а, из MB - и ведь объективных научных знаний!
- каково же придется другим, послабее, когда и до них дойдет?

"Вот они идут - встревоженные, озадаченные фактом смерти: был человек -
и нет. Действиями и чувствами участвуют в ритуале, который, если
взглянуть строго, лжив и фальшив от начала до конца. Санитарная,
собственно, операция. "Зарыть, чтобы не воняло",- как написал о. своем
теле Лев Толстой в первом варианте завещания. "Отдадим последний долг",
"от нас безвременно ушел...", "придите, и отдадим последнее целование",
прощание с А. И. Корневым - а что общего с настоящим Корневым у той
запаянной в ящик червивой падали?!"

(В отличие от других, Валерьян Вениаминович знал, что находится в
гробу, видел. Пока улеглась паника после вспышки, пока бойцы охраны
вернулись к зоне, пока связывались с верхними уровнями, пытаясь узнать,
что случилось,- а там никого не было по позднему времени; пока с
многими предосторожностями и задержками поднялись на крышу, минул
земной час. Шесть суток по времени крыши - где к тому же от
накалившихся обломков и электропожаров аппаратуры было весьма тепло.
Труп Корнева, исковерканный падением, с раздробленным черепом и
костями, разорванными внутренностями - успел основательно разложиться.
"Лопатами сгребали",- с некоторой виноватостью доложил Пецу комендант
Петренко, указывая на. содержимое гроба.)

"Идут - и всяк гонит от себя мысль, что и с ним может случиться такое.
"Умирают другие, не я",- тешит каждый себя иллюзией. "Тайна смерти" -
обратная сторона "тайны жизни". Не понимаем ни то, ни другое (или
боимся признать, что нет здесь ни тайны, ни смысла?), так хоть подменим
"таинством погребения", хороводом вокруг праха. И я к этой фальши руку
приложил: "погиб при исполнении эксперимента". Как же, все должно быть
благопристойно..."

А процессия - юркая пыльная змейка при взгляде через НПВ - теперь
сворачивалась в кольцо в нужном месте, втягивая волочащийся по дороге
хвост. Снимали с машины гроб, возносили на помост. Оркестр после паузы
заиграл марш из си-минорной сонаты Шопена - марш, который второе
столетие играют на всех похоронах. Сдержанно-угрюмое начало его далеко
разнеслось над притихшей степью. Валерьян Вениаминович (он стоял в тени
дубков, смотрел издали, сняв очки), который не хотел и не мог позволить
себе раскиснуть, добыл из памяти песенку; ее распевали на этот мотив в
детстве, ни во что и ни в смерть не верящими мальчишками:

Умер наш дядя -
как жаль, что нет его!
Он нам в наследство
не оставил ничего...

"Именно: он нам в наследство не оставил ничего. Даже хуже, чем ничего -
отрицание всего. Слышите, вы: нет ничего, ничто не сотворено, все
только кажется нам. Вы скорбите - но нет скорби! Нет ни радости, ни
отваги, ни страха, ни отчаяния, ни желаний, ни жизни, ни смерти - все
это только ложное отношение живой плоти к себе самой, чувственные
фантомы, с помощью которых натура делает с нами что захочет. Для
усиления скорби оркестр наигрывает похоронный марш - но ускорение
времени легко превратит его в твист!"

А тетя хохотала,
когда она узнала,
что дядя нам

в наследство

не оставил

ничего,-

драматически наяривали под Шопена трубы на холме.

"Хохочи, тетя! Он и сам посмеялся бы над этой церемонией, Александр
Иваныч-то, над показушным самообманом. После покорения Меняющейся
Вселенной, после наблюдения жизней многих миров, понимания их глубинных
законов - удостоиться высокой чести погребения по первому разряду с
музыкой и речами! Хохочи, тетя! Там, наверху, в эти минуты возникают и
уничтожаются галактики, звезды, планеты с мириадами внешне разных, но
одинаковых в своем заблуждении разумных существ, которым кажется, что
микроскопические, микробные драмы их жизни, их горе и радости, их дела,
победы и поражения - единственно важны, а прочий мир лишь фон..."

А тетя ха-хххаа-та-ала...

