адок. Да что - мозга человеческого не надо. Может,
лучше без него спинным воспринять, промежностью, той самой Кундалини,
или просто плотью живой... Птица, поющая в небе, греющаяся на солнышке
змея, возможно, лучше понимают мир, чем мы с вами, терзаемые тысячью
проблем!

Он замолчал, зашагал. Молчал и директор. Здесь стоило помолчать.

- Так что же против этого простого знания все наши сложные,
множественные знаньица: от кулинарии до техники физического
эксперимента и до теорий? - как бы сам с собой заговорил Корнев; голос
его то затихал с удалением, то нарастал.- Знание, как достичь мелких
удовольствий, или, в лучшем случае, мелких результатов, которые
суммируются в... извините, "прогресс". И бурлит слепая активность
мысли, навевает иллюзию власти над миром. Энергия подвластна нам: хотим
- это включим, хотим - другое... но что-то непременно включим! Вещества
подвластны нам: хотим - то из них сделаем, хотим - другое... но что-то
непременно сделаем! А натуре все равно: лишь бы с пустотами и лишь бы
включенное нами выделяло тепло... И все напористее, активнее, больше,
чаще, сильнее, выше, дальше, ярче, громадное, лучше, чем у других! -
Александр Иванович остановился, повернул к Пецу искаженное лицо.- А
ведь что есть самоубийство, Вэ-Вэ? Активная смерть. И скажите вы мне,
Валерьян Вениаминович, объясните, бога ради,- проговорил он, помолчав,
с прежними мучительными интонациями.- Вот в Таращанске Шар рвал дома и
почву. А здесь я, расположив надлежащим образом экраны, использовал это
для образования котлована под башню и погружения труб. Так если
отвлечься от "для" - ведь то же самое делалось-то!.. Вот и растолкуйте
вы мне: что такое мой ум, вся разумная деятельность наша? Наша ли она?
Свои ли мы? Что такое мы?



ГЛАВА 24 ОБСУЖДЕНИЕ

Мысли не деньги, лишними не бывают

К Прутков-инженер Мысль ‘ 1

Пец стремился поговорить с Корневым - но если бы знал, какой выйдет
разговор, то, пожалуй, повременил бы. А теперь приходилось принимать
бой не будучи готовым, когда у самого мысли в смятении. И нельзя, как в
иных критических ситуациях, по-быстрому подняться вверх, чтобы
обстоятельно обдумать все в ускоренном времени, подобрать доводы,-
потому что и так на крыше; не в кабину же ГиМ удаляться от Корнева,
который стоит напротив, смотрит с болью и надеждой. Невозможно
отговориться и неотложными делами - все дела покорно замерли внизу.

...Ситуация напомнила Валерьяну Вениаминовичу, любителю индийского
эпоса, сцену из "Махабхараты": когда два враждующих родственных клана
Пандавы и Кауравы сошлись для решительной битвы, а вождь Пандавов
Арджуна, увидев в рядах противников родичей, близких, уважаемых людей,
пришел в отчаяние и хотел отказаться от боя. Тогда его колесничий бог
Кришна остановил время и в восемнадцати главах своей Божественной песни
("Бхагаватгиты") обстоятельно объяснил ему неправильность,
нефилософичность такого отношения к предстоящему сражению, к своему
долгу воителя и властителя, а заодно и многие вопросы глубинной жизни
мира. Поэму эту Пец знал на память. Сходство, впрочем, было лишь в том,
что вопросы встали самые глубинные; да еще в том, что время замерло.
Александр Иванович, хоть и в отчаянии, не походил на царевича Арджуну,
а сам Пец, тем более, на бога Кришну. Куда!..

К тому же с надчеловеческих, вселенских позиций выступал сейчас Корнев,
практик и прагматик, а не теоретик Пец. Немало из сказанного им
сходилось и с мыслями Валерьяна Вениаминовича, с мыслями, возникшими не
только от работы в НПВ, от исследования Меняющейся Вселенной, но и
более ранними, знакомыми, вероятно, каждому много пережившему и много
думавшему человеку: что под видом самоутверждения людей, коллективов,
обществ, их борьбы за место под солнцем, за счастье, за свои интересы,
за блага, за выживание - на Земле делается что-то совсем другое. И
теперь становилось понятно - что.

И тем не менее Валерьян Вениаминович понимал, что поддаваться нельзя:
обидно, противно... нельзя, да и все тут.

- Прежде всего я горжусь вами, Саша,- начал он.- Я знал, что вы умница
и талант... более, как думалось, по инженерной части. Но таких смелых,
обширных, общих мыслей, когда и мне, так сказать, старому прожженному
умнику, приходилось глядеть на вас снизу вверх, я, признаюсь честно, не
ждал. Сильно!

Корнев сделал нетерпеливый жест рукой, как бы отмахиваясь от этих слов:
не надо, мол, давай по существу.

- Но... ведь вот что у вас выходит: города и поселения, все, с ними
связанное,- свищи, болячки на теле планеты, горячечная сыпь. Сама
цивилизация наша есть болезнь, от которой мир может 'исцелиться, но
может и погибнуть... Хорошо, продолжим в том же духе: сами планеты, а
тем более звезды и звездно-планетные системы - вихревые язвы на теле
галактик. Они ведь тоже выделяются признаками повышенной температуры,
загрязняют окрестную чистоту пространства излучениями, испарениями
веществ, ведь так? И сами галактики суть свищи, чирьи и прочие
фурункулы на незримом теле Вселенной... Вы не находите, что здесь мы
распространяем обычные понятия, пусть и в самом общем виде: смешения,
упадка, разрушения - далеко за дозволенные для них пределы? Кстати, не
ново это утверждение о жизни как болезни материи.

- Эх... эквилибристика это все, Вэ-Вэ, милая академическая
эквилибристика! Ну, не болезнь - повышенная изменчивость, брожение
материи, а разум - фермент в этом брожении. Как ни назови, все равно
выходит, что наши чувства, мысли и вытекающие из них дела имеют не тот
смысл, какой мы этому придаем. Не наши они!

- Ну вот, не из медицины, так из кулинарии - брожение. Надо мыслить
более строго, философскими категориями...- Пец все-таки более
защищался, чем нападал.- Да, наши наблюдения в MB и даже, в известной
мере, ваше рискованное обобщение их - показывают, что мы объединены со
вселенскими процессами гораздо плотней, чем представляем. Тем не менее
невозможно согласиться, что мы в них марионетки и кажимость. В конце
концов, как вещественные, интенсивно чувствующие образования, мы есть,
во-первых, выразительная и, во-вторых, познающая форма материи. Ведь мы
немало узнали здесь: и вы, и я, и другие. Для чего-то же люди исследуют
мир. Не ради только презренной пользы!

Это вышло неубедительно, слабо - Пец и сам это понял. Корнев грустно
улыбнулся. Скинул туфли, забрался на стол с ногами, обхватил колени;
правый носок был с дырой, оттуда высовывался палец.

- Не знаете...- сказал он устало и уверенно.- И вы не знаете. Что же, я
не в претензии, в конце концов, мы с вами одним миром мазаны, узкие
специалисты. Да и не хочется, чтобы мы оказались марионетками, ох как
не хочется, Вэ-Вэ! И что жизнь наша - кажимость... Знаете, бывает,
снится что-нибудь, ты целиком в этом сне, живешь наполненной жизнью. А
потом... ну, приспичит по малой нужде - вскакиваешь, идешь в туалет,
сделал дело, вернулся в постель - и не можешь вспомнить, что снилось.
Даже смешно: только что переживал, потел, чего-то там добивался,
оказался перед кем-то в чем-то виноват, влез в ситуацию всеми
печенками... и как не было. вами не случалось?

- Случалось,- усмехнулся директор.

- Неужели это модель нашей жизни и смерти, Вэ-Вэ? Ой, не |хочу!.. Вот -
заметили, наверно? - я ввертывал то есенинское, то из Платонова, даже
из древних индусов. Это я здесь поднабрался,- Корнев мотнул головой в
сторону профилактория.- Искал ответы, изучал литературу - покрепче, чем
для какого-то проекта или диссертации. Немало книг из городских
библиотек перебрал, всех заново для себя открыл: Пушкин, Гоголь,
Достоевский, Толстой, Чехов, Успенский... В школе ведь мы их проходили.
Когда преподаватели корявыми казенными фразами пытаются объяснить, что
они, гиганты слова и мысли, хотели сказать,- это в сущности
издевательство, признанное воспитать у детей стойкое отвращение к
литературе, что обычно и удается. А теперь увидел: их мир не меньше
нашей MB, хоть и на иной манер...- Александр Иванович говорил задумчиво
и просто.- Но, знаете, только Толстой сумел углядеть в войнах французов
волновые перемещения, всплески и спады, подобные тем, что мы напрямую
наблюдаем. Это век назад, без техники - гением своим проник. Андрей
Платонов тоже проникал в первичное - но у него оно отдельными фразами
просвечивает, а то и просто в глаголе, в эпитете обстоятельно не
высказывался, хотя сказать-то мог, наверное, поболе графа. Опасался,
вероятно: за мысли посадить могли, а то и расстрелять... А другие
вникали более косвенными вопросами. Живешь, действительно, все кажется
нормальным и ясным - а прочтешь, как Митя Карамазов, пристукнув
пестиком взрастившего его старика, заказывает четыре дюжины
шампанского, да балычку, да икорки, да конфет, едет кутить в Мокрое,
ведет там себя собачкой... и начинает схватывать внутри: да что же мы
такое - люди? И что есть чувства наши? Понимаете...- он в затруднении
пошевелил рукой волосы,- там чувствуешь не как в обычной жизни -
глубже, общее: не может быть, чтобы весь этот ужас и позор были только
поступком, который можно сквитать казнью или сроком. Или - что движения
войск и решения командующих, описанные Толстым, происходят лишь ради
завоеваний, освобождения, победы или поражения. За всем этим иное, вне
добра и зла. Просто - иное.

- Между прочим, и вы сейчас излагаете, что они хотели сказать, своими
словами,- не без ехидства заметил Пец.

- Излагаю... но не навязываю. И оценок ставить не собираюсь. Я ведь к
тому, что и в этом деле стремительный количественный прогресс при
качественном регрессе... не знаю уж, по закону ли Вина, или как. Число
книг-журналов нарастает по экспоненте, а мыслей, чувств, вопросов они
не вызывают. А ведь до тех пор и жив человек, пока задается такими
вопросами, чует первичное бытие. Перестанем, сведем все к
удовлетворению потребностей - хана: нет людей, есть руконогие
желудконосители, нет человечества - есть миллиардноголовая коллективная
вошь, облепившая Землю.

Корнев вдруг снова скорчился, притянул туловище к ногам, положил
подбородок на колени:

- Да что на других пенять - и со мной вчера было такое, в духе
Достоевского. Впрочем, не Достоевского: его Раскольникову понадобилось
двух старух зарубить, чтобы себя понять, а мне... Нет, это даже не для
Гоголя, не для Щедрина, великих сатириков. В самый раз для Зощенко, для
его рассказа на страничку.

- Что было-то? - полюбопытствовал Валерьян Вениаминович.

- Да-а... и говорить не о чем. Ну, зашел там же на вокзале побриться, а
за креслом Боря, -вместе в школе учились. Я его и не видел с тех пор,
едва признал. А он-то меня узнал сразу, еще бы! Выяснилось, что и все
одноклассники меня помнят, гордятся - так сказать, большому кораблю...
И он сам был рад и горд, брея меня, так разговаривать: на "ты", с "а
помнишь?.." - сыпал забытыми именами, бросал довольные взгляды, на
коллег за соседними креслами. Я понимал, .что произвел некоторое
событие в его рутинной жизни, что после моего ухода он будет
рассказывать, как мы с ним в школе и то, и се, курили за уборной... а
теперь такой видный человек! И вернувшись домой, он скажет жене: а
знаешь, кого я сегодня брил?.. И я вел себя, как подобает:
демократично, но и сдержанно, с дистанцией, даже контролировал в
зеркале выражение намыленного лица - чтоб и волевое, и
одухотворенно-авторитетное. Как подобает, распро......! - На этот раз
Корнев выругался совершенно чудовищно; Пец и бровью не повел.- А когда
вышел, так стало тошно! Ладно, был бы я просто главинжем крупного НИИ
или там академиком, министром - но подниматься каждый день в Меняющуюся
Вселенную, наблюдать рождение, жизнь и гибель миров... да еще так тонко
понимать великих писателей, как я вам сейчас вкручивал,- и оказаться в
простом деле чванливым пошляком!

Александр Иванович скорчился еще более, напрягся телом, ткнул лицо в
колени; распрямился, продолжал, тоскливо глядя мимо Пеца.

- И ведь не только это во мне. Стремление к успеху, к власти, у утехам,
к победам над соперниками не уменьшилось от познания MB - временами
распаляется еще больше, прикидываю, как и это сверхзнание употребить
для того же. А ведь были и есть люди, куда меньше меня знающие, но с
душой поглубже моей плоскодонки,- они живут, мыслят, соотносятся с
другими куда лучше, светлее, опрятнее. Слова, ничто, Вэ-Вэ, образ жизни
- все. Этим и древние риши покоряли умы, вы знаете да и недавний
Махатма Ганди. И граф Толстой лет двадцать терзался несоответствием
между своими идеями и образом жизни, наконец решился, дал дђру из
усадьбы... да вишь, поздно. И мы все, вероятно, спохватимся с образом
жизни слишком поздно, так и будем до конца сотрясать воздух словесами,
производить впечатление, какие мы умные и интересные.

- А вот я, между прочим, электробритвой пользуюсь,- сказал Валерьян
Вениаминович.- У меня хорошая, японская.

Корнев поглядел на него без улыбки:

- Не надо иронизировать, Вэ-Вэ: мол, мелкий факт и такие глубокие
выводы. Это ведь как в том кризисе физики: все факты соответствуют
классической механике, а один, постоянство скорости света, нет - и
теории летят к черту. Так и здесь: если не в трудах своих, кои все от
надо, не в изобретениях и даже не в глубокомысленных речах сейчас, а
там, в парикмахерском кресле, я обнаружил себя до самого донышка, то -
чего же стоит остальное? Что весит мое огромное, но не прошедшее через
сердце знание? Нуль.

- Но... ну-ну! Вы уж совсем...- Валерьян Вениаминович встал, прошелся,
сунув руки в карманы, наклонив голову; собирался с мыслями. Больше
всего ему было жаль корчившегося от душевных мук Корнева, хотелось
как-то выручить.- Не надо так болезненно все воспринимать, Саша. Я
понимаю, эти наблюдения навалились на нас сразу, в них много такого...
не каждому по плечу. Но, понимаете, их исключительность не делает нас с
вами автоматически интеллектуальными гигантами. В принципе, на нашем
месте могли оказаться другие люди - и на вашем, и на моем. Давайте не
считать себя самыми умными людьми в мире: если мы сейчас не поймем
всего, то, как вы говорите, хана. Не хана. И кстати, давайте не
забывать, что у нас здесь было-перебыло столько ошарашивающих,
сногсшибательных открытий и идей... Это банально, но я призываю вас к
скромности и смирению.

- Да не могу я так, Вэ-Вэ, не умею! - сказал Корнев глухим голосом.-
Если я вникаю в дело - да еще в такое! - я не могу не считать себя
самым умным в нем. Или так - или я действительно бродильный фермент в
процессах, которое мы ошибочно считаем "созиданием" и "познанием".
Марионетка.

- Ну, вот вы опять! Саша, все это не впервой: не раз и не два познание
мира пребольно щелкало человека по носу, теснило его самоуважение,
спесивый антропоцентризм. Считали Землю всей Вселенной, а себя
созданным по образу и подобию божию, никак не меньше. Выяснилось, что
Земля - шар, люди, подобия божьи, в противоположных местах
ориентированы друг относительно друга самым несолидным образом. Шум,
шок, скандал... "Но зато уж наша планета - самое большое тело. И солнце
светит только для нас, и луна, и другие тела вокруг нас вращаются. А
звезды и вовсе украшения небесной сферы - чтоб было приятно для глаз".
Новый шок: не солнце всходит и заходит, а Земля вращается вокруг
огромного светила в ряду всех планет, среди которых она - одна из
малых. Снова шок, скандал, костры. А вскоре выясняется, что не божьи мы
подобия, а мерзких обезьян... опять негодования, обиды "обезьяньи
процессы". Смирились с трудом. "Но зато уж Солнце - самое.
Единственное. Средоточие!" Оказалось, что и оно - рядовая звезда на
окраине Галактики. "Но зато уж наша Галактика!.." Выяснилось, что и
галактик во Вселенной навалом.- Валерьян Вениаминович перевел дух;
давно ему не приходилось говорить так горячо и убедительно.- И всякий
раз крушение иллюзий было болезненным - но в конечном счете полезной,
здоровой встряской развивающейся человеческой мысли. Думаю, так будет и
сейчас.

Корнев, сидя в той же позе на столе возле проектора, следил за
директором исподлобья с легкой усмешкой; в глазах возникли и исчезли
искорки.

- Положительный вы какой-то, Вэ-Вэ. Просто образцовый.

- А необязательно всем быть с декадансом, с червоточиной! - задорно
парировал Пец.

- Да, конечно. Так мысль человеческая развивается? Прогресс
наличествует? Музыка играет, штандарт скачет?

- Ну... это, на мой взгляд, даже не тема для спора. Подумайте сами;
неужто природа с ее вселенским могуществом и размахом не нашла более
простых способов разрушать, распылять планеты, чем через наши дела,
изобретения, труды! Да у нее полно таких возможностей, и мы их видели в
MB. Все они взрывные преимущественно...

- В темпе "кадр-век" развал через цивилизацию как раз и будет выглядеть
взрывом.

- Да бросьте, Саша! Уж не говоря о всем наземном, как вы объясните в
своей гипотезе развала космоплавание? Вы его почему-то обошли. Ведь там
такое скопление идей, изобретений, достижений - сгустки мысли людской
вылетают в космос, не просто тела!

- Я не обошел... просто я подумал, что вы и так поняли. Но раз нет - я
вам это все покажу.

Александр Иванович слез со стола, выбрал из стопки кассет одну, вставил
в проектор, протянул и заправил ленту, выключил свет в зале.



II



На экране пошли - с надлежащей переменой планов и ритмов, с переходом
съемок с дневной части на ночную и обратно - импульсные кадры жизни
одной из землеподобных планет MB. Сначала крупные: материки, моря,
извивающиеся ветвистыми змеями долины рек; переползают цветными амебами
водоемы и растительные покровы по суше, пульсируют год от года ледники
у полюсов и на вершинах горных хребтов. Сначала только по легкому
помутнению атмосферы да по новым очагам света в ночной части Пец мог
угадать, что на планете шло послеэкстремальное смешение. Но вот в
ближних и сверхближних планах показались первые, заметные более
размытостью, тепловым свечением и точечными пузырьками "сыпи", свищи.

- Вот они на верхнем берегу моря... на северном, если для Земли, ну, а
там-то кто знает,- вон у отрогов хребта,- указывал и комментировал
главный инженер, стоя по другую сторону проектора.- Вон на нижнем
берегу, при впадении реки. Можете толковать, как хотите, Вэ-Вэ, но,
по-моему, вы слишком легко отметаете:

неужели, мол, природа ничего другого не нашла!.. Для газового или
расплавленного состояния веществ найти способы изменений не штука.- А
вот для твердого состояния: как ему пузыриться, рыхлиться и течь
потоками? Вполне возможно, что, окромя "созидательной деятельности
разумных существ", здесь ничего более и не изобретешь... Разрастается
сыпь-то, тепловые "трещинки" соединяют ее скопления, лучатся от
"свищей" - видите? Это, полагаю, там массовое производство пошло и
"покорение природы". В соревновательном темпе: кто лучше, кто быстрее,
кто больше. Давай-давай! Надо-надо!..- Голос Корнева зловеще,
саркастически как-то похрипывал.- Похоже, мы проскочили уже шесть
секунд развития, соответствующие трем векам нашей НТР, теперь на той
пленке прокручивается наше будущее. Видите: ледниковые шапки около
полюсов уменьшаются, горные ледники тают, атмосфера мутнее, ночная
сторона все ярче излучает... Думайте, как хотите, но, боюсь, это
выгорают добытые в недрах там угли, нефть, сланцы, газы, переплавляются
в нужные им металлы руды, выдавая в среду ненужный дым, золу, пыль,
шлак. А "свищей"-то все больше, Вэ-Вэ, а тепловых растрескиваний от них
сколько ветвится - не дороги ли это с интенсивным движением? А то и
воздушные трассы, и морские...

Пец стискивал зубы, сдерживал желание крикнуть "Не надо!" Он было
воспрял, высказывая возражения и доводы, стремясь направить все по
накатанному пути научного обсуждения - и тем успокоить не только
Корнева, но и себя. А сейчас зримые факты, которые не Александр
Иванович, нет, сама Меняющаяся Вселенная пригоршнями швыряла в лицо,-
испарили, превратили в ничто его ученую логику, профессиональную
искусность. И чувствовал себя Валерьян Вениаминович просто щенком,
которого взяли за шкирку, подняли высоко: гляд