ь новомодная безбожная  школа!  -  и  можно  было,
высчитав, какой тебе достанется стих, преспокойно  болтать  с  соседом;  а
иногда ученики читали вслух из краткой "Истории Англии". Кроме  того,  они
проходили, как сообщал  Киппс  дяде  и  тете,  пропасть  сколько  глав  из
катехизиса. Заучивали также  тьму  географических  названий,  и  иногда  в
приливе энергии мистер Вудро  даже  требовал,  чтобы  ученик  отыскал  эти
названия на карте. А один раз,  всего  только  один  раз,  состоялся  урок
химии, который привел  их  всех  в  неописуемое  возбуждение:  причудливые
стеклянные посудины, запах, точно разбили тухлое яйцо, что-то где-то кипит
и булькает - и вдруг со звоном лопнуло стекло, класс наполнился зловонием,
мистер Вудро отчетливо произнес: "О черт!" - и потом  они  с  наслаждением
обсуждали все это в спальне. По этому  случаю  всю  школу  с  чрезвычайной
суровостью лишили прогулки...
   Но в серой чреде воспоминаний попадались редкие  проблески  -  вакации,
его, Киппса,  праздники,  когда,  несмотря  на  междоусобицу  старших,  ом
старался проводить как  можно  больше  времени  с  Сидом  Порником,  сыном
вздорного чернобородого соседа-галантерейщика. Казалось, это  воспоминания
из другого  мира.  То  были  восхитительные  дни.  Приятели  слонялись  по
отлогому морскому берегу, осаждали сдающиеся без  боя  башни  Мартелло,  с
неизбывным любопытством взирали на полные  тайн  ветряные  мельницы  и  их
неутомимо вертящиеся крылья, доходили до самого Дандженесского маяка,  всю
дорогу ощущая под  ногами  гладкую,  податливую  гальку.  Миновав  большой
камень, они превращались  в  вооруженных  до  зубов  контрабандистов:  они
бродили по заросшим тростником болотам,  совершали  далекие  походы  -  до
самого Хайта, где не смолкал пулеметный лай, до Райа и  Уинчелси,  которые
примостились на пологих холмах,  точно  сказочные  города.  В  дни  летних
каникул небеса были сияющие и бездонные, а зимой сливались с бурным морем;
бывали и кораблекрушения, да, самые настоящие; неподалеку от Димчерча  они
набрели на черный гниющий остов одномачтового рыбачьего суденышка  -  море
поглотило всю команду и, точно пустую корзинку, выбросило  его  на  берег;
мальчишки нагишом купались в  море,  заходя  по  самые  подмышки,  и  даже
пытались плыть, отдавшись теплым волнам (несмотря на тетушкин  запрет);  а
иногда (с ее разрешения) брали  с  собой  какую-нибудь  домашнюю  снедь  и
обедали за несколько миль от дома. Чаще всего в пакете оказывались хлеб  и
холодный пудинг из молотого риса со сливами - что может быть  вкуснее?!  И
за всем этим стояла не гнусная фигура придиры и мучителя Вудро, а тетка  -
тощая, но, в общем, добродушная  (она  хоть  и  донимала  по  воскресеньям
катехизисом, зато позволяла уходить на весь день, прихватив с собой вместо
обеда пудинг), и дядя  -  тучный,  вспыльчивый,  но  всему  предпочитающий
покойное кресло, так что он, в общем, не мешал. А главное - свобода!
   Да, вакации, разумеется, были совсем не то, что  учение.  Они  несли  с
собой свободу, простор душе и телу, и хоть сам он этого не понимал, в  них
присутствовала красота. Когда он вспоминал  эти  годы,  вакации  сверкали,
точно окна цветного стекла на унылом  однообразии  школьных  стен,  и  чем
старше он становился, тем ярче они сияли в памяти. В конце  концов  пришло
время, когда он стал вспоминать те дни с нежностью, чуть не со слезами.
