ром) сказал Пец, пожал ему руку.

- ...и узнал об Александре Ивановиче, о Саше...- Голос архитектора дрогнул.

- Ну-ну...- Валерьян Вениаминович похлопал его по плечу.- Не надо слов,
Юра, не надо лишних эмоций. Он жил красиво и умер красиво. Садитесь с
нами, едем в город.

В его словах и жестах была избыточная суетливость. Они сели в "Волгу":
Буров впереди, Пец и Зискинд сзади.

- В моем Киеве говорят: умрите вы сегодня, а я завтра,- так же невесело
молвил Юрий Акимович.- Полагаю, это относится и к умирающим красиво. Я
ему говорил, что это занятие не для него.

Валерьян Вениаминович скосил на архитектора глаза: оказывается,
понимает. Ну да, он еще тогда понял, поэтому и дал ходу. Оно было не
для него, это Большое Знание о мире. И не для Александра Ивановича, он
прав. И не для него, Пеца. Они вообще не для людей, эти беспощадные
истины Вечной Бесконечности о подлинных причинах нашего бытия, о напоре
порождающего и сжигающего нас времени. Надо подняться над всем
человеческим, чтобы согласиться с первичным смыслом наших чувств и
возникающих от них дел: простые преобразования пены веществ в
растекании потока времени. Мы не над этим, мы одно с этим: с планетой
своей, с деревьями и животными, с воздухом и водой... И наши полу
животные (или на три четверти животные, или на 99% - а то и на все сто)
представления нам дороги. Отнять их - отнять все, что у нас есть. "А
посему,- Пец оглянулся: темная громада Шара с серой копной башни
удалялась в рамке заднего стекла,- захлопнись, Книга Бытия! Может, ты и
не вся там - но все равно в гораздо большем объеме, чем человеку надо
прочесть для счастья. Ныне отпущаеши..."

- Да. Это занятие теперь для другого,- сказал" он, чтобы поддержать
разговор,- вот для Виктора Федоровича, которого проектируем на
должность главного. Прошу любить и жаловать.

- Что ж, дай бог...- отозвался Зискинд.

- ...нашему теляти волка съесть,- задорно повернулся к нему Буров,- как
говорят в вашем славном Киеве. Это у вас было на уме, Юрий Акимович?

- Нет, почему же? Поздравляю.

Зискинда отделяют от факта смерти Корнева часы, подумал директор,
Бурова - многие дни; вот и разница настроений.

- Знаете, Юрий Акимович,- продолжал Буров,- я не раз поминал вас вот в
каком плане: если не считать кольца-лифта, то слишком уж вы стационарно
спроектировали башню. На века. А зачем ей на века? Стены держат,
перекрытия держат, а морально устарела. Настолько устарела, что хоть
под снос... да строить на ее месте тот же ваш Шаргород. Он гибче,
перспективнее. Не запроектировали вы какой-нибудь слабины в фундаменте, а?

- Не-ет! - архитектор с живым вниманием глядел на Бурова.

- Жаль. Иной раз думаешь даже,- Виктор Федорович смотрел на Пеца с
каким-то ожиданием,- а хорошо бы с ней что-то случилось?..

Валерьян Вениаминович не поднял на него глаза, напрягся: "Понял - или
так спросил?.."

Машина ехала окраинными кварталами города.

- Одобряю ваш выбор. Валерьян Вениаминович,- сказал Зискинд.- Из Вити
будет главный: свежий взгляд, прогрессивные идеи.

- Да-да,- рассеянно сказал Пец,- да-да...

Он наконец понял, почему его неприятно взбудоражила встреча с
Зискиндом. Зискинд - это было напоминание об ошибке. Даже не так,
нет... отклонение проекта Шаргорода не было ошибкой тогда. Но теперь,
когда больше прожито, узнано и произошло, Валерьян Вениаминович вдруг
увидел, что мог быть иной, куда более благополучный путь познания MB, и
путь этот начинался - и сейчас мог начаться! - с Шаргорода.

...Тогда их ошарашила сама идея о возможном выращивании в Шаре
"НПВ-людей" - внедряющихся все выше и глубже в быстрой смене поколений,
накоплении специфичного, не как в однородном земном мире, опыта жизни и
исследований, обгоняющих нас по интеллектуальному и духовному развитию.
Хоть идею эту на основе проекта развил Корнев, а Зискинд только
согласился с ней, но инстинктивно все - и он, Пец - отнеслись к ней с
отвращением, как к предложению плодить в Шаре ублюдков. Конечно же,
ублюдки, раз будут отличаться от замечательных нас!

"Не поняли, объявили проект преждевременным. А может, все не так:
преждевременен наш рывок в MB, к меняющимся мирам? Надеялись разрешить
все проблемы познания инженерной смекалкой, лабораторными способами. А
самая-то проблема оказалась по эту сторону окуляров, кнопок и клавиш
автомата ГиМ - в нас самих, людях из однородного мира... да если уж
совсем прямо, только-только из пещеры. Десяток тысячелетий нашей
эволюции (штаны - и те носим лишь вторую тысячу лет) для Меняющейся
Вселенной - тьфу, полторы минуты в режиме "кадр-год". И - резкий
мучительный скачок знаний. В таком как не сломить себе шею!.. А вот
если бы к Меняющейся Вселенной в Шаре приблизились люди третьего или
четвертого поколения Шаргорода, для которых мир НПВ был родным, а люди
седьмого-восьмого поколения создали систему ГиМ, которую только к
десятому-двенадцатому поколению довели до совершенства в наблюдениях -
то, во-первых, они провели бы эти исследования куда более толково и
полно, а во-вторых, куда спокойнее восприняли бы и быстро меняющееся
небо над их меняющимся миром, и зримую конечность миров. Потому что
по-настоящему добротен не технический и не теоретический процесс
познания мира, а - интеллектуально-социальный. Когда множество людей
понимает что к чему. И лучше, ежели во многих поколениях.

...Вот эти многие поколения, быстрота их смены нас более всего и
испугала: как с ними быть?.. А почему бы не доверить им самим их
будущее? Что мы за умники такие - за всех наперед решать?

...И я тогда высказался: мол, вот если бы было у нас два Шара, то один
можно отдать под проект Зискинда,- в полной уверенности, что второго не
будет. А что ты споешь теперь, папа Пец, после изобретения Миши
Пакратова, которое позволит выделить из нашего Шара и второй, и третий,
и десятый - в объемах, может, и не вселенских, но вполне громадных?..
То есть, выходит, этот путь не упущен?!"

От последней мысли Пеца заколыхало, начало кидать, как щепку в прибое,
волнение мысли; неоднородное пространство-время, которое частенько
перечеркивало их новые удачные решения еще более новыми и более
удачными, настигло его и вне Шара.

"...да нет, все равно, опять надежда на техническое решение!"

"...да нет же, не техническое оно: воспитание людей, соответствующих
Большому Знанию!"

"...да все равно, что гадать, сам в заблуждении: решаю проблемы
Института, которого через полчаса не станет!"

"...а какой стихийный процесс исполняю я сам своими действиями,
решениями, сомнениями? А? Уф-ф..."

- Так что, Юра, - насильно заставляя себя отвлечься, обратился директор
к Зискинду благодушным тоном, положил руку ему на колено,- как
живете-можете? Где обретаетесь?

- Как могу, так и живу,- ответил тот.- Обретаюсь в крайисполкоме
заместителем главного архитектора. Учитывая, что ему остались месяцы до
ухода на пенсию, фактически уже главный.

- Да-да,- сказал Пец,- вы будете великолепным главным архитектором.

Шофер замедлил машину перед развилком, обернулся:

- Вас домой, Валерьян Вениаминович?

- Нет... нет-нет. Отвезите нас к парку, на набережную. Мы так погуляем,
поговорим.

Они вышли из машины на высоком берегу Катагани, одетом в
противооползневые террасы и нарядные лестницы. Неподалеку шла аллея, по
которой шагали они победителями: Пец, Корнев, Буров, Дормидонтыч,
Васюк, Ястребов - смеялись, горланили песни. С тех пор минуло три
месяца Земли, годы усредненного времени башни - жизнь.

Выходя, Валерьян Вениаминович взглянул на часы: 16.40 - и подосадовал
медленному течению времени.

- Мне в гараж. Валерьян Вениаминович? - спросил шофер.

- М-м... (Отпустить машину значило оборвать последнюю ниточку.
Любоваться Шаром отсюда, чтобы там ни случилось. "Но... может, кого-то
придется спасать? Потружусь последний денек. А там само НПВ меня
уволит. И буду чувствовать себя легко и свободно... даже в тюрьме. Ныне
отпущаеши...") Нет, вы подождите нас, пожалуйста, здесь. Мы погуляем,
побеседуем, потом вы развезете нас по домам.

Сказав это, Пец почувствовал на себе удивленные взгляды всех троих - и
сам понял, насколько измельчал, сничтожился за этот час вранья. "Нет,
ждите",- говорил обычно он, уверенный в своей правоте и власти руководитель.

Они не спеша двинулись по аллее. Отсюда открывался вид на три стороны:
на жилмассив Заречный - нагромождение одинаково освещаемых солнцем, но
по-разному поставленных параллепипедов с матричной сыпью окон, на
поселок Ширму с белыми домиками среди садов и на волнистую степь за
ними; и на Шар с башней на ровном поле, вольно ограниченном излучиной
реки. Солнце склонялось к закату - и странен, противоестественен был
среди всех освещенных им предметов и пейзажей этот висящий в ясном небе
сгусток голубоватой тьмы, не отражающий света. Лишь ограду зоны и низ
башни золотили солнечные лучи.

В парке было людно. С набережной любовались видами гуляющие. Служилый
люд и командировочные шагали к административным зданиям от остановок
троллейбусов и обратно. Домохозяйки перли сумки с продуктами от рынка и
магазинов; некоторые катили их на роликах. Мамаши прогуливали деток на
свежем речном воздухе.

"Живите, плодитесь и размножайтесь,- смирял себя мыслями Пец.- Вон
голуби клюют рассыпанные старухой перед скамейкой зерна и крошки -
напористо, жадно, стремясь каждый склевать больше других, даже если и
сыт. И мы одно с ними, ничего из себя строить...

...Вот у куста воробей и воробьиха распустили крылья, распушили перья,
наскакивают друг на друга, отчаянно чирикая,- выясняют сложные
воробьиные отношения. И мы - одно с тем, и для нас отношения к жене, к
близким, к начальству куда важнее отношения ко Вселенной. Надо любить,
заботиться, враждовать, зарабатывать на жизнь, покупать вещи,
соперничать... Пусть гонит нас по жизни постоянная неудовлетворенность
нынешним положением - и незачем знать ее первичный смысл.

...Конкурентов по разумности у нас нет: что решим считать истиной, то
так и будет. Плодитесь, и размножайтесь, и населяйте Землю. Вначале
существа не проявляются, они проявляются в середине... Какая в этом печаль!"

Зискинд что-то говорил. Валерьян Вениаминович вслушался.

- ...плакался мне, что не нашел себя в НПВ, думает уходить. ("А,
Гутенмахер!" - догадался Пец). Если есть нужда и ваше желание, я готов
вернуться к делам в Шаре. Могу по совместительству, могу в полном объеме.

- Намек понят! - воскликнул Буров.- Лично я за!

- Это благородно с вашей стороны, Юра. Или...- Пец испытующе взглянул
на архитектора.- Это не только благородство?

- Не только. Валерьян Вениаминович.- Тот выдержал взгляд.

"Вот ведь. Оказывается, и он отравлен неоднородным миром - как
Ястребов, как Васюк, как многие. Ему пресно, скучно в обычном, несмотря
на комфорт и преуспевание. Но - удрал ведь тогда, почуяв неладное, не
только от обиды; хотя не видел и сотой доли того, что Корнев. Снова
дрогнет?.. Человек и сам не знает, чего он хочет, страсти и любопытство
швыряют его от обыденного к диковинному, от рутины к новизне; а когда
пресытится или обожжется жаром первичного - обратно к рутине, к уютным
заблуждениям. Людям не нужна вся истина, лишь малость - поиграться,
потешиться. Психически вздрогнуть. Ну и играйтесь. А я пас.

...Но ведь шатания - все-таки к истине, а не от одного заблуждения к
другому?

...И чего я напряжен так? Дрейфлю? Что будет-то?.. Может, ничего, вся
паника зря? Я буду разочарован. Вот! Выходит, и ты такой, не лучше:
важно потешить любопытство, психически вздрогнуть. Ядерная война - это,
конечно, ужасно... но ведь и интересно. А экологическая катастрофа тем
более, сколько всего произойдет, сколько будет сенсаций, леденящих
кровь телерепортажей... вкуснятина. А полный разнос планеты -
объядение! Так какого черта ты строишь из себя радетеля за
человечество, сволочь старая, благостно причитаешь в душе? Чего ты
хочешь-то - -по-настоящему?..

...Эти двое ждут, когда же я начну обсуждать с ними новые задачи и
перспективы. Главный инженер и главный архитектор. Не было ни гроша, да
вдруг алтын. Для них Шар еще долго есть.

...16.55. Там, в ядре, то и дело вспухают Метапульсации, беременные
галактиками. Те рождаются, разрешаются в свою очередь звездами и
планетами... Все сникает, возникает снова и на новом месте... И место
это неотвратимо приближается к краю Шара. К тому, что хорошо виден
отсюда. Еще шажок, еще, еще... И - ныне отпускаеши".

Не отпускало. Голова горела от клокотавших в ней противоречивых мыслей.
В душе вызрело что-то, подобное тем переживаниям в последнем разговоре
с Корневым и потом еще на его похоронах; подобное по силе, не по смыслу.

"Не про Шар надо... а про что? Что-то упускаю; Принял - от усталости и
страха - простое решение за истинное. А если пойму это истинное потом?

...А хорошо бы сейчас умереть. Тем йоговским способом: волевое
кровоизлияние в область мозжечка. В плену один таджик-лейтенант
объяснил мне этот способ; он так и покончил с собой, когда отобрали в
группу подлежащих ликвидации: стоял и вдруг упал, глаза закатились -
готов. Я тоже мысленно репетировал, очень вдумчиво ощупывал
сосредоточением, что у меня где в мозгу,- и на случай, если будут
измываться, пытать. После побега поймали, били, издевались в свое
удовольствие - не воспользовался; была злость, хотелось жить и
додраться... А сейчас не хочу, нету сил. Ну вас всех. И состояние
подходящее, кровь прилила к голове. Как там в шастрах? "В межбровье
направить всю силу жизни..." И сразу никаких проблем.

...А эти двое все ждут разговора о делах. Не исключено, что через
четверть часа они будут хлестать меня по физиономии".

Последняя мысль - точнее, сам переход от вселенских категорий к
трусовато-мелкому - поразил Валерьяна Вениаминовича до головокружения.
Начать с великолепно задуманного злодейства - и так сникнуть: морду
набьют. И похоже есть за что! И это мышиное нетерпение, чтобы все
поскорее осталось позади... Значит, неправ?

- А скажите мне, Юра, - как-то горячо обратился он к Зискинду, не
замечая, что тот и Буров с удивлением смотрят на его красное лицо,
лихорадочно блестящие глаза, резкие жесты,- не было ли вам досадно, что
ни вы и никто не видел по-настоящему вашего произведения? - Пец всей
рукой указал на башню.- Ведь действительно видим бог знает что: не то
муравьиною кучу, не то ту самую клизму с наконечником... Неужели не
хотелось вам, чтобы исчез приплюснувший ее Шар, она выпрямилась в
полный рост, до облаков, заблистала бы огнями этажей, а?

"Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!"

- Досадовал и хотелось,- вдумчиво ответил архитектор.- Только мне
странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть
общий и естественный случай существования материи. А раз так, то башня
сейчас и выглядит нормально, разве нет?

- Да-да...- Пец снова не слушал, ушел в себя.- Да-да...

"Был мальчик... желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому
же поэт - хоть с небольшой, но ухватистой силою... Вот и я прохожу
через это, Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь
по ту сторону, что и ты, или останусь по эту - неважно.

...Был такой ученый - я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он
превзошел ступеней познания - но на каждую взбирался кряхтя, с натугой,
каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной - с нее можно
обозреть все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира
с переменным квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все
законы физики обобщаются! - пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ
казалась вершиной познания и человеческой деятельности; но оказалось,
что и это лишь ступенька, поднимающаяся к галактикам и звездам MB.
Вскарабкался - вслед за другими! - и к ним, преодолев робость души и
косность мысли. Картины бурлящих потоков материи-действия, в которых на
мгновения просматриваются призрачные миры, цивилизации, существа... а
их снова смазывают поток, порождающий новые миры и цивилизации,-
казались безусловной вершиной, ибо никогда ум человеческий не постигал
ничего более обширного и вечного. Но и они оказались ступенькой,
ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути нашего мира, сути жизни и
разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий ледяной скалой; с нее
сверзился Корнев, не следовало бы. карабкаться другим... Но похоже, что
и оно - ступень к еще более главному знанию. Я не знаю, какое оно,
только чувствую, что есть.

Но хватит ли сил?.."



III



- Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? - наперебой
спрашивали встревоженные спутники.- Может, в машину, отвезти вас домой?

- А, да будь я проклят! - Пец повернул обратно, пошел быстро.- Конечно,
в машину. Быстрей!

Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в
сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый
человек.

- К Шару! - приказал он водителю.- И гоните вовсю, сигнальте!

- Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! -
кажется, это спросил Буров.

"...Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша,
меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он
физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано
понять, что он животный организм, значит, он не только организм; раз
дано понять свое место в мировых процессах - значит, он не слепой
ингредиент этих процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь,
бродильный фермент... Но когда понял, он над ними, над стихией. И может
исхитриться, овладеть ею.

Ведь как просто!

И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи,
но знания - точно не горят".

И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего
не изменилось - и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило
- не в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта - свое
личное положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не
серенькое, понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по
масштабу натуры, которой важно не поработиться и вести - пусть даже к
гибели дела и себя)... пока им интуитивно руководило это свое, все было
скверно; он был угнетен, подавлен бедами случившимися и возможными, не
видел выхода. Огромный враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и
непоправимых ошибок, страха жить и боязни умереть, бессилия перед
временем и незнания будущего. Мир этот нависал над ним, малым
существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым роком. Но как только
он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел привычного круга
мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое единство
бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был,- все
изменилось: он сам стал - весь мир!

Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного
"трещинами"-улицами свища; мелькали дома, деревья, изгороди, люди;
трясло и кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал
себя сопричастным к этому мелкому движению - и к возникновению
галактик, пробуждению жизни на планетах. Это он - не Пец, не ученый, не
директор, а он, который одно с Тем,- силой своего
понимания-проникновения собирал в великом антиэнтропийном порыве к
выразительности сгустки материи-действия в огромных просторах. Он был
этими сгустками - и сам нес их в потоках времени, завивал вихрями
галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами, выделял
планеты... жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек
сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!

И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей
от Большого Знания Меняющегося Мира - ради того, чтобы они остались
такими, как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял
это решение! Очевидным стало: познание мира плохим не бывает. И пусть
людям кажется, что для выгод, для достижения близких целей проникают
они во Вселенную, в суть мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся
позади