным. Но сегодня она окончательно  обрела
плоть и  кровь,  сегодня  растаяли  последние  остатки  ее  романтического
ореола. Почему-то (он уже не помнил и решительно не понимал, как и  почему
это  могло  случиться)  он  оказался  связанным   с   этой   темноволосой,
решительной молодой особой из плоти и  крови,  чью  тень,  чей  загадочный
призрак он некогда боготворил. Разумеется, он исполнит свой  долг,  как  и
подобает джентльмену. Но все же...
   И ради нее он отказался от Энн!
   Нет, он многое сносил, но этого он не потерпит... Сказать  ей,  что  он
думает про ее платье?.. Может быть, завтра?
   Он решительно запретит ей это. Он скажет:
   - Послушайте. Делайте со мной, что хотите,  но  этого  я  не  потерплю.
Ясно?
   А она, конечно, ответит что-нибудь, чего и не ждешь. Она всегда говорит
что-нибудь такое, чего не ждешь. Что ж, на этот раз он пропустит ее  слова
мимо ушей, он будет твердо стоять на своем.
   Так думал Киппс, а миссис Уэйс опять и опять врывалась в его  раздумья,
пытаясь занять его разговором, но  вот  прибыл  Ривел  и  тотчас  завладел
всеобщим вниманием.
   Автор блестящего романа "Бьются алые сердца" оказался  вовсе  не  таким
представительным мужчиной, как думал раньше Киппс, зато манера держаться у
него была весьма внушительная. Хоть он и вращался постоянно  в  лондонском
высшем свете, его  воротничок  и  галстук  ничем  не  поражали,  и  он  не
отличался ослепительной красотой, волосы у него были не кудрявые и даже не
особенно длинные.  По  виду  это  был  человек  кабинетный;  склонность  к
полноте,  нездоровая  бледная  кожа,  тусклые  прямые  волосы  -  с  такой
внешностью никак не вязались скачки, любовные  забавы  и  бурные  страсти,
которыми изобиловал его шедевр;  нос  бесформенный,  короткий,  подбородок
асимметричный. И один глаз больше другого. Словом, если бы  не  совершенно
неожиданные нафабренные усы да неприхотливые морщинки вокруг  того  глаза,
что побольше, он был бы вовсе не приметный человечек. Войдя в комнату,  он
тотчас отыскал  глазами  Элен,  и  они  обменялись  рукопожатием  с  видом
близких, очень близких друзей, что Киппсу почему-то сильно не понравилось.
Он заметил, как они крепко пожали друг  другу  руки,  услышал  характерное
покашливание  Филина,  как  будто  за  четверть  мили  от   вас   заблеяла
старая-престарая овца, в которую всадили небольшой заряд дроби, и у него в
голове шевельнулась какая-то еще неясная мысль, но тут все пошли к  столу,
и обнаженная сверкающая рука Элен легла на его руку. Разговаривать  сейчас
он был не в силах. Элен взглянула на него и легонько сжала его локоть,  но
он ничего не понял и не почувствовал. У него как-то странно  перехватывало
горло и трудно было дышать. Прямо перед ними Филин вел  миссис  Уолшингем,
до Киппса долетали обрывки  его  любезных  речей,  а  во  главе  процессии
выступала миссис  Биндон  Боттинг  и  быстро,  оживленно  говорила  что-то
невысокому, но  ладному  и  по-военному  подтянутому  мистеру  Уэйсу.  (Он
никогда не был  военным,  но,  живя  поблизости  от  Шорнклифа,  обзавелся
выправкой  старого  служаки.)  Замыкал  шествие   Ривел,   предоставленный
попечениям  царственной  черно-стальной  миссис  Уэйс,  и  певучим  мягким
голосом рафинированного интеллигента любезно расхваливал мягкие тона обоев
на лестнице.
   Киппс только диву давался, глядя, как непринужденно все они держатся.
