лядывал этот прекрасный дом.
   - Боже милостивый! - благоговейно прошептал он наконец.
   Во всех окнах нижнего этажа богатые темно-красные портьеры, а над  ними
- жалюзи на медных карнизах. В окне гостиной  в  большом,  изящной  работы
вазоне - пальма. На двери - добротный бронзовый дверной молоток; были  тут
и два звонка, под одним табличка - "Для прислуги".
   - Боже милостивый! Прислуга, а?
   Молодой человек  отошел  в  сторонку,  не  сводя  глаз  с  дома,  потом
возвратился на прежнее  место.  Нерешительность  совсем  одолела  его,  он
отошел еще дальше, к морю, сел на скамью, облокотился на  спинку  и  опять
уставился  на  "Хьюгенден".  Тихонько  насвистывая  какую-то  песенку,  он
склонил голову направо, потом налево. Затем некоторое время хмуро, в  упор
смотрел на дом.
   Тучный краснолицый пожилой джентльмен с глазами навыкате  сел  рядом  с
Киппсом, снял панаму с  необыкновенно  лихо  изогнутыми  полями  и,  шумно
отдуваясь, отер пот со лба. Потом  стал  вытирать  панаму  изнутри.  Киппс
глядел на соседа, пытаясь сообразить, какой у него годовой доход и где  он
купил такую необыкновенную панаму. Но скоро "Хьюгенден" снова завладел его
мыслями.
   - Послушайте, - поддаваясь внезапному порыву, сказал Киппс, обратившись
к пожилому джентльмену.
   Пожилой джентльмен вздрогнул и обратил взор на Киппса.
   - Что вы сказали? - свирепо спросил он.
   - Вы, небось, не поверите, а ведь этот вот дом мой.  -  И  Киппс  ткнул
пальцем в сторону "Хьюгендена".
   Пожилой джентльмен повернул голову и поглядел на дом. Потом обернулся к
Киппсу,  налитыми  кровью  глазами  человека,  которого   вот-вот   хватит
апоплексический удар, уставился на  его  плохонький  "парадный"  костюм  и
вместо ответа лишь запыхтел.
   - Правда, мой, - повторил Киппс, уже не так уверенно.
   - Не болтайте глупостей, - сказал  пожилой  джентльмен,  надел  панаму,
глаза сразу скрылись под ее полями. - И так жарко, - возмущенно  пропыхтел
он, - а тут еще вы со своими глупостями.
   Киппс перевел взгляд с пожилого джентльмена  на  дом,  потом  снова  на
пожилого джентльмена. Пожилой  джентльмен  поглядел  на  Киппса,  фыркнул,
отвернулся к морю и  снова,  фыркнув  весьма  презрительно,  посмотрел  на
Киппса.
   - Не верите, что он мой? - опросил Киппс.
   Пожилой джентльмен вместо ответа через плечо мельком взглянул на дом, а
потом сделал вид, будто тут и нет  никакого  Киппса,  будто  рядом  с  ним
пустое место.
   - Нынче утром я получил его в наследство, - сказал Киппс. - И этот  дом
и еще кое-чего.
   -  Ох!  -  выдохнул  пожилой  джентльмен  с  видом  вконец  измученного
человека. Казалось, он ждет, чтобы прохожие избавили его от Киппса.
   - Да, получил, - сказал Киппс.
   Он помолчал, неуверенно поглядывая  на  дом,  словно  его  все  сильнее
одолевали сомнения.
   - Я получил... - снова начал он и осекся.
   - Да нет, чего ж говорить, раз вы не верите, - сказал он.
   После нелегкой внутренней борьбы возмущенный пожилой  джентльмен  решил
на сей раз обойтись без апоплексического удара.
   - Знаю я эти штучки, - пропыхтел он. - Вот сдам вас в полицию!
   - Какие штучки?
   - Не первый день живу на свете, - сказал пожилой джентльмен, отдуваясь.