   Последнее из этих окон запомнилось ярче всего -  в  нем  не  было  того
разнообразия и пестроты, что в предыдущих, его озарил  лишь  один  сияющий
образ. Ибо как  раз  перед  тем,  как  Киппсом  завладел  Молох  Розничной
Торговли, он сделал первые робкие шаги в таинственной стране  Любви.  Шаги
поистине очень робкие, ибо мальчик привык подавлять свои  чувства,  бурные
порывы и страсти еще дремали на дне его души.
   Предметом его первых волнений оказалась та самая Энн Порник, чьей кукле
они с Сидом, вволю повеселившись, оторвали голову много лет назад, в  дни,
когда Киппс еще не понимал, что за штука человеческое сердце.


   Но еще до того, как Киппс заметил огоньки, что мерцали в  глубине  глаз
Энн Порник, дядя решил определить  племянника  по  мануфактурной  части  и
начал соответствующие переговоры. Школа  осталась  позади  окончательно  и
бесповоротно. И  это  сейчас  было  самое  главное.  Стояло  жаркое  лето.
Расставание со школой отпраздновали шумно и весело, и,  заботясь  о  своем
добром имени, Киппс свято выполнил  превосходное  правило  -  на  прощание
платить долги. Всем своим врагам он надавал тумаков, повыворачивал руки  и
наподдал по ногам; тем же, кто с ним дружил, он раздал  свои  неоконченные
тетради, все учебники, коллекцию камешков и форменный головной убор  и  на
последних страницах их книг тайком написал: "Помни Арти Киппса". Потом  он
сломал  жиденькую  тросточку  Вудро,  всюду,  где  только   мог,   вырезал
перочинным ножиком свое имя и  разбил  окно  в  буфетной.  Он  так  упорно
твердил всем и каждому об ожидающей его карьере морского капитана, что уже
и сам почти верил в это. И вот наконец он дома и больше никогда в жизни не
вернется в школу.
   В первый день он поднялся чуть свет, выскочил на залитый солнцем двор и
трижды пронзительно свистнул - этот  особенный  тройной  свист  неизвестно
почему ученики академии, а также и они  с  Сидом  считали  военным  кличем
гуронов. Но, вспомнив о вражде дяди с  мистером  Порником,  спохватился  и
сделал вид, будто вовсе и не свистел, а с почтительным восхищением  взирал
на  новую  секцию  мусорного  ящика,  пристроенную  дядей.  Впрочем,   его
невинному виду не поверил бы и грудной младенец.
   Через минуту из угодий Порников прозвучал ответный клич. И Киппс запел:
"В полдевятого ля-ля жди за церковью меня". И кто-то  невидимый  пропел  в
ответ: "В полдевятого ля-ля жду за  церковью  тебя".  Предполагалось,  что
"ля-ля" делает песенку непонятной  для  непосвященных.  Чтобы  еще  больше
замаскировать сговор, оба участника этого дуэта вновь издали  воинственный
клич гуронов, надолго задержавшись на последней, самой пронзительной ноте,
и разошлись в разные стороны, чтобы, как и положено мальчишкам на  отдыхе,
начать веселый день.
   В половине девятого Киппс  сидел  за  церковью  на  освещенной  солнцем
калитке у начала длинной тропки, ведущей к морю;  он  неторопливо  отбивал
такт башмаком и с чувством высвистывал какую-то  душещипательную  песенку,
вернее, те клочки ее, которые знал на память. В  это  время  из-за  церкви
показалась девочка в коротком платье, темноволосая, синеглазая,  с  нежным
румянцем. Она так вытянулась, что стала даже чуть  выше  Киппса,  и  очень
похорошела. Вообще с последних вакаций она  так  переменилась,  что  Киппс
едва узнал ее. Да и видел ли он ее в последний раз?.. Он  вовсе  этого  не
помнил.