   Едва успели приняться за суп,  стало  ясно,  что  Ривел  считает  своим
долгом вести и направлять застольную беседу. Но еще до того, как  с  супом
покончили, обнаружилось так же, что,  по  мнению  миссис  Биндон  Боттинг,
чувство долга у него развито сверх меры.  В  своем  кружке  миссис  Биндон
Боттинг слыла милой болтушкой; несмотря на полноту, она была  на  редкость
подвижной и оживленной и  умела  посмешить,  как  настоящая  ирландка.  Ей
ничего не стоило добрый час развлекать гостей  рассказом  о  том,  как  ее
садовник нечаянно женился и каков  его  семейный  очаг,  или  о  том,  как
излюбленный предмет ее насмешек, мистер Стигсон Уордер обучал  всех  своих
детей играть на  всех  мыслимых  и  немыслимых  музыкальных  инструментах,
потому что у бедняжек непомерно велика шишка музыкального таланта. И семья
его тоже непомерно велика.
   - Дело дошло до тромбонов, дорогая! - восклицала миссис Биндон Боттинг,
захлебываясь от восторга.
   Обычно все заранее уславливались дать ей поговорить, но на  сей  раз  о
ней забыли и не дали случая блеснуть в присутствии Ривела, а ей так  этого
хотелось! И, подождав и подумав, она решила, что  остается  одно  -  самой
вступить в разговор. Она сделала  несколько  неудачных  попыток  завладеть
общим вниманием, а затем Ривел заговорил о том, в  чем  она  считала  себя
непревзойденным авторитетом, - как вести дом и хозяйство.
   Перед этим рассуждали, где удобнее жить.
   - Мы покидаем наш дом в Болтоне,  -  сказал  Ривел,  -  и  поселимся  в
небольшом домике в Уимблдоне, а  кроме  того,  я  думаю  снять  комнаты  в
Дейнском подворье. Это  будет  во  многих  отношениях  удобнее.  Моя  жена
отчаянно увлекается гольфом, и вообще она ярая любительница  спорта,  а  я
люблю посиживать  в  клубах  -  у  меня  не  хватает  сил  для  всех  этих
высокополезных   физических   упражнений,   -   так   что   наше   прежнее
местожительство не подходит ни ей, ни  мне.  А  кроме  того,  вы  даже  не
представляете, как избаловалась прислуга  в  Вест-Энде  за  последние  три
года.
   - Это повсюду одинаково, - вставила миссис Биндон Боттинг.
   - Очень может быть. По мнению одного моего приятеля, это означает,  что
приходит в упадок традиция рабства; на  его  взгляд,  это  явление  весьма
обнадеживающее...
   - Вот бы ему моих двух негодяек, - вставила миссис Биндон Боттинг.
   Она обернулась к миссис Уэйс, а  Ривел  несколько  запоздало  вымолвил:
"Возможно..."
   - Вы ведь еще не знаете, дорогая, - затараторила миссис Биндон Боттинг,
- у меня опять неприятность.
   - С новой служанкой?
   - Да, с новой  служанкой.  Я  еще  не  успела  нанять  кухарку,  а  моя
горничная, которую я раздобыла с таким трудом... - она  сделала  эффектную
паузу, - уже хочет уходить.
   - Испугалась? - спросил молодой Уолшингем.
   - Переживает какую-то таинственную драму! До самого чая  с  анаграммами
была  весела,  как  жаворонок.  А  вечером  сделалась  черней   тучи,   не
подступись, и стоило моей тетушке что-то ей сказать - сразу потоки слез  и
предупреждение об уходе!  Разве  в  анаграммах  есть  что-нибудь  такое...
душераздирающее? - И ее  взгляд  на  мгновение  задумчиво  остановился  на
Киппсе.
   - Пожалуй, что и есть, - сказал Ривел. - Я полагаю...
   Но миссис Биндон Боттинг не дала ему закончить.
   - Сначала мне было прямо не по себе...
   Киппс, который смотрел на нее, как  завороженный,  больно  уколол  губу
вилкой и, очнувшись, опустил глаза.
   - ...а может  быть,  анаграммы  чем-то  оскорбляют  нравственные  устои
порядочной прислуги... кто  знает?  Мы  стали  ее  расспрашивать.  На  все
твердит одно слово: нет. Она должна уйти - и все тут.
   - В подобных вспышках душевной  сумятицы,  -  сказал  мистер  Ривел,  -
ощущаешь последние смутные отблески эпохи романтизма. Предположим,  миссис
Боттинг, ну по крайней мере попробуем предположить, что тут  повинна  сама
Любовь.