- Достаточно на вас поглядеть! - прибавил он. - Знаю я таких...
   Пожилой джентльмен кашлянул, покивал головой и снова кашлянул.
   Киппс поглядывал то на дом, то на пожилого  джентльмена,  то  снова  на
дом. Похоже, разговаривать им больше не о чем.
   Вскоре  он  поднялся  и  прямиком  через  газон  медленно   зашагал   к
внушительному подъезду. Остановился и  неслышно,  одними  губами  произнес
волшебное слово: "Хьюгенден". Домик первый сорт! Он поглядел через  плечо,
словно призывая  пожилого  джентльмена  в  свидетели,  потом  пошел  своей
дорогой. Такого разве убедишь?
   Он шел медленно, очень медленно, словно какая-то невидимая нить  тянула
его назад. Когда с тротуара  дом  перестал  быть  виден,  Киппс  сошел  на
мостовую. И наконец, сделав усилие, оборвал нить.
   Завернув в тихую боковую улочку, он украдкой расстегнул  пиджак,  вынул
конверт с тремя банковыми билетами, посмотрел на них  и  положил  обратно.
Потом выудил из кармана брюк пять новеньких золотых и полюбовался ими: вот
каким доверием прониклись к нему мистеры Бин и Уотсон; а все  потому,  что
он точная копия портрета его покойной мамаши!
   Да, все верно.
   Так оно и есть.
   Он бережно спрятал золотые и  вдруг  повеселел  -  и  радостно  зашагал
дальше. Все чистая правда: у него есть свой дом, он богатый человек и  сам
себе хозяин. Он уже свернул было за  угол,  направляясь  к  Павильону,  но
передумал и повернул назад: сейчас он пойдет в магазин и все им расскажет!
   Далеко впереди кто-то переходил дорогу, кто-то,  с  кем  до  странности
связано его нынешнее настроение. Да это же Читтерлоу! Тот самый Читтерлоу,
от которого все и пошло! Драматург  бодро  шагал  по  перекрестку.  Голова
высоко вскинута, велосипедный картузик сдвинут на затылок,  в  веснушчатой
ручище два романа из библиотеки,  утренняя  газета,  завернутая  в  бумагу
новая шляпа и корзинка, полная лука и помидоров...
   Надо его догнать и рассказать  о  поразительной  перемене,  только  что
совершившейся в мире, решил Киппс, но в эту минуту  Читтерлоу  скрылся  за
винным магазином на углу.
   Киппс уже  окликнул  было  его,  но  прикусил  язык  и  только  помахал
зонтиком. Потом, ускорив шаг, заторопился вдогонку. Повернул за угол  -  а
Читтерлоу уже и след простыл, почти бегом дошел до следующего угла - и тут
Читтерлоу не оказалось. Тогда Киппс  повернул  назад,  напрасно  отыскивая
глазами еще какой-нибудь  таинственный  угол,  за  которым  мог  исчезнуть
Читтерлоу. В недоумении он прижал палец к губам, постоял на краю тротуара,
озираясь по сторонам. Но Читтерлоу как сквозь землю провалился.
   Нет как нет!
   А между тем для его смятенной души оказалось  целительно  даже  мельком
увидеть Читтерлоу - все сразу стало на свои места, а это было  ему  сейчас
так необходимо!
   Все правильно, все хорошо.
   Его вдруг взяло нетерпение рассказать о том, что  с  ним  случилось,  в
магазине, всем и каждому. Это как раз то,  что  требуется.  Вот  тогда  он
наконец и сам поверит, что все это чистая правда. И, подхватив зонтик  как
попало, он скорым шагом направился к магазину.
   Вошел он через хлопчатобумажный отдел.  Стремительно  распахнув  дверь,
сквозь стекло которой еще так недавно  со  страхом  следил  за  любопытным
носом Читтерлоу, он увидел второго ученика и  Пирса,  занятых  разговором.
