ки выдавать самих себя за единственных
чувствующих и познающих объективный мир существ?

Но если так... как же мы заблудились!"

Мысль была страшная. Она осела на другие трудные мысли, которые
последнее время все больше одолевали Корнева, мешали работать и жить.
Он вдруг почувствовал себя маленьким, слабым, напуганным - ребенком. И,
как ребенок, приник лицом к груди Люси.

Та почувствовала перемену, погладила, спросила тревожно:

- Что, Александр Иванович?

- Ох, Люсь, знаешь... я вроде перестаю понимать все. И если бы только
я!.. Мы стремимся сюда, исследуем... Ну, ученье - свет, знание, стало
быть, тоже. А если не свет - огонь? И мы бабочки, летящие на него?..
Ведь дело не в том, что почти никто не знает, куда мчит Земля и Солнце,
а - никому дела нет до этого. И мне еще недавно не было дела...

Он говорил не столько ей - себе. Люся не все и поняла из его
бормотанья, но - обняла, гладила, целовала:

- Ну, Саша... вы просто устали. Нельзя так влезать в дела - всеми
печенками. Нужно уметь отвлечься. А то ведь даже о том, что он мужчина,
забыл, бедненький, пока я не напомнила. Мой славный, хороший мужчина!..

И голос у Людмилы Сергеевны был не такой, как обычно,- резкий, с
командными интонациями, а тонкий и немного детский от нежности. Она
очень любила сейчас и хотела, чтобы ему - прежде всего ему, Сашеньке,-
было хорошо и покойно.

И он снова воспрял, и утвердил себя, и почувствовал покой и уверенность.

А галактика над куполом плыла во тьме, упруго подрагивая краями.
Колебания яркости цвета звезд распространялись по ней от ядра
согласованными переливами. Она снова раскручивалась из эллипса в вихрь
- только звездные рукава теперь простирались в другую сторону. И кто
знает, шло ли это от несущего ее потока материи-действия, или образ сам
выбирал свою форму и изменения, чтобы наилучше выразить себя и
насладиться бытием; наверное, не без того и не без другого.

И по краям галактики, в рукавах, все чаще вспыхивали и растекались
светящимся туманом сверхновые.

- Послушай, я кое-что понял,- Александр Иванович лежал, закинув руки за
голову.- Четвертая координата не время, а ускорение времени. И
необъективность нашего взгляда на мир начинается с того, что мы видим
все в своем темпе изменений... а что он для вселенских событий!
Понимаешь, если так видеть в пространстве, то нам были бы доступны
только предметы наших размеров. По вертикали этаж, а не все здание, по
горизонтали опять-таки один балкон. Или окно. Не лес и не деревья в
нем, а ствол одного дерева. Или ветка. А на далеких дистанциях и вовсе
ничего: камень неразличим, гора необозрима... Во времени мы слепее
кротов, понимаешь?

- Понимаю...- Люся приподнялась на локте, посмотрела на Корнева,
вздохнула.- Я так понимаю, что нам пора вставать. Петушок пропел
давно...- Она вдруг приникла к нему, обвила теплыми руками, целовала
грудь, шею, лицо, глаза.- Послушай, почему мне так жаль тебя? Вот ты
сильный, умный, а жалко до слез!

И верно, в голосе ее чувствовались слезы.

- Баба, вот и жалко,- отстранился Александр Иванович.- Так вы, женщины,
устроены: чтоб вы жалели и чтоб вас тоже. Подъем!

Опустившись на крышу и выйдя из кабины, они сдержанно (поскольку на
людях) распрощались. Корнев направился в профилакторий, Люся в
координатор - и больше между ними ничего не было. Людмила Сергеевна
была не шибко везучим в любви человеком, Александр же Иванович,
пожалуй, напротив; но оба понимали, что с ними случилось самое сильное
любовное переживание в их жизни: любовь, слившаяся с познанием мира.
Повторить такое, уединяясь где-то для жалкого счастья физического
обладания, невозможно; а подниматься снова в MB ради этого было бы и
вовсе пошло. Не такие они люди.