   У Киппса дрогнули руки, вилка с ножом звякнули о тарелку.
   - Конечно, это любовь, - сказала миссис Боттинг.  -  Что  же  еще?  Под
кажущимся благонравием и однообразием нашего  существования  разыгрываются
романы,  потом,  рано  или  поздно,  они  терпят  крах,   тотчас   следует
предупреждение об уходе, и тогда все в  доме  идет  колесом.  Какой-нибудь
роковой красавец солдат...
   - Страсти простонародья или домашней прислуги... - начал Ривел и  вновь
завладел вниманием сотрапезников.
   Киппс окончательно забыл все правила поведения за столом, но в  душе  у
него вдруг воцарились непривычная тишина  и  покой.  Впервые  в  жизни  он
самостоятельно и твердо решил, как ему поступать дальше. Он уже не  слушал
Ривела. Он отложил вилку и нож и  не  пожелал  больше  притронуться  ни  к
одному блюду. Филин незаметно бросал  на  него  участливые  и  озабоченные
взгляды, а Элен чуточку покраснела.


   В тот же вечер, около половины десятого, в доме миссис  Биндон  Боттинг
громко и требовательно зазвонил звонок; у  парадной  двери  стоял  молодой
человек во фраке и цилиндре - по всему видно, джентльмен. Его  белоснежную
манишку наискось пересекала алая шелковая тесьма, которая  сразу  обращала
на него внимание и делала почти незаметными  несколько  ярких  пятнышек  -
следов бургундского. Цилиндр был сдвинут на затылок,  волосы  встрепаны  -
знак  отчаянной,  безрассудной  отваги.  Да,  он  сжег  свои  корабли,  он
отказался присоединиться к дамам. Филин пытался было его образумить.
   - Вы прекрасно держитесь, все идет как нельзя лучше, - сказал он.
   Но Киппс ответил, что плевать он на все хотел, и после короткой  стычки
с Уолшингемом, который попытался  преградить  ему  путь,  вырвался  и  был
таков.
   - У меня есть дело, - сказал он. - Мне домой надо.
   И вот, безрассудный и отважный, он стоит у дверей миссис Биндон Боттинг
- Он  принял  решение.  Дверь  распахнулась,  и  глазам  открылся  приятно
обставленный холл, освещенный мягким розовым светом, и в самом центре этой
картины, стройная и милая, в черном платье и белом фартучке,  стояла  Энн.
При виде Киппса румянец на ее щеках поблек.
   - Энн, - сказал Киппс. - Мне надо с тобой поговорить.  Я  хочу  кое-что
сказать тебе прямо сейчас. Понимаешь? Я...
   - Здесь со мной не положено разговаривать, - сказала Энн.
   - Но послушай, Энн! Это очень важно.
   - Ты уже все сказал, хватит с меня.
   - Энн!
   - И вообще, моя дверь вон там. С  черного  хода.  В  полуподвале.  Если
увидят, что я разговариваю у парадного...
   - Но, Энн, я...
   - С черного хода после девяти. Тогда я свободна. Я  прислуга  и  должна
знать свое место. Если с парадного - как о вас доложить, сэр? У тебя  свои
друзья, у меня свои, и нечего тебе со мной разговаривать...
   - Но, Энн, я хочу тебя спросить...
   Кто-то появился в холле у нее за спиной.
   - Не здесь, - сказала Энн. - У нас таких нет. - И  захлопнула  дверь  у
него перед носом.
   - Что там  такое,  Энн?  -  спросила  немощная  тетушка  миссис  Биндон
Боттинг.
   - Какой-то подвыпивший джентльмен,  мэм...  кого-то  чужого  спрашивал,
мэм.
   - Кого чужого? - с сомнением спросила старая леди.
   - Мы таких не знаем, мэм,  -  ответила  Энн,  торопливо  направляясь  к
лестнице, ведущей в кухню.
   - Надеюсь, вы были с ним не слишком грубы, Энн.
   - Не грубей, чем он заслужил по его поведению, - ответила  Энн,  тяжело
дыша.
   Немощная тетушка миссис Биндон Боттинг вдруг  поняла,  что  этот  визит
имел какое-то отношение к самой Энн, к ее сердечным делам, бросила на  нее
испытующий взгляд и, поколебавшись минуту, ушла в комнаты.