Пирс ковырял булавкой в зубе и между делом вещал о том, что такое  хороший
тон.
   Киппс подошел к прилавку.
   - Слышь, - сказал он. - У меня новости!
   - Чего еще? - отозвался Пирс, не вынимая изо рта булавки.
   - Угадай.
   - Ты смылся, потому что Тедди в Лондоне.
   - Лучше.
   - Тогда чего?
   - Получил наследство.
   - Рассказывай!
   - Вот ей-ей!
   - Ври больше!
   - Верно говорю. Получил наследство - тыщу двести фунтов. Тыщу двести  в
год!
   И он двинулся к маленькой дверце, ведущей из  магазина  в  жилую  часть
дома, точно regardant passant [посторонний прохожий (франц.)], как говорят
герольды.
   Пирс застыл, разинув рот, с булавкой в руке.
   - Врешь! - вскрикнул он наконец.
   - Вот ей-богу, - сказал Киппс. - Я ухожу из магазина.
   И шагнул через половик, постеленный перед дверью из  магазина  в  жилую
часть дома.


   В это время мистер Шелфорд как раз был в Лондоне - закупал  товары  для
летнего сезона и, надо думать, беседовал с претендентами на место Киппса.
   И вот слух о необычайном происшествии вихрем пронесся из конца в  конец
магазина. Мужчины все до  одного,  встречаясь,  первым  делом  спрашивали:
"Слыхали про Киппса?"
   Новая кассирша узнала о событии от Пирса и ринулась в отдел безделушек,
спеша всех поразить. Киппс получил наследство - тысячу фунтов в год,  нет,
двенадцать тысяч фунтов! Киппс получил наследство - миллион  двести  тысяч
фунтов в год. Цифры назывались разные, но суть  была  верна.  Киппс  пошел
наверх. Киппс укладывает вещи. Киппс сказал: он  и  за  тысячу  фунтов  не
останется в этом заведении больше ни одного дня! Передавали даже,  что  он
вслух честил старину Шелфорда.
   Киппс спустился вниз! Киппс в конторе!  И  тотчас  все  кинулись  туда.
(Бедняга Баггинс занимался с покупательницей и не мог понять, какого черта
все словно с цепи сорвались. Да, да, Баггинс ровно ничего не знал!)
   Он видел, что в магазине поднялась  беготня,  слышал,  что  то  и  дело
поминается имя Киппса. "Динь-динь-динь",  -  надрывался  звонок,  возвещая
обед, но никто не обращал на него внимания. У всех горели глаза, все  были
возбуждены, всем не терпелось  поделиться  новостью,  хоть  тресни,  найти
кого-нибудь, кто еще ничего не знает, и первым  выпалить:  "Киппс  получил
наследство, тридцать, сорок, пятьдесят тысяч фунтов!"
   - Что?! - вскричал старший упаковщик. - Он? -  И  стремглав  кинулся  в
контору, словно ему сказали, что Киппс сломал себе шею.
   - Тут один наш только что получил наследство - шестьдесят тысяч фунтов,
- сказал старший ученик покупательнице, которая давно уже его дожидалась.
   - Неожиданно? - спросила покупательница.
   - В том-то и дело...
   - Уж если кто заслужил наследство, так это мистер Киппс, - сказала мисс
Мергл и, шурша юбками, поспешила в контору.
   На Киппса градом сыпались поздравления. Он стоял весь  красный,  волосы
растрепались. В левой руке он все еще сжимал шляпу и свой  лучший  зонтик.
Правой он уже не чувствовал: ее  все  время  кто-нибудь  пожимал  и  тряс.
"Динь-динь-дон, дурацкий дом, все вверх дном", - надрывался всеми  забытый
обеденный колокол.
   - Дружище Киппс! - говорил Пирс, тряся его руку. - Дружище Киппс!
   В глубине конторы Буч потирал свои бескровные руки.
   - А вы уверены, что тут нет никакой ошибки, мистер Киппс? - спросил он.