   Увидев  ее,  он  ощутил  какое-то  смутное  беспокойство.  Он  перестал
свистеть и, странно смущенный, молча на нее уставился.
   - Ему нельзя прийти, - объявила Энн, храбро подходя ближе.  -  Покамест
нельзя.
   - Чего? Это ты про Сида?
   - Ага. Папаша наказал ему перетереть все коробки.
   - Для чего это?
   - А кто его знает. Папаша сегодня сердитый.
   - Вон что!
   Помолчали. Киппс взглянул на нее и больше уже не смел поднять  глаз.  А
она с любопытством его разглядывала.
   - Ты уже отучился? - спросила она немного погодя.
   - Ага.
   - И Сид тоже.
   Беседа оборвалась. Энн взялась за край калитки и принялась раз за разом
подпрыгивать на одном месте - это было что-то вроде неумелой гимнастики.
   - А наперегонки умеешь? - спросила она.
   - Уж тебя-то запросто обгоню, - ответил Киппс.
   - Дашь мне фору?
   - Докуда? - спросил Киппс.
   Энн подумала немного и показала пальцем на дерево.  Подошла  к  нему  и
обернулась.
   - Досюда, ладно?
   Киппс,  который  к  этому  времени  слез  с   калитки,   снисходительно
улыбнулся.
   - Дальше!
   - Досюда?
   -  Давай  еще  чуток,  -  сказал  Киппс,  но  тотчас  пожалел  о  своем
великодушии  и  с  криком  "Пошли!"  рванулся  с  места,  разом  наверстав
упущенное.
   Они подбежали к  финишу  одновременно  -  оба  раскраснелись  и  тяжело
дышали.
   - Ничья! - сказала Энн и рукой отбросила волосы со лба.
   - Моя взяла, - задыхаясь, вымолвил Киппс.
   Они решительно, но вполне вежливо заспорили.
   - Бежим еще раз, - предложил Киппс. - Хочешь?
   Они вернулись к калитке.
   - А ты ничего, можешь, - снисходительно заметил восхищенный Киппс. -  Я
ведь здорово бегаю.
   Привычно мотнув головой, Энн отбросила волосы назад.
   - Ты ж ведь дал мне фору, - признала она.
   И тут они увидели Сида.
   - Смотри, малявка, влетит тебе, - сказал Сид сестре с истинно  братской
недоброжелательностью. -  Ты  пропадаешь  целых  полчаса.  В  комнатах  не
прибрано. Папаша не знает, куда ты запропастилась,  говорит:  как  явится,
надеру ей уши.
   Энн собралась уходить.
   - А как же гонки? - спросил Киппс.
   - Ух ты! - воскликнул изумленный Сид. - Да  неужто  ты  с  ней  бегаешь
наперегонки?
   Энн раскачалась на  калитке,  не  сводя  глаз  с  Киппса,  потом  вдруг
отвернулась и кинулась бежать по тропинке. Киппс проводил  ее  взглядом  и
нехотя обернулся к Сиду.
   - Я дал ей большущую фору, - сказал он виновато.  -  Это  не  настоящие
гонки.
   Больше они об этом не говорили. Но  минуту-другую  Киппс  был  какой-то
рассеянный, и в душе у него началось что-то неладное.


   Они стали обсуждать,  как  истым  гуронам  надлежит  наилучшим  образом
провести утро. Путь их, несомненно, лежал к морю.
   - Там еще один затонул - выбросило новые обломки, - сказал Сид. - Ух! И
воняют же!
   - Воняют?
   - Прямо тошнит. Там гнилая пшеница.
   Они шли и говорили о кораблекрушениях,  потом  принялись  рассуждать  о
броненосцах, войнах  и  о  многом  другом,  достойном  внимания  настоящих
мужчин. Но на полпути Киппс вдруг ни с того ни с сего заметил небрежно:
   - А твоя сестра ничего девчонка.