   Она всегда готова была посочувствовать, немощная тетушка миссис  Биндон
Боттинг;  она  принимала  близко  к  сердцу  все  дела  слуг,   учила   их
благочестию, вымогала признания  и  изучала  человеческую  натуру  на  тех
горничных, которые, заливаясь краской, лгали и все же нехотя открывали  ей
тайники души; но Энн никому  не  желала  открывать  душу,  и  понуждать  и
выспрашивать ее казалось небезопасным...
   Итак, старая леди промолчала и удалилась наверх.


   Дверь отворилась, и Киппс вошел в кухню. Он был красен и тяжело дышал.
   Не сразу ему удалось заговорить.
   - Вот, - вымолвил он наконец и протянул две половинки шестипенсовика.
   Энн стояла по другую сторону кухонного стола, бледная,  широко  раскрыв
глаза; теперь Киппс видел, что она недавно плакала,  и  ему  как-то  сразу
полегчало.
   - Ну? - спросила она.
   - Ты разве не видишь?
   Энн чуть мотнула головой.
   - Я его так долго берег.
   - Чересчур долго.
   Киппс умолк и сильно побледнел. Он смотрел на  Энн.  Видно,  амулет  не
подействовал.
   - Энн! - сказал он.
   - Ну?
   - Энн...
   Разговор не клеился.
   - Энн, - снова повторил Киппс, умоляюще протянул руки и шагнул к ней.
   Энн помотала головой и насторожилась.
   - Послушай, Энн, - сказал Киппс. - Я свалял дурака.
   Они глядели друг другу в  глаза,  а  глаза  у  обоих  были  несчастные,
страдальческие.
   - Энн, - сказал Киппс. - Я хочу на тебе жениться.
   Энн ухватилась за край стола.
   - Тебе нельзя, - едва слышно возразила она.
   Киппс шагнул, словно хотел обогнуть  стол  и  подойти  к  ней,  но  Энн
отступила на шаг, и расстояние между ними осталось прежним.
   - Я иначе не могу, - сказал он.
   - Нельзя тебе.
   - Я иначе не могу. Ты должна выйти за меня, Энн.
   - Нельзя тебе жениться на всех подряд. Ты должен жениться на... на ней.
   - Нет.
   Энн покачала головой.
   - Ты с ней  обручился.  Она  же  из  благородных.  Нельзя  тебе  теперь
обручиться со мной.
   - А мне и незачем с тобой обручаться. Я уж обручался, будет с  меня.  Я
хочу на тебе жениться. Поняла? Прямо сейчас.
   Энн побледнела еще больше.
   - Как же так? - спросила она.
   - Поедем в Лондон и поженимся. Прямо сейчас.
   - Как же так?
   - Да вот так: поедем и поженимся с тобой, пока я еще ни на  ком  другом
не женат, - очень серьезно и просто объяснил Киппс. - Поняла?
   - В Лондон?
   - В Лондон.
   Они снова поглядели друг другу в глаза. И вот ведь  удивительно:  обоим
казалось, что все так и должно быть.
   - Не могу я, - сказала Энн. - Первое дело, я еще  месяц  не  отслужила,
больше трех недель осталось.
   На мгновение это  их  смутило,  словно  перед  ними  встала  неодолимая
преграда.
   - Слушай, Энн! А ты отпросись. Отпросись!
   - Не пустит она, - сказала Энн.
   - Тогда поехали без спросу, - сказал Киппс.
   - Она не отдаст мой сундучок.
   - Отдаст.
   - Не отдаст.
   - Отдаст.
   - Ты не знаешь, какая она.
   - Ну, и провались она... и наплевать! Наплевать! Эко дело! Я куплю тебе
сто сундучков, если поедешь.
   - А как же та девушка... Неладно это.
   - Ты об ней не заботься, Энн... Ты обо мне подумай.
   - Нехорошо ты со мной поступил, Арти. Нехорошо. Зачем ты тогда...
   - А я разве говорю, что хорошо? - перебил  Киппс.  -  Я  же  такого  не
говорил, я кругом виноват. Только ты отвечай:  поедешь  или  нет?  Да  или
нет... Я свалял дурака. Вот! Слышишь? Я сваля