   - Я уверена, что нам всем следует его поздравить, - заявила мисс Мергл.
   -  Господи  помилуй!  -  воскликнула  новенькая  продавщица  из  отдела
перчаток. - Тысяча двести фунтов в год! Господи помилуй! Вы не собираетесь
жениться, мистер Киппс?
   - Три фунта пять шиллингов и девять пенсов в  день,  -  сообщил  мистер
Буч, чудесным образом подсчитавший это прямо в уме.
   Все твердили, что они рады за  Киппса,  все,  кроме  младшего  ученика:
единственный сынок  любящей  матери-вдовы,  привыкший  и  считавший  своим
правом получать все  самое  лучшее,  он  стал  чернее  тучи:  его  терзала
зависть, он не мог примириться с такой  явной  несправедливостью.  Все  же
остальные и в самом деле радовались от  души,  радовались  в  эту  минуту,
пожалуй, больше самого Киппса, которого ошеломило это нежданное-негаданное
счастье...
   Он спустился в столовую,  бросая  на  ходу  отрывочные  фразы:  "Ничего
такого не ждал... Когда этот самый Бин сказал мне, я совсем ошалел... Вам,
говорит, оставили в наследство деньги. Но я и тут не чаял  такого,  думал,
может, фунтов сто. Это уж самое большее".
   Пока  сидели  за  обедом  и  передавали  друг  другу   тарелки,   общее
возбуждение  поулеглось.  Домоправительница,  разрезая  мясо,   поздравила
Киппса, а служанка чуть было не  залила  кому-то  платье:  загляделась  на
Киппса, - где уж тут было ровно держать полные тарелки!  Удивительно,  как
она все их не опрокинула. Казалось, новость прибавила  всем  проворства  и
аппетита (всем, кроме младшего ученика), и домоправительница оделяла  всех
порциями мяса с небывалой щедростью. В этой комнате,  освещенной  газовыми
рожками, было сейчас совсем как в добрые старые времена,  поистине  как  в
добрые старые времена!
   - Уж если кто заслужил богатство, - сказала мисс  Мергл,  -  передайте,
пожалуйста, соль... да, уж если кто заслужил  богатство,  так  это  мистер
Киппс.
   Шум поутих, когда в столовой раздался лающий голос Каршота.
   - Ты теперь заделаешься важной персоной, Киппс, - сказал он. - Сам себя
не узнаешь.
   - Прямо как настоящий джентльмен, - сказала мисс Мергл.
   - Мало ли настоящих  джентльменов  со  всей  семьей  живут  на  меньшие
деньги! - сказала домоправительница.
   - Мы еще увидим тебя на набережной, - сказал Каршот. - Лопни  моя...  -
начал было он, но поймал взгляд домоправительницы и прикусил язык. Она уже
раньше выговаривала ему за это выражение. - Лопни  мои  глаза!  -  покорно
поправился он, дабы не омрачать торжественный день препирательствами.
   - Небось, поедешь в Лондон, - сказал Пирс. - Станешь настоящим гулякой.
Сунешь  в  петлицу  букетик  фиалок  и  будешь   эдак   прохаживаться   по
Берлингтонскому пассажу.
   - Я бы  на  твоем  месте  снял  квартирку  где-нибудь  в  Вест-Энде,  -
продолжал он. - И вступил бы в первоклассный клуб.
   - Так ведь в эти клубы разве попадешь, - сказал Киппс, вытаращив  глаза
и с полным ртом картофеля.
   - Чего уж там. Были бы денежки, - сказал Пирс.
   А девица из  отдела  кружев,  относящаяся  к  современному  обществу  с
цинизмом, почерпнутым из беззастенчивых высказываний  мисс  Мари  Корелли,
подтвердила:
   - В наши дни с деньгами все можно, мистер Киппс.
   Зато Каршот показал себя истым англичанином.
   - А я бы на месте Киппса поехал в Скалистые горы, - сказал он, подбирая
ножом подливку, - стрелять медведей.
   - А я бы первым делом скатал в Булонь, - сказал Пирс, - и хоть одним бы
глазком глянул, что там за жизнь. На пасху уж как  пить  дать,  все  равно
поеду, вот увидите.
   - Съездите в Ирландию, - прозвучал мягкий, но настойчивый голосок Бидди
Мерфи, которая заправляла большой мастерской; с  первого  же  слова  Бидди
залилась румянцем и вся засветилась - чисто  по-ирландски.  -  Съездите  в
Ирландию. На свете нет страны краше.  Рыбная  ловля,  охота  на  дичь,  на
зверя. А какие красотки! Ах! Вы увидите озера Килларни, мистер Киппс! - На
ее лице выразился беспредельный восторг, она даже причмокнула.
   Наконец было решено достойно увенчать  великое  событие.  Придумал  это
Пирс.
   - С тебя причитается, Киппс! - сказал он.
   А Каршот тут же перевел его слова на язык более поэтичный:
   - Шампанского!
   - А как же! - весело откликнулся Киппс.
   И за всем остальным, а также за добровольными курьерами дело не стало.
   - Вот и шампанское! - раздались  голоса,  когда  на  лестнице  появился
посланный за этим напитком ученик.
   - А как же магазин? - спросил кто-то.
   - Да пропади он пропадом! - ответил Каршот и ворчливо потребовал штопор
и что-нибудь, чем перерезать  проволоку.  У  Пирса  -  ну  и  ловкач  -  в
перочинном ноже оказался специальный ножичек. Вот бы  у  Шелфорда  полезли
глаза на лоб, если б он вдруг вернулся ранним поездом и увидел  бутылки  с
золотыми  головками!  Хлоп,  хлоп!  -  выстрелили  пробки.   И   полилось,
запенилось, зашипело шампанское!
   И вот Киппса обступили со всех  сторон  и  в  свете  газовых  рожков  с
важностью, торжественно повторяют: "Киппс! Киппс!"  -  и  тянутся  к  нему
бокалами, ибо Каршот сказал:
   - Надо пить из бокалов. Такое вино не пьют  из  стаканов.  Это  вам  не
портвейн, не херес  какой-нибудь!  Оно  и  веселит,  а  не  пьянеешь.  Оно
ненамного крепче лимонада. Есть же счастливчики, каждый день пьют  его  за
обедом.
   - Да что вы! По  три  с  половиной  шиллинга  бутылка?!  -  недоверчиво
воскликнула домоправительница.
   - А им это нипочем, - сказал Каршот. - Для таких это разве деньги?
   Домоправительница поджала губы и покачала головой...
   Так вот, когда Киппс увидел, что все обступили его, чтобы поздравить, у
него защекотало в горле, лицо сморщилось, и он вдруг испугался, что сейчас
заплачет на виду у всех. "Киппс!" -  повторяли  они  и  смотрели  на  него
добрыми глазами. Как это хорошо с их стороны и как обидно,  что  и  им  на
долю не выпало такое счастье!
   Но при виде запрокинутых голов и бокалов он снова приободрился...
   Они пили за него, в его честь. Без зависти, сами, по своей воле.
   Вот почему Каршот, предлагая покупательнице кретон и  желая  отодвинуть
штуки отвергнутых материй, чтобы было где отмерять, не рассчитал,  толкнул
слишком сильно, и они с грохотом обрушились на  пол  и  на  ноги  все  еще
пребывающего в мрачности младшего ученика. А Баггинс, который, пока Каршот
обслуживал покупателей, должен был исполнять роль  старшего,  прохаживался
по магазину с видом необычайно важным и неприступным, покачивая на  пальце
новомодный солнечный  зонтик  с  изогнутой  ручкой.  Каждого  входящего  в
магазин он встречал серьезным, проникновенным взором.
   - Солнечные зонтики.  Самые  модные,  -  говорил  он  и,  выдержав  для
приличия паузу, прибавлял: - Слыхали, какое дело: одному нашему приказчику
привалило наследство, тыща двести фунтов в год!  Самые  модные,  сударыня.
Ничего не забыли купить, сударыня?
   И он шел и распахивал перед ними двери по всем правилам  этикета,  и  с
левой руки у него элегантно свисал солнечный зонтик.
   А второй ученик,  показывая  покупательнице  дешевый  тик,  на  вопрос,
крепкий ли он, ответил удивительно:
   - Ну что вы, сударыня! Крепкий! Да он ненамного крепче лимонаду...
   Ну, а  старший  упаковщик  исполнился  похвальной  решимости  поставить
рекорд быстроты и наверстать таким образом  упущенное  время.  Вот  почему
мистер Суофенхем с Сандгейт-Ривьер, который к семи часам в этот вечер  был
приглашен на ужин, вместо ожидаемой в половине  седьмого  фрачной  сорочки
получил корсет, из тех,  что  рассчитаны  на  полнеющих  дам.  А  комплект
дамского летнего белья, отобранный старшей мисс Уолдершо, был  разложен  в
качестве бесплатного приложения по нескольким пакетам с покупками не столь
интимного свойства, в коробке же со шляпой (с правом возвращения обратно),
доставленной леди Пэмшорт, оказалась еще и фуражка младшего посыльного...
   Все   эти   мелочи,   незначительные   сами   по   себе,   красноречиво
свидетельствуют, однако, о  бескорыстном  радостном  волнении,  охватившем
весь магазин при известии о богатстве, нежданно-негаданно  свалившемся  на
голову мистера Киппса.


   Омнибус,  что  курсирует  меж  Нью-Ромней  и  Фолкстоном,   окрашен   в
ярко-красный цвет,  на  боках  его  изображены  ленты  с  пышной  надписью
золотыми буквами "Самый скорый". Омнибус этот  неторопливый,  осанистый  и
смолоду тоже, должно быть, был такой. Под ним - прикрепленное  цепями  меж
колес - покачивается нечто вроде багажника, а на крыше летом  выставляются
скамейки для пассажиров. За спинами двух видавших виды лошадей амфитеатром
поднимаются места для сидения; ниже всех место кучера и его спутника,  над
этими двумя еще одно, а над ним, если только мне не изменяет  память,  еще
одно. В общем, как на картине какого-нибудь раннего итальянского художника
с изображением небожителей.
   Омнибус ходит не каждый день, а в какой день он пойдет,  об  этом  надо
заранее справиться. Он-то и доставит вас в Нью-Ромней. И будет  доставлять
еще долгие годы,  ибо  продолжить  узкоколейку  по  прибрежной  полосе,  к
счастью,  подрядилась  Юго-восточная  железнодорожная  компания  и  мирную
тишину поросшей вереском равнины нарушают лишь звонки велосипедистов вроде
нас с Киппсом.  Итак,  в  этом  самом  омнибусе,  огненно-красном,  весьма
почтенном  и,  по  воле  божией,  бессмертном,  что  неспешно   катил   по
фолкстонским холмам, через Сандгейт и Хайт и выехал  на  овеваемые  ветром
просторы; на одном из сидений трясся Киппс с печатью счастливого жребия на
челе.
   Вообразите себе это зрелище. Он сидит на самом верхнем месте, прямо над
кучером, и голова его кружится и кружится - от выпитого шампанского  и  от
поразительной, ни с того ни с сего привалившей  ему  удачи;  и  грудь  все
ширится, ширится - кажется, вот-вот разорвется от напора  чувств,  и  лицо
его, обращенное к солнцу, совсем преобразилось. Он не произносит ни слова,
но то и дело тихонько смеется, радуясь каким-то своим мыслям. Кажется, его
прямо распирает от смеха, смех бурлит в нем, вскипает,  точно  пузырьки  в
шампанском, живет в