"А тетя хах-хата-аала!.." - издевательски отдавалось в мозгу. Струилась
по степи и над рекой скорбь - и не было скорби: нечто простое, от
стихий. Соединяло толпу уважительное любопытство к тайне смерти - и не
было ни уважения, ни любопытства, ни тайны. Высокими голосами пели
трубы, глухо и грустно рычали басы, подвывали валторны, пробуждая
печаль жизни,- и не было ни печали, ни жизни: пустое шевеление субстанции.

...И только когда музыка шопеновского марша, оторвавшись от пошлого
напевчика, взметнулась в синее жаркое небо воплем неизбывной тоски и
страдания - у Валерьяна Вениаминовича сдавило горло, сам по себе
затрясся подбородок. Он, ничего не видя, отвернулся, шагнул, уткнулся
лбом во что-то с шершавой корой; плечи его и спина заходили ходуном от
долго сдерживаемых рыданий.

Была скорбь, была. Была боль: жизнь расставалась с жизнью. И было горе
- чернее черного. Плакал старик, нашедший сына - и потерявший его.

"Гордый мальчик! Он не мог смириться, не мог простить себе, что так
запутался, что не был хозяином жизни, а только казался. Он думал, что
ум и труд делают его всесильным,- и не пожелал смириться с унижением...
мой гордый страстный мальчик!.."



............................................................................
.

Кто-то тронул его за плечо. Валерьян Вениаминович вытер ладонью лицо,
обернулся: Ястребов.

- Валерьян Вениами...- сказал тот.- А я гляжу с дороги: вы или не вы?

На проселке стояла малиновая "Волга". За рулем ее сидел парень, похожий
на Германа Ивановича, рыжий, с маленькими глазами, скуластый. Сам же
механик опирался на палку, был сед, брюзгл и толст.

- Смотрите, какая история получилась с Александром-то Иванычем, а? -
продолжал он.- Выходит, это он вчера под вечер так красиво там
вспыхнул, ай-ай... Мог оказаться и не один. Не пережил нас, стариков,
надо же!.. А я вот,- он показал палку,- правая нога совсем забарахлила,
отниматься вроде надумала, зараза. Сын в машине катает, все равно как
вас шофер, а?.. Догоняли энтих,- он указал в сторону толпы,- глянул
сюда: вроде вы...

Он говорил и говорил, понимая состояние Пеца и давая ему время прийти в
себя.

- Батя, так мы едем? - баском спросил из машины сын.

- Ты катись, куда хошь, а мы с Валерьяном Вениаминовичем здесь в
тенечке перебудем - верно, Валерьян Вениами? Чего мы туда потащимся,
Александра Иваныча все равно не поднимем. Речи говорить? Так говори -
помрешь, и не говори - помрешь, верно, Валерьян Вениами? - Сын тем
временем завел машину, стал разворачивать.- Ты погоди, погребец нам оставь!

Тот вышел, открыл багажник, принес деревянный не то сундучок, не то
чемоданчик на блестящих винтах, произнес ворчливо:

- Все бы тебе погребец - а потом хвораешь.

- Иди, иди! Невежа, не поздоровался даже. Не ты меня поишь, не ты
лечишь, не в своей машине возишь. Давай отсюдова! - И механик
замахнулся на отпрыска палкой - не всерьез, а так, побахвалиться, что
отец и хозяин.

Сын укатил в сторону города.

- Мы сейчас с вами здесь преотлично устроимся, Валерьян Вениами,
помянем Сашу,- приговаривал Ястребов, раскладывая "погребец". Из того
получились два легких прочных стульчика, столик, на который выставились
пластмассовые стаканчики, начатая бутылка коньяку, хлеб, помидоры, сыр,
сухая колбаса... Даже удивительно стало: как много вмещалось в столь
малом объеме!

"Сам, наверно, сделал?" - подумал, но не спросил Пец: он не был уверен
в своем голосе.

- Видите, какое устройство сочинил. Руки скучают...- Механик разлил
коньяк, придвинул Пецу стопку и закуску.- Барином живу, фу-ты, ну-ты!..
Ну, вечная ему память от всех, а я так Александра Иваныча и в малом не
забуду!

Выпили. Пец смотрел: щетина на щеках механика проступала не рыжая, а
совсем седая; толстое лицо в склеротических жилках и складках дрябло
обвисало. Тот перехватил взгляд:

- Смотрите, какой я стал? Так ведь и вы, Валерьян Вениами, не
обижайтесь, не краше. Я лично не в претензии. Правда, со знакомыми
как-то неохота встречаться: удивляются, охают, расспрашивают, даже
жалеют - будто я инвалид какой! Разве им объяснишь, что жалеть-то меня
стоило бы без этого десятка лет, прожитого за год. Пустая без этого
получилась бы у меня жизнь. Я и сам это только теперь понял, Валерьян
Вениами, честно. Раньше я как считал? Хорошая жизнь - это достаток,
дом, здоровье свое и семейных, садик, одеться получше, вещи всякие...
Ну не без того, чтобы и погулять в компании, и бабу на стороне поиметь
- не шлюху, конечно, но лучше, если без хлопот, без осложнений, не
слишком всерьез. А работа - только средство, чтобы укрепиться в этой
хорошей жизни. Даже не она сама по себе - заработок...- Под разговор
Герман Иванович снова наполнил стопку.- Так и наверху вкалывал,
учитывал, какой наряд выгодней, где премия светит. И вот только
лишившись,- он грустно взглянул в сторону Шара,- понял, дурень старый,
что самый-то красивый, интересный кусок жизни прошел у меня там,
наверху. Ведь какие мы дела творили с вами и Александром Ивановичем,
угораздило его, земля ему пухом, берите. Валерьян Вениаминович!

"Слышишь, Саша, слышишь? - подумал Пец, опрокидывая в рот вторую
стопку.- Это ведь уже какой-то ответ..."

А Ястребов смотрел на него просительно, в хрипловатом голосе
чувствовалась слеза:

- Вы возьмите меня снова наверх, Валерьян Вениами, а? Я еще сгожусь,
сумею. Там у вас сейчас большая работа будет.



ГЛАВА 27

"И ТЫ - ОДНО С ТЕМ!"

"Родился - нажми кнопку". Надпись в роддоме самообслуживания.

И надо было жить и работать дальше. Не ради счастья-успеха-признания, а
- к тому приставлен.

На проходной комендант Петренко вручил ему акт осмотра сетей (с очень
красноречивыми снимками), получил от директора визы на всех заявках и
приказ развертывать работу, не теряя ни минуты. Упрочение экранных
сетей требовалось неотложно: надвигалась осень, пора ненастья.

Да и все другие дела были неотложны. Вчерашняя авария и сегодняшние
похороны многое нарушили в башне; начальники отделов, лабораторий,
служб сопровождали директора, пока он поднимался к себе, а затем
приходили, звонили, связывались по теле-инвертеру - каждый со своими
вопросами. Все сетовали на постигшую утрату, многие попутно с большей
или меньшей осторожностью выясняли кандидатуру нового главного
инженера, а поняв, что ее нет, склоняли к определенному лицу,
подчеркивали его нужные качества. Были названы Мендельзон и Любарский,
Люся Малюта, Васюк-Басистов, Буров, Бугаев и даже референт (впрочем,
ныне зам по оргвопросам) Синица. Валерьян Вениаминович выслушивал,
вникал, отмалчивался, разрешал, запрещал, откладывал... а в горле еще
давил нерассосавшийся комок, в голове пошумливало от выпитого с Ястребовым.

Мысли все соскакивали с проторенной колеи. Вспоминался разговор с
Корневым и особенно, как он вставил ему фитиль, показав "космонавтику
навыворот" - аккрецию, падение метеоров.

...Век назад автомобили были не меньшим чудом, чем сейчас космические
ракеты. И легко можно представить сотни миллионов ракет: грузовых,
пассажирских, такси, личных и даже номенклатурных (в черном лаке и со
спецсигналами),-наполнивших околоземное пространство. Главное - всем
будет позарез надо: потому что у соседа аж две, потому что детям космос
полезен для здоровья, чтобы провести отпуск на Марсе... да о чем
говорить! Разве мыслима нормальная жизнь без своей ракеты - или хотя бы
папиной? Таким и девушки не станут отдаваться.

...Давно ли люди - такие же, как нынешние,- жили без кино, телевидения,
дисков, видеолент - и не чухались. А отними у них все это сейчас,
прерви поток искусственной занимательности, отвлекающей их чувства,-
ведь страшный суд начнется, массовая психопатия, содом, пьянство,
преступность! Человеческие чувства как фактор ноосферы. Психика,
которая главнее физики. Или - психика как часть Вселенской Физики?..



И сидел напротив нестроевого возраста полковник-инженер Волков,
главвоенпред божьей милостию, доказывал немногословно, но весомо, что
происшедшее вчера со всей очевидностью обнажило чрезвычайно серьезный
характер развития исследований наверху, а посему надо, во-первых,
зарежимить их по крайней мере под гриф "Совсекретно", а во-вторых,
подключить специалистов представляемого им ведомства. Ведь не говоря о
вышеупомянутом - сам способ полевого управления неоднородностью
пространства, поскольку увеличение ее ведет к разрушению любых
материалов, представляет собой оружие. Было бы легкомыслием закрывать
на это глаза.

- Мы прикинули: страшное оружие может получиться, Валерьян
Вениаминович. Пространственные бомбы. Выделенные из Шара объемы с
микроквантами. Электрическими полями, чего проще. То, что случилось с
Таращанском, возможно для любого города Земли.

Пец хмуро рассматривал кряжистого полковника, ершик седых волос на
красивой голове, следил за четкой командирской жестикуляцией. "Вот
только вас там еще не хватало".

- Минутку,- поднял он ладонь.- Вы сказали: выделить объемы с
микроквантами. И вы знаете - как?

- Н-ну...- Военпред поднял и опустил широкие брови.- Это вопрос технический.

- Иными словами, ваше "чего проще" и преувеличенные опасения - с
потолка,- жестко заключил директор.- Технические трудности, знаете,
похоронили не одну тысячу эффектных идей. В том числе и о сверхоружии.
Впрочем, хорошо, что сказали, изучим и эту возможность. Благодарю за
предложение сотрудничества. Когда потребуется, пригласим ваших коллег
для обсуждения. Все.

Волков побагровел по самую шею в тугом темно-зеленом воротнике. Он не
привык, чтобы с ним так разговаривали. Он больше привык сам так
разговаривать с другими.

- Извините, товарищ Пец,- сказал он,- но я и до ваших слов понимал, что
суюсь не в свое дело. Понимаю и то, что этот способ может стать оружием
не завтра и не послезавтра. Но он может им стать! И очень скверным,
массового уничтожения. Все мы за мир, я не меньше вашего - но ситуация
требует принятия ответственных мер. Изучение изучением, но в качестве
первой меры настаиваю на засекречивании.- Полковник поднял на Пеца
светлые глаза в морщинистых веках; взгляд их был тверд.- Если не
поддерживаете, направлю докладную сам.

"Ох, черт, как со мной разговаривают!" Пец четверть минуты боролся с
желанием выставить военпреда за дверь. Но миролюбие превозмогло.

- Как вам известно, способ полевого управления НПВ разработан покойным
Корневым и мною. Право решать, засекречивать свою работу или нет и в
каком направлении ее развивать, принадлежит в первую очередь авторам, а
не...

Но разгорячившийся полковник перебил его:

- Извините, но в делах такого масштаба вопросы научной этики отступают
на второй план. Когда речь о жизнях миллионов - не до миндальничанья!

- Вопросы этики никогда не отступают на второй план! - гаркнул Пец,
хлопнул по столу ладонью; он тоже раскраснелся.- Не должны отступать!
Их оттесняют, это совсем другое. Поэтому и живем в страхе и
неуверенности, что различные... гм! - политические дубы и недоумки
исключают этику из отношений между людьми и народами, заменяют ее
силой, деньгами, властью, подлостью. Не выберемся так из дерьма.
Миндальничанье!.. Словом, так: вы мне доложили - я вас выслушал. Вы
знаете далеко не все, гораздо меньше, чем нужно, чтобы добиваться
правильных решений. Будем изучать вопрос. А ежели вздумаете действовать
наобум и в обход, то - поскольку у нас с вами простой взгляд на этику -
обещаю, что ваша карьера на этом закончится. Располагаю
соответствующими возможностями. Все, идите.- Военпред продолжал сидеть,
шевельнул губами с намерением возразить, но директор повторил с
нажимом: - Идите!

Тот поднялся и, повернувшись не по-военному, вышел. "Оружие.
Засекречивание. Страх, доводящий народы и государства до нервных
судорог. Подозрительность... Нет, именно в делах такого масштаба нельзя
допустить, чтобы животные чувства возобладали - на уровне народов! -
над человеческими.- В отличие от военпреда, Пец представлял как. В
принципе.- А может, и не в принципе? - Он вспомнил увиденное вчера в
экспериментальной мастерской: листы стекла и пластмасс, бетонные плиты
с дырами - крупными и малыми, ровными и рваными.- Может, это оно и есть?.."



II



Четыре листка бумаги с числами, символами и разлинованными в мелкую
клетку графиками выскользнули из плоского зева пневмопочты по левую
руку от кресла, веером легли на полированную поверхность стола. Пец
взял крайний, прочел: "Экстраполяционный прогноз блужданий
Метапульсаций на 16-20 сентября". Это было решение задачи, которую он
дал позавчера Иерихонскому; выполнено с задержкой на несколько часов -
по понятной, впрочем, причине. Ну-ка?.. Валерьян Вениаминович, минуя
расчеты, взял листы с графиками. Проекция блужданий на плоскость "север
- вертикаль - юг"... проекция на плоскость "запад - вертикаль -
восток"... на горизонтальную - при крайних точках указаны даты и время.
Так-так... ага, вот самое крайнее смещение, самое-самое, отмеченное на
всех проекциях. Когда его ждать?

Пец всмотрелся в цифры против голубого кружка на ломаной кривой - и
сбилось с ритма сердце, кровь снова прилила к голове:

"16.IX в 17.10-17.15". Сегодня. Подавив паническое желание поглядеть на
часы, он с минуту изучал графики и расчеты, надеясь, что ошибся, увидел
не то. Нет, все было то. С расчетной погрешностью ‰4 минуты.

Валерьян Вениаминович взглянул на табло, времен над дверью кабинета:
эпицентровых 28.20, земных 14.10. Мысли залихорадило, рефлексы
администратора толкали к немедленному принятию мер, рука сама
потянулась к пульту телеинвертера. "Спокойно, спокойно,- смирил себя
директор.- Что будет-то? Может, ничего? Или, напротив, все?.. Дать
команду Петренко ускорить... так ведь только что дал. Спокойно. Не надо
свистать всех наверх - лучше самому подняться наверх. Прикинуть,
обдумать не спеша".

Он взял листки, отчет о повреждениях сети и, пройдя пустую приемную,
направился к лифту. "Эк заштормило: то одно, то другое, то третье!
Растерялся, папа Пец? Тут растеряешься..." Выйдя из лифта на
предпоследнем уровне, он успокоился: теперь от необходимости решать и
действовать его отделяли не часы, а - если пожелает - многие дни.
Думать, прикидывать так и эдак можно обстоятельно, без натуги. А думать
есть о чем. Надвигалось - Валерьян Вениаминович это чувствовал - такое,
что потребует напряжения всех душевных и умственных сил. Именно
надвигалось, а не было позади. "Теперь мне не отвертеться",- подумал
он, отпирая дверь своей комнаты в профилактории, и, осознав эту
мысль-чувство, замер на пороге.

- От Чего? - спросил сам себя. И сам ответил: - От ясности. От ясного,
однозначного отношения к НПВ, Шару, Меняющейся Вселенной, новому
знанию. Ко всему, что было, есть и еще может быть здесь... Выходит, я
уворачивался?

Похоже, что так. Проблемы возникли не сейчас, они накапливались, и он
думал над ними, вернее, помнил, что надо думать. Пытался не раз и не
два собраться как следует с мыслями, все сопоставить, оценить...
огорчался, когда отвлекали текущие дела (а они постоянно отвлекали),
обещал себе: вот разделаюсь с этими, тогда все побоку и возьмусь!.. Ну,
вот еще отодвину в сторону эту проблему, которая загораживает обзор, и
тогда...

А сейчас, стоя в дверях, Пец понял, что это он во внешних слоях психики
огорчался, что текучка заедает,- ваньку перед собой валял. В глубине
души он был благодарен текучке, что она заедает, с облегчением
погружался во все новые дела, отвлекающие от трудных мыслей и
долженствующих последовать за ними решений. Видно, чуял, что логикой,
знаниями, даже талантом физика - всем, чем он был горазд,- эту проблему
ему не взять; думай, не думай... Вот и доотвлекался до того, что
проблема стала настолько неотвлеченной, жизненной, злой, что просто
бьет наотмашь. Одного уже свалила. И он не готов.

Поэтому, когда Корнев выкладывал все и возникало беспомощное детское
желание: забиться в угол, прикрыться ладошками от истин - не надо! А
затем и хуже: щенком себе показался. "Прикрывался текучкой, как
ладошкой. Да только хватит, не ребенок и не щенок".

Воздух в комнате был сырой и затхлый. Включив свет, Валерьян
Вениаминович