Только встречаясь на совещаниях или по делам, они иногда обменивались
короткими взглядами - и чувствовали вдруг такую близость, что на
секунды исчезало вокруг все.



III



Хроника Шара

1) Б. Б. Мендельзон сделал открытие. Поднялся с папкой в лабораторию
MB, начал спрашивать:

- Кабина в импульсном режиме сближения с планетами вибрирует?

- Уже нет,- ответил Буров.- Отрегулировали полями.

- А почему это было, поняли?

- Тяготение планет, чего ж не понять.

- На пальцах,- или считали? - Бор Борыч попыхивал сигарой и с высоты
своей эрудиции и нового знания глядел на сотрудников лаборатории
(присутствовали еще Толюня, Любарский и Панкратов), как на насекомых.

- А что считать, и так ясно!

- Считать всегда полезно...- Мендельзон раскрыл папку, разложил на
столе рисунки и листки с расчетами.- Сами по себе планеты так кабину не
могли тревожить. А вибрации и потряхивания, любезные, были оттого, что
ваши пространственные линзы концентрируют гравитационные поля наравне с
оптическими! - И он с удовольствием посмотрел на раскисшие лица
собеседников.

Действительно, могли бы и догадаться: что пространственные линзы - не
стекла, не зеркала, просто области сильно деформированного полями
пространства - не могут обращаться с силовыми линиями поля тяготения
иначе, чем с идущими от планет световыми лучами. Но естественно и то,
что первым смекнул это давно изучавший гравитационные искажения
Мендельзон, а не "эмвэшники", для которых данный факт был лишь помехой
в основных исследованиях.

Далее у Бориса Борисовича получалось, что можно подобрать такие поля и
импульсные режимы, что зона гравитационного равновесия: ниже ее тянет
Земля, а выше исследуемая планета - окажется очень близко от кабины
ГиМ. "Из рогатки можно в MB запулить!"

Это было приближение к тому, о чем мечталось в перекурах, в саунном
трепе; фантастика подсказала возможность своей реализации.
Необязательно, конечно, забрасывать на планеты MB Толю-ню и Любарского,
а потом зачищать контакт - но зонды-то можно! Тем более что планетные
зонды имелись, их испытывали на надежность в хозяйстве полковника
Волкова; заполучить их в обмен на дополнительные комнаты наверху не
представило труда.

И как дружно, охотно, рьяно включились в это дело сотрудники
лаборатории MB! Здесь было над чем поломать головы: как запускать? - не
рогатками, конечно, даже и не теми, что применяют для планеров; лучше
электромагнитную катапульту соорудить над куполом - "электричество
может все". Как программировать зонды: что им в атмосфере планеты
"щупать", что на тверди, в жидкости? Как кодировать радиосигналы, как
принимать их, если будут - а будут! - сдвиги темпа времени? Как тянуть
импульс сближения с планетой?.. Как программировать датчики и
анализаторы?.. Как?.. Как?..

И соорудили вчерне катапульту, запустили через спирали ее на
марсоподобную планету пробный зондик с парашютиком, с простейшей
установкой искрового анализа и средневолновым радиопередатчиком. И
приняли от него морзянку радиосигналов (сместившихся в УКВ), по коей
поняли, что упал зонд довольно мягко на почву кремнисто-глинистую, но
без воды... Сам факт, что от них, с Земли, ушел в Меняющуюся Вселенную
весомый предмет и там вместе с планетой сгинул, но перед тем известил,
что и в MB справедлива таблица Менделеева, произвел сильное действие на
умы. Идеи, замыслы, проекты у "эмвэшников" понеслись вскачь:

- измерять химический и электронно-ионный состав атмосфер планет, их
плотности, влажности, температуры, движение ветров;

- изучить магнитные поля, радиационные, электрические... все, какие
обнаружатся;

- обнаружить радиоактивность пород, сейсмические колебания на разных
стадиях эволюции планет;

- поискать азотосоединения, бактерии, споры, микрофлору...

...и все требовало новых ухищрений, новых зондов, новых инженерных
решений, методик, расчетов, программ. А результаты, буде их получат,
тоже потребуют интерпретаций, обсуждений, графических и табличных
иллюстраций, теоретических обобщений, дискуссий, возражений, а затем
проверочных зондов и замеров, новых обработок результатов, уточнения
или ниспровержения теорий. Словом, впереди намечалось нечто необъятное
и на всю жизнь. (Миша Панкратов в далеких закидонах мысли все-таки
задумчиво посматривал на Васюка и Любарского: как их в случае чего
возвращать-то? Реле, конечно, всюду поставим бесконтактные, электронные...)

В считанные дни (впрочем, равные месяцам) это увлечение настолько
овладело умами и настроениями, что вытеснило из памяти сотрудников
лаборатории первичную, охватывающую несчитанные миллиарды лет, все
масштабы, образы, эпохи и эры Реальность вихревого волнения, от которой
робела душа и которая в силу наглядности не допускала двух толкований.
Забыли, что исследуют так - копируя обычные космические изыскания -
микроскопическую часть Единого.

Первым опомнился Васюк-Басистов.

- Послуш-те,- сказал он задумчиво-удивленно,- послуш-те... а ведь мы,
похоже, подменили проблему "понять" проблемой "сделать". Ну, намеряем
зондами тысячи чисел давлений, температур, концентраций,
напряженностей, влажностей, активностей... и что из этого?

На него сначала окрысились: как - что? как - подменили?! Более других
неистовствовал, выдвигал контрдоводы увлекшийся новым направлением
Любарский. Анатолий Андреевич посмотрел на него удивленно и с сожалением:

- Ну... от вас, Бармалеич, я не ждал. Такие широкие взгляды. Неужели
непонятно, что это и есть тот случай, когда посредством грамматики
исследуют фразу "убейте брата моего"?

Присутствовавшие при споре не слышали тот монолог астрофизика и не
поняли что к чему. Но зато все смогли наблюдать, как умеет краснеть их
славный зав Варфоломей Дормидонтович: от шеи и по самую лысину -
ровненько. Буров даже сказал: "Ого!"

И к зондированию охладели. От него осталось знание, что вещества,
квантовая пена Любарского, в мирах MB такие же; да еще более точное,
ювелирное владение системой ГиМ. Теперь они могли приближать к себе
планеты до "спутниковых" дистанций - до таких, на которых участки
земной поверхности фотографируют со спутников и околоземных космических
кораблей.



2) Под это дело в лаборатории MB возникла проблема дешифровки того, что
можно увидеть при подобном сближении с землеподобными планетами
Меняющейся Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий,
сделанных со спутников серии "Космос", орбитальных станций "Салют",
пилотируемых кораблей "Союз". Заметнее всего отличались от суши
моря-океаны, крупные водоемы - темные ровные пятна. Выразительно
выделялись горные кряжи и массивы; даже рельефно ветвистые очертания
ледников на их спинах невозможно было спутать с облачными грядами.
Легко узнавались серо-желтые пятна пустынь, сизо-зеленые лесов;
ветвистыми прожилками, как в древесном листке, выделялись на равнинах
долины рек - а на самых отчетливых снимках и крупные реки виднелись
темными тонкими линиями; местами они разделялись на рукава, затем сходились.

Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки
цивилизации, разумной деятельности - почти все оказывались за пределом
различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну,
хорошо: Камчатка, Средне-Сибирское плоскогорье, район Байкала -
относительно дикие места, претензий нет. Но вот юго-западная часть
Крыма, участок сто на сто километров этого обжитого полуострова на
снимке с масштабом 5 км/см - тот именно участок, где и стольный град
Симферополь, и героический Севастополь, и Евпатория, и Ялта, и Алушта,
весь берег в санаториях, домах отдыха, портах, виллах с военизированной
охраной, миллионы отдыхающих и миллионы жиреющих на них местных
жителей... и ничего! Севастопольская бухта есть - Севастополя нет.
Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по одну сторону, ни Симферополя
по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и по обе стороны от него,
напротив, хорошо заметны.

Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми
прямоугольниками сельскохозяйственных угодий - подобные таким же на
снимках Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать
городов русских незаметен).

Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и
промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых
мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки,
в крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из
материалов, коих полно в природе. Но в плане психическом это выглядело
издевательством.

- Послушайте, как же так? - волновался Витя Буров,- Вот я
инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в
контакт. Я же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую
посеяли, чтобы отрапортовать, а потом забыли убрать...

- А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? - поддавал Миша
Панкратов.

- Где - там? - поворачивался к нему Буров.- Где это, по-твоему, мог не
победить колхозный строй?!

- На планете, откуда ты прилетел,- Панкратов указывал вверх, в MB.- Или
проще: у тех разумных существ Эвклидова геометрия не в чести, поля они
разграничивают по естественным извивам рельефа - как у нас границы
государств. Как тогда опознать их цивилизацию?

- Черт знает...- Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину
ладонью.- Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить
самих себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом,
потопом от таяния Антарктиды... А с минимальной космической высоты, с
двухсот километров - и поглядеть не на что. Существует ли наша
цивилизация? Существуем ли мы?!

- Существовать-то она существует,- Толюня смотрел куда-то вдаль и
вбок,- просто - не выделяется.



...Они были разные люди: с разными характерами и жизненными
обстоятельствами, знаниями, опытом, убеждениями; и дела они исполняли
различные, взаимно дополняющие одно другое. Но при всем том чем далее,
тем более работники Шара - если и не все, то по крайней мере ведущие -
становились именно они. Люди в крайних обстоятельствах, в которых, как
известно, то, что отличает одного от другого и разделяет, отступает на
задний план по сравнению с общим, объединяющим всех. Двойственность НПВ
и системы ГиМ, где только километры пронизанной полями тьмы отделяют от
мечущихся в непокое материи-действия вселенных, где легкие повороты
ручек и касания клавишей на пульте равны путешествиям через мегапарсеки
и миллиарды лет, интервалы вечности... и не пустые мегапарсеки и
интервалы, а содержащие все акты мировой драмы: возникновение, жизнь и
распад миров,- двойственность эта равняла и смешивала то, что равнять и
смешивать нельзя: обычных людей - и вселенные, рассчитанный на
тысячелетия путь познания с одним актом наблюдения. Да, они наловчились
мять неоднородное пространство-время, как пластилин, как глину. Но и
Меняющаяся Вселенная силой своих впечатлений давила на их психику и
интеллект, деформировала, испытывала, как ответственные узлы и детали ракет.

Они возвращались из трехчасового путешествия к ядру с остекленевшими
глазами, осунувшиеся, психически напряженные - и отходили с трудом. У
одних повышалась раздражительность; другие, наоборот, впадали в
отрешенность, в транс. Впечатления от видеопленок, заснятых в
автоматическом поиске и прокручиваемых потом в просмотровом зале, были
не столь сокрушительны (спасибо вам, кино и телевидение!), но и после
них требовалось время и покой, чтобы прийти в себя.

И зыбок был мир, когда возвращались в город, домой. С сомнением глядели
они на ровную степь за рекой, на застывшие на краю ее горы: не застыли
горы-волны, катимые штормовым ветром времени, да и гладь степи может
возмутиться в любой момент.

И неправдоподобно выглядело ночное небо над Катаганью - скупое
звездами, к тому же в большинстве тусклыми, в рисунках созвездий, не
сверкающее радиозвездами, новыми и сверхновыми.

А поверни рукоятку - и все оживет, заходит ходуном, заблистает,
проявятся держащие наш мир мощные силы. А потом рукоятку обратно - и
все застынет в новой обычной реальности.

Обычная реальность была теперь для них не только одной из многих - но и
неглавной. Она не могла казаться им главной.

У Валерьяна Вениаминовича, бывалого человека, в те редкие минуты, когда
удавалось смотреть на все отстраненно, их положение в этой стадии
исследования MB ассоциировалось с июