увидел, что на потолке, захватывая и стену,
распространилось ржавое пятно, штукатурка там осыпалась. Люстру
покрывала серая от пыли паутина, линолеум на полу покоробился,
завернулся по краям полос. "Напрасно крыл меня этот из
стройминистерства,- подумал директор.- Все-таки ускоренное время свое
действие оказывает. Но обитать здесь нельзя. Надо прислать ремонтников".

Он запер комнату, двинулся на следующий этаж, в лабораторию MB.
"Кстати, обсужу новость с ними".



В лаборатории в это время трудились четверо: Любарский, Толюня. Буров и
Миша Панкратов. Гибель Корнева для всех их была большим ударом. Но -
если без соплей - разрушение системы ГиМ, сопутствовавшее этому, ударом
еще большим. Чувства их можно сравнить - приблизительно, на популярном
уровне - с переживаниями водителя, у которого в пустынной местности
сломалась автомашина: вот только что он, разумный и могучий гомо-самец,
мчал со стокилометровой скоростью, ему было рукой подать до нескольких
областных центров, множества районных городков и окрестных деревень,
было наплевать с высоты своего сиденья на ночь и дождь. И вдруг
выясняется, что это не он мчался, а машина, что это ей досягаемы
областные и прочие города с гостиницами,- а ему, комочку плоти, дай бог
добрести до ближайшего хуторка, чьи огни на горизонте, и при этом не
заблудиться и не простыть.

Чувства обобранности и обездоленности у сотрудников лаборатории,
пожалуй, были еще сильнее. Они привыкли, поднявшись на аэростатах,
поворотами ручек устранять мегапарсеки, отделяющие их от галактик и
звезд; привыкли в комфортных режимах просматривать жизни почти вечных
миров, "листать" планеты, звездопланетные системы, вселенные в поисках
интересных объектов и событий... настолько привыкли, что поручили это
автомату. Все это стало для них нормальным видением мира, нормальной
жизнью во Вселенной. И сейчас они почувствовали себя глухими и слепыми
ничтожествами. Любарский, чтобы хоть как-то скомпенсировать эти
чувства, при помощи Панкратова в кинозале просматривал и сортировал
видеозаписи объектов MB, отделяя то, над чем еще следовало помудрить.
Васюк и Виктор Федорович, забыв прежнюю взаимную неприязнь, в соседней
комнате обсуждали, как восстановить систему ГиМ.

Все они, кроме Миши, составляли комиссию по расследованию причин
вчерашней катастрофы, формальным председателем которой был Пец. Стало
быть, работали здесь с утра, восьмые сутки по здешнему времени; срок
достаточный, чтобы разобраться, составить заключение и перейти к иным
делам. Разумеется, в такой ситуации они и думать не могли: потратить
несколько земных часов на участие в похоронах главного инженера.

Появление Пеца в комнате Васюка не вызвало у инженеров заметных чувств.
Анатолий Андреевич только кивнул ему издали - может быть, несколько
глубже и замедленнее, чем обычно - и снова уперся руками в края
кульмана, нахмурил лоб, устремил глаза на эскизы. Буров подошел,
поздоровался и после немногословного мужского выражения чувства скорби
сообщил, что заключение они как раз отправили вниз, .на перепечатку. В
основном, ничего нового сверх выводов, к которым они вместе с
Валерьяном Вениаминовичем пришли еще утром, в нем не содержится. Но...
но! - некоторые повреждения в системе никак нельзя объяснить ни
аварийным пробоем, ни падением кабины на крышу: - во-первых,
оплавленное оргстекло купола, во-вторых, снятые - обычным способом,
путем отвинчивания винтов и отщелкиванием затворов - задние панели
корпуса автомат-персептрона, и в-третьих, самое серьезное: из схемы
автомата удалены предохранительные реле и блокирующие микросхемы - одни
выломаны, другие вынуты из гнезд. Чего-то такое там Александр Иванович
делал... В заключение они эти факты не внесли, будучи уверены, что
Валерьян Вениаминович так решил бы и сам: Корнева это из гроба не
поднимет, а малокомпетентным официальным лицам даст повод для придирок,
кои ничем не помогут - и даже напротив. Пец задумчиво кивнул. Что же до
восстановления системы ГиМ, сразу перешел на другую тему Буров, то - с
учетом опыта эксплуатации, всех последних усовершенствований - легче и
дешевле сделать ее заново, чем ремонтировать. Там ведь нагромождали
идею на идею, а теперь пойдет в дело только самое проверенное; так
гораздо проще и быстрее. У Виктора Федоровича едва ли не вышло, что оно
и к лучшему - выход из строя старой несовершенной системы. Прямо он это
не сказал, но в интонациях что-то проскользнуло.

Ничего не ответив на его вопросительный взгляд, Пец вошел в
просмотровый зал. Увидев его, Варфоломей Дормидонтович остановил
проектор (на экране замер кадр с оранжевой звездой, окутанной плоским,
слабо светящимся шлейфом), подошел, душевно пожал руку:

- Его всем нам будет не хватать, Валерьян Вениаминович. И другого
такого мы не сыщем...- Вздохнул, помолчал и заговорил деловым голосом:
- Что же до состояния работ, то... мне лично оно напоминает состояние
Европы после второй мировой войны: масса разрушений - но тем самым и
масса возможностей для реализации новых идей, новых архитектурных
проектов, которые иначе бы остались на бумаге. Витя вам говорил о своих
замыслах?

- Нет,- буркнул Пец.

- Ничего, еще расскажет... А вот, Валерьян Вениаминович, не угодно ли
полюбоваться,- Любарский указал на экран.- Думаете, это
планетообразующая звезда? Как не так, это планета, выбрасывающая из
себя вещество! Только снята при сильно ускоренном времени, поэтому ее
тепловое излучение выглядит светом. Понимаете, выходит, что между
планетами и звездами в этом отношении нет принципиальной разницы! Не
хотите ли посмотреть дальше?

- Не сейчас,- качнул головой директор. (И этот отрешен, наполнен
Меняющейся Вселенной; и ему не поворачивается язык сообщить о
надвигающейся оттуда космической буре. Да и время еще терпит).
"Энтузиасты науки, куда к черту, приносящие себя в жертву Познанию
Вселенной! Чем вы лучше военпреда Волкова, готового распяться в
интересах обороны? Ограниченность, ограниченность - даже когда она
прикидывается широтой и жертвенностью... Не лучше ли ничего не
приносить в жертву: ни вселенскую отрешенность земной суете - ни ее
вселенскому образу мыслей? Уметь охватить рассудком и чувствами все -
от Вечной Бесконечности, в которой обитаем, до мелких забот о телесной
жизни... И без натуги, главное, охватывать все в действиях и
переживаниях. Это - легко сказать! Кто сумеет? Корнев не смог. Эти?
Они, похоже, уже по ту сторону, что и Корнев, хоть и на иной лад. Я?
Только в мыслях, а в делах, в жизни не лучше других. Выходит, не по
силам это людям? Наш удел быть игрушками стихий и ни черта ни понимать?
Или, что не лучше, драматизировать развенчание иллюзий, открытие истин
- вплоть до самоубийства?.."

Взгляд Пеца упал на взъерошенного Мишу, который выходил и вернулся
сейчас с кипой кассет. "У этого хоть была своя причина не участвовать в
похоронах..." Директор подозвал его, извинился, что не помнит
имени-отчества.

- Михаил Аркадьевич Панкратов,- сухо представился тот.

- Не родственник академика Панкратова?

- Нет. И самоубийцы Шиммеля тоже.

Малый дерзил, чтобы не потерять лицо: обжегся на Корневе. Самоубийца
Шиммель - это из Ремарка? К таким выпадам Пец привык - наравне с
подобострастием. "Все-таки книги читает, молодец". Не познакомит ли его
Михаил Аркадьевич со своей установкой? Познакомить с действием
установки, ответил тот, сейчас невозможно, поскольку она паразитировала
на системе ГиМ, которая разрушена. Можно только рассказать идею,
показать, что получается.

- Пожалуйста.

Они перешли в комнату мастерской, где стояла установка. Основное - это
конденсаторы НПВ, объяснил инженер, достав из стола металлические
цилиндрики с округлым керамическим дном и игольчатым электродом внутри.
Их помещали вблизи нижней границы "полевой трубы" системы ГиМ; когда ее
поле концентрировало крутую неоднородность, то и между электродами в
цилиндре получалась такая же: по краям кванты в тысячи раз крупнее, чем
вблизи иглы. Для сохранения этого после снятия поля ГиМ достаточно было
удержать такую же напряженность внутри цилиндрика, для чего хватает
батарейки. Далее конденсатор, в котором оказывается физический объем
порядка многих кубометров, можно вместе с батарейкой перенести куда
угодно. Если потом убавлять напряжение, то микропространство как бы
выходит вовне, в обычное, выпирает крутым градиентом неоднородности. А
тот может разрушать любые непроводники. Направление и угол градиента
регулируются вот этими и этими электродами установки... Затем Миша
показал образцы с дырами, которые Пец видел вчера.

Валерьян Вениаминович слушал, смотрел, кивал, все давно поняв. Он снова
был - который раз за последние дни - потрясен до панического смешения
мыслей.

- А что произошло бы, если б от вашего заряженного неоднородностью
"конденсатора" отсоединился провод батарейки?

- А с чего бы ему отсоединиться? - опасливо покосился на него инженер.-
Клеммы под винты, схема без соплей.

- А все-таки? Выскользнула клемма, оборвался провод при переноске -
мало ли что.

- Ну... разрушение предметов вокруг. Только это маловероятно. Он и
сейчас не понимал, что изобрел ту самую "пространственную бомбу", этот
молодой, да ранний Миша, не состоящий в родстве с академиком и
самоубийцами. Лишь почуял возможный нагоняй за рискованные опыты. Он и
не думал ни о какой бомбе: способ конденсации НПВ, накопление больших
физических пространств в малых геометрических объемах - интереснятина!
Да и сам Пец, не наведи его сегодня бдительный военпред на эту тему, не
в первую и не во вторую, а разве что в десятую какую-нибудь очередь
задумался бы о разрушительных свойствах таких НПВ-конденсаторов. Ведь
здесь столько применений: не только стены дырявить, но и туннели сквозь
горы... автобус в карман поместить можно... да что говорить! И в то же
время: НПВ-бомба. При надлежащем заряде любой город в пыль обратит. Все
верно.

Он поставил инженеру "недурственно", посоветовал провести теоретические
расчеты, не тянуть с заявкой и статьей - и отпустил с миром. А сам
поднялся на крышу.



Здесь было прибрано, почти ничего не осталось от хаоса обломков,
который он видел утром. Кабина и электроды, падая, снесли ограду,
лебедку и западную часть генераторной галереи. На краю площадки в той
стороне теперь торчала только лампочка на шесте, тускло освещала
ближнюю часть крыши. Непривычной была пустота и первозданная темнота
вокруг и вверху: не тянутся к ядру освещенные прожекторами канаты и
кабели, не белеют в выси электроды и колбаски аэростатов... От кабины
осталось лишь пилотское кресло, с которого так удобно было наблюдать
делающееся в MB; его вырезали автогеном вместе с частью шасси,
поставили в середине крыши.

Первые минуты Валерьян Вениаминович ходил по площадке, как по кабинету,
ничего не замечая: приводил мысли в порядок. Вся история с изобретением
Панкратова настолько быстро и слитно прошла перед его глазами, что он в
самом деле почувствовал себя наблюдающим - наверху, в кабине ГиМ -
слитный интеллектуально-эмоционально-вещественный процесс на какой-то
планете. В этом процессе несущественно было наличие определенного
специалиста - с фамилией, внешностью, беременной женой, обидой на
главного инженера, как несущественно было конкретное воплощение
оборонных опасений в полковнике-инженере Волкове, а административного
начала в директоре по фамилии Пец. Все могло быть не так - и не только
в деталях, а вообще у завросапиенсов или мыслящих крабов. Главным было
утверждение себя - новой мыслью, ревностным исполнением служебного
долга, т. п.; а еще более главным - что не могла не реализоваться
созревшая идея-возможность: сначала в изобретение, а затем, влекомая
жаждой выгод и опасениями утрат, и в различные преобразующие мир
действия. "И ведь в сторону рыхления опять-таки преобразующие, рыхления
и образования пустот - мирные или военные применения, все равно.
Действительно заложено это в нас, выходит?"

Ладно. Валерьян Вениаминович вспомнил, что поднялся сюда не для
отвлеченных размышлений. Сел в пилотское кресло, разложил на коленях
графики Иерихонского, приготовился работать. В ядре Шара тускнело
фиолетовое зарево "мерцаний".

"Итак, эта заблудившаяся Метапульсация в 17.10-17.15 выпятится в барьер
на северо-западе. Вон там. Может сместить и нижние слои Шара - а этого
допустить нельзя, в них башня. Хрупнет она, как сухая палка, несмотря
на стометровую толщину и три слоя - для НПВ все равно: что бетон, что
картон. Стало быть, в момент этих родовых схваток материи надо бы
перетянуть сеть в противоположную сторону, на юго-восток. Или
заранее?.. Нет, это нельзя, сами башню сломаем. А в каком состоянии
сеть в месте выпячивания?" Справился по снимкам: с дырами. "Значит,
первую заплату туда. А выдержат ли канаты, они и так натянуты
струнами?.. Нет, держать и не пущать - это не то. Не лучше ли другой
вариант, гибкий - сыграть с Метапульсацией в поддавки? Перед ее
выпячиванием осторожно поднять сети и Шар над башней аэростатами.
Метров на пятьсот... на высоту башни то есть. Пусть Шар побесится в
высоте. А потом опустить. Ох, нет, это сложно: надо дополнительные
аэростаты, чтобы поднимать ровно, не свалить башню, надо одну сеть
перевести под него... а то ведь выскочит заволновавшийся Шарик и тю-тю.
Не управимся в три нулевых часа".

"Постой...- Он всмотрелся в графики: ломаные кривые в опасном месте
подходили к краю не одним выбросом, целой серией.- Плохо дело. Тут с
одной Метапульсацией не придумаешь, как управиться, а с каскадом их...
Ведь это космические вздохи-всплески: чуть слабее дунет - ничего не
произойдет, чуть сильнее - гнилыми нитками лопнут канаты, рассыплется
башня. И Шар тю-тю... А расчет Иерихонского весьма приблизителен".

...И снова лик Вечной Бесконечности посветил на крышу, на сидевшего там
человека сизо-голубым овалом Вселенского шторма с яркими бело-синими
вкраплениями. Валерьян Вениаминович откинул голову к спинке кресла,
поглядел, смежил глаза, улыбнулся устало и грустно. Ему не надо было
смотреть - помнил:

- Первоначальный туман разделяется на рябь вытянутых всплесков-струй; в
них завиваются вихревыми светящимися кляксами с рваными краями
протогалактические воронки:

- от усиливающегося незримого напора времени-действия ядро вихря бурлит
протозвездами; затем и они разделяются на ядро-звезду и рукава
протопланетного газа;

- кадр-год, кадр-год - и рукава стягиваются, сгущаются в пульсирующие
лохматые горячие тела; они стынут-тускнеют-уплотняются, высасывают из
окрестного пространства первичный туман и рои метеоров; на немногих
планетах отделяется твердь от вод, воды от атмосферы, формируются
материки и острова...

...и все это Процесс Разделения.

Затем перевал через максимум напора струй и - под горку - Процесс
Смешения. Красивое и яркое возвращение в Ничто.

"Боже мой,- думал Пец,- сейчас там возникают мириады существ, любящих
более всего свою жизнь и оценивающих все с этой позиции. В миллионах
точек пустоты теплится и разгорается разум - охватывает мыслью больше
пространства, чем можно увидеть, больше времен и событий, чем можно
прожить, больше возможностей, чем удастся реализовать. Что это, зачем?
Возникают и рушатся цивилизации, миры, созвездия меняют свой вид... А
я, туземный вождь мелкой шараги на третьеразрядной планетке, сижу и
рассматриваю все с ничтожнейшей точки зрения: как бы от этих процессов
не лопнула сеть и канаты".

Валерьян Вениаминович вдруг понял, что ему стыдно; даже погорячели
щеки. Свечение Метапульсации накалилось и стало сникать.

"Почему стыдно-то? От двойственности? Раздираюсь между великим и
смешным, как корова на льду... Да нет же, все не так! От одного только
представления обилия миров - мерцающих точек в MB, эпох, цивилизаций
существ, которые
снуют-живут-плодятся-радуются-ужасаются-находят-теряют-познают-забывают
и так далее... уже ясно, что не может быть это ничем иным, кроме как
заблуждением. Мы - разумные подробности неразумных процессов, Корнев
прав. Под видом одного - другое. Но тогда - мои заботы и действия тоже
заблуждение? Какое же я вынашиваю "другое" под видом "одного"? А
простое, почтенный Вэ-Вэ: сохранить от разрушений вверенную тебе шарагу
- откуда может хлынуть поток новых знаний, который взрыхлит, завьюжит
и, в конечном счете, разрушит мир. Поняв первичную суть стремлений, ты
все равно следуешь иллюзорнейшему из них: чтоб было хорошо. Счастье,
порядочек и лафа. Заблудшим простительно, знающему стыдно".

Он сложил бумаги, поднялся, спустился в коридор - и направился прямо к
лифту, не зайдя в лабораторию MB, не сообщив ее деятелям ничего. "Успею".



III



В приемной по-прежнему было пусто, только дверь корневского кабинета
приоткрыта; оттуда доносились голоса. Директор узнал тенорок референта
(он все так именовал по старой привычке своего зама Валю, хотел
проследовать дальше, но услышал слова: "Пец будет против" - и
задержался у тамбура. Интересно стало, против чего это он будет против.

- Да почему против? - басовито возразил другой голос. (Иерихонский,
узнал директор).-Ты в курсе всех дел и будешь вполне на месте, какого
рожна ему надо! "Действительно",- подумал Пец.

- А вот будет - и все, я точно чую,- снова мелодично отозвался
референт.- Вроде и конфликтовали с ним, и все делаю... а не по душе я
ему, и все.

"Разве? - мысленно усомнился директор.- А вообще говоря..."

- Ну, Валя, по душе, не по душе - это, знаешь, из области тонкой
химической психологии. Так кадровая политика не делается. Я считаю, что
у тебя все шансы. Ты Корнева чаще других - особенно последнее время -
заменял? Заменял. Справлялся? Вполне. Без тебя и Хрыч зашился бы, как
миленький... Имеешь ученую степень, стаж. труды, партийность. Нет, я
уверен, что место главного за тобой, только не теряйся. А на Хрыча,
если станет ерепениться, и нажать можно. Слишком уж мы на него и
Сашеньку молились;

Да и не станет он... ну, поершится немного, а потом махнет рукой. Он же
не от мира сего.

"Хрыч - это я,- понял Валерьян Вениаминыч.- Вэ-Вэ, папа Пец, Хрыч... У
меня кличек не меньше, чем у коммунальной дворняжки!"

- Ты потише,- приглушил голос референт,- его кабинет напротив.

- Нет его там, я заглядывал. И смотри, что получается,- увлеченно басил
Иерихонский.- Ты - на вакансию главного. На твое место нашу зверь-бабу
Малюту Скуратовну. Уж кто-то, а она в оргвопросах и координации собаку
съела - так?

- Ага, а на ее место - тебя? Понял. А я думаю, чего это Шурик заботится
о продвижении начальства!

- Нет, а что же!

Оба рассмеялись.

Валерьян Вениаминович тихо прикрыл двери, направился к себе. На душе
стало тускло. Не было космического отчаяния Корнева - освободившаяся
вакансия. Люди-волны: родиться, выдвинуться и умереть. Мчат по времени
мириады таких волн-жизней - из века в век, из мира в мир. Ничего
впереди, ничего позади. Не время пожирает своих детей, они сами - друг
друга.

Он сел к столу, глянул на табло времен: 28.40 эпицентра, 14.20 Земли.
Прогулял он всего ничего. Однако пора решать, принимать меры, давать
команды - начинать аврал. Спасать башню. А потом восстанавливать
повреждения. А потом... потом будет еще один бесконечный год. И... и
Пец почувствовал вдруг такую свинцовую усталость, будто все
недоспанное, все сделанное через силу, все нерешенное и недодуманное -
как в минувший год, так и в предстоящие - навалилось на него.

Решение пришло - как озарило. В нем сложились усталость и гибель
Корнева, их последний разговор и растерянность в мыслях, наблюдение
"наркоманов MB" наверху, оружие полковника Волкова и даже подслушанный
сейчас диалог. Оно было настолько простым, что не могло не быть гениальным.

Ничего не надо делать.

"Пусть Шар отрывается. Пусть тю-тю. Туда и дорога. Не нужно это
сверхзнание о мире и самих себе. Если оно растоптало Корнева, сильного
и умного парня, если оно меняет психику тем наверху - тоже не слабакам!
- то что оно натворит в мире обычных людей, таких вот Валей Синиц 'и
Шуриков