   - Я ее поколачиваю, - скромно ответил Сид.
   И, помолчав, они снова заговорили о более интересных предметах.
   Выброшенная на берег посудина была и вправду  полна  гниющего  зерна  и
распространяла ужасающее зловоние. Восхитительно! И  все  это  принадлежит
только им. По предложению Сида они взяли судно с бою, и теперь  надо  было
спешно защищать его от несметных полчищ воображаемых "туземцев", которых в
конце концов удалось отогнать,  оглушительно  вопя  "бом-бом"  и  отчаянно
размахивая и тыча в воздух палками. Вслед за  тем,  опять  же  по  команде
Сида, они врезались в соединенный  франко-германо-русский  флот,  наголову
разбили его без чьей-либо помощи, потом пристали к  берегу,  вскарабкались
по крутому откосу, ловким маневром отрезали  собственный  корабль;  потом,
крича что есть мочи, изобразили бурю, потерпели  отличное  кораблекрушение
и,  "полузатопленные"  -  этого  требовал   Сид,   -   оказались   посреди
угомонившегося моря.
   Все эти события на время вытеснили Энн из головы Киппса. Но  когда  без
воды и  пищи,  застигнутые  штилем,  они  дрейфовали,  затерянные  посреди
океанских  просторов,  и,   положив   подбородки   на   скрещенные   руки,
воспаленными глазами озирали горизонт в тщетной  надежде  на  спасительный
парус, он вдруг опять о ней вспомнил.
   - А хорошо, когда есть сестра, - заметил этот терпящий бедствие моряк.
   Сид обернулся и задумчиво на него посмотрел.
   - Ну, нет! - сказал он.
   - Нет?
   - Вот уж ничуть.
   Он доверительно улыбнулся.
   - Девчонки во все суют нос, - сказал он и прибавил: - Ну прямо во все.
   И он вновь принялся мрачно оглядывать пустынные морские дали. Но вот он
энергично сплюнул сквозь  зубы  -  он  считал,  что  именно  так  положено
сплевывать настоящим морским волкам, жующим табак, - и сказал:
   - Сестры что? С ними  одна  морока.  Вот  девчонки  -  дело  другое,  а
сестры...
   - А разве сестры не девчонки?
   - Ну, нет! - с невыразимым презрением произнес Сид.
   И Киппс поспешно поправился:
   - То есть, конечно, я не про то... Совсем я не про это.
   - А у тебя есть девчонка? - спросил Сид и опять ловко сплюнул.
   Пришлось Киппсу признаться, что девчонки у него нет. Правда,  это  было
очень обидно.
   - Спорим, Арт Киппс, ты ни в жизнь не угадаешь, кто моя девчонка!
   - А кто? - спросил Киппс, чувствуя, что сам он обделен судьбой.
   Сид только усмехнулся.
   Выждав минуту, Киппс спросил, как это от него и требовалось:
   - Ну кто? Скажи! Кто?
   Сид в упор посмотрел на него и еще помедлил.
   - А ты никому не скажешь?
   - Могила.
   - Клянешься?
   - Помереть мне на этом месте!
   Как ни был Киппс занят собственными переживаниями,  в  нем  пробудилось
любопытство.
   Сид потребовал с него ужасную клятву.
   Потом медленно, постепенно стал раскрывать свою тайну.
   - Начинается с мэ, - начал он загадочно.
   - М-о-д, - неторопливо называл он букву  за  буквой,  сурово  глядя  на
Киппса. - Ч-а-р-т-е-р-и-з.
   Эта Мод Чартериз была особа восемнадцати лет от роду, дочь священника в
приходе св.Бэйвона да к тому же обладательница велосипеда,  так  что  едва
Киппс понял, о ком речь, лицо его почтительно вытянулось.
   - Брось, - недоверчиво выдохнул он. - Ты заливаешь, Сид Порник.
   - Провалиться мне на этом месте! - решительно возразил Сид.
   - Не врешь?
   - Не вру.
   Киппс заглянул ему в глаза.
   - Честное-пречестное?
   Сид постучал по дереву, свистнул и произнес самую страшную клятву:
   - Эне-бене-рас! Лопни мой глаз!
   Весь мир предстал перед Киппсом, который все еще не  мог  справиться  с
изумлением, в совсем новом свете.
   - И... и она знает?
   Сид покраснел до корней волос, лицо у него стало печальное  и  строгое.
Он вновь задумчиво уставился на сияющее под солнцем море.
   - Я готов за нее помереть, Арт Киппс, - сказал он, помолчав.
   И Киппс не стал повторять свой вопрос, он был явно неуместен.
   - Я все для нее сделаю, чего ни попросит, - продолжал  Сид  и  поглядел
Киппсу прямо в глаза, - ну все на свете. Скажет кинуться в море - кинусь.
   Каждый углубился в свои мысли, и некоторое время они молчали, потом Сид
пустился в рассуждения о любви, о которой Киппс уже втайне тоже подумывал,
но еще никогда не слышал, чтобы об этом говорили Друг  с  Другом  всерьез,
вот так, среди бела дня. Конечно, в заведении Вудро втихомолку  происходил
обмен опытом, обсуждались многие стороны жизни, но о  любви  романтической
там речи не было. Сид, наделенный богатым воображением, заговорив о любви,
открыл Киппсу свое сердце, или по крайней мере новый уголок своего сердца,
не требуя при этом от Киппса ответных признаний.  Он  вытащил  из  кармана
затрепанную Книжицу, которая способствовала пробуждению его  романтических
чувств; протянул ее Киппсу  и  признался,  что  в  ней  есть  один  герой,
баронет, ну, прямо его собственная копия. Этот баронет  -  человек  бурных
страстей,  которые  он  скрывает  под  маской  "ледяного  цинизма".  Самое
большее, что он  себе  позволяет,  -  это  скрежетать  зубами;  тут  Киппс
заметил, что Сид тоже не чужд  этой  привычки  и  уж,  во  всяком  случае,
сегодня скрежещет зубами все утро. Некоторое время они читали,  потом  Сид
снова заговорил. На его взгляд, любовь состоит  из  преданности  и  жарких
схваток, и все это с привкусом тайны, а Киппс  слушал,  и  ему  мерещилось
залитое румянцем лицо и прядь волос, которую то и дело отбрасывали назад.
   Так они мужали, сидя на грязных обломках старого  корабля,  на  котором
жили и погибли люди, они сидели там, глядя на  море,  раскинувшееся  перед
ними, и болтали об иной стихии, по которой им предстояло пуститься вплавь.
   Разговор оборвался. Сид взялся за книгу, а Киппс, который  не  поспевал
за ним и не хотел признаваться, что  читает  медленнее  Сида,  окончившего
самую обыкновенную начальную школу, отдался своим мыслям.
   - Хорошо бы у меня была девушка, - вздохнул Киппс. -  Ну,  просто  чтоб
разговаривать и все такое...
   От этого запутанного предмета их отвлек плывущий  по  морю  мешок.  Они
покинули остов потерпевшей крушение посудины и добрую  милю  следовали  за
ним по берегу, осыпая его камнями, пока мешок наконец не прибило к берегу.
Они  ждали  чего-то  таинственного,  необычайного,  а   в   нем   оказался
всего-навсего дохлый котенок, - это, знаете ли, уж слишком даже для них!
   Наконец они вспомнили про обед,  который  ждал  их  дома,  и  голодные,
задумчивые зашагали рядышком назад.


   Но утренний разговор о любви разжег воображение Киппса, и, когда  после
обеда он встретил Энн Порник на Главной  улице,  его  "Привет!"  прозвучал
совсем иначе, чем прежде. Через  несколько  шагов  оба  они  обернулись  и
поймали на этом друг друга. Да,  ему  очень,  очень  хотелось  обзавестись
подружкой...
   Однако потом его отвлек ползущий по улице  тягач,  а  на  ужин  тетушка
подала восхитительную рыбку. Но когда он улегся в постель, его вдруг вновь
подхватил могучий поток чувств, и, спрятав голову  под  подушку,  он  стал
тихонько шептать: "Я люблю Энн Порник", - точно клялся в верности.
   Во сне он бегал с Энн наперегонки, и они жили вдвоем в  выброшенном  на
берег корабле, и всегда она виделась ему раскрасневшаяся, и на лоб  падали
непослушные волосы. Они просто жили вместе в выброшенном на берег корабле,
и бегали наперегонки, и очень-очень любили друг друга. И  всему  на  свете
предпочитали шоколадный горошек,  финики,  что  продают  с  лотка,  и  еще
рыбешку, жареную рыбешку...
   Утром, проснувшись, он услыхал, как она поет в  пристройке  за  кухней.
Полежал, послушал и понял, что должен ей открыться.
   Когда завечерело, они случайно  встретились  у  калитки,  что  рядом  с
церковью, и хоть Киппс мог бы  сказать  ей  так  много,  он  не  отважился
вымолвить ни слова, пока, набегавшись до изнеможения за  майскими  жуками,
они не уселись снова на свою калитку. Энн  сидела  прямая,  неподвижная  -
темный силуэт на фоне багряно-пурпурного неба, - не сводя глаз  с  Киппса,
Оба затихли, замерли, и тогда Киппс вдруг  решился  поведать  ей  о  своей
любви.
   - Энн, - сказал он. - Ты мне правда нравишься. Вот если б ты была  моей
подружкой... Слышишь, Энн? Будешь моей подружкой?
   Энн не стала притворяться удивленной, поглядела на Киппса,  подумала  и
сказала небрежно:
   - Ну, что ж, Арти. Я не против.
   - Вот и хорошо, -  задыхаясь  от  волнения,  сказал  Киппс,  -  значит,
уговорились.
   - Вот и хорошо, - сказала Энн.
   Казалось, что-то стало между ними, теперь ни тот, ни другая не решались
поднять глаз.
   - Ой! - вдруг закричала Энн. - Гляди, какой красавчик! - И, спрыгнув  с
калитки, кинулась за майским жуком, который прожужжал у нее перед носом. И
они снова стали просто-напросто мальчишкой и девчонкой...
   Они старательно избегали переходить на новые отношения. Несколько  дней
ни о чем таком не заговаривали, хотя виделись дважды. Оба чувствовали, что
им предстоит совершить что-то еще, прежде чем это  знаменательное  событие
станет явью, но ни один из  них  не  осмеливался  сделать  следующий  шаг.
Болтая с нею, Киппс перескакивал с  одного  на  другое,  но  больше  всего
рассказывал о великих приготовлениях,  которые  должны  были  сделать  его
настоящим мужчиной и торговцем мануфактурой: ему справили две пары брюк, и
черный  сюртук,  и  четыре  новые  сорочки.  Но  при  этом   разыгравшееся
воображение толкало его сделать сей неведомый шаг, а  когда  он  оставался
один и гасил огонь, то превращался в  весьма  предприимчивого  поклонника.
Хорошо бы взять Энн за руку - даже вполне добропорядочные книжицы, которые
так высоко ставил Сид, толкали его на это проявление близости.
   И наконец Киппса осенило: он вспомнил газетную  заметку  под  названием
"Любовные сувениры", которая попалась  ему  как-то  в  обрывке  "Пикантных
новостей". Разломать пополам шестипенсовик - вот что он придумал, на это у
него как раз хватит мужества. Он раздобыл лучшие тетушкины ножницы, выудил
ими шестипенсовик из своей почти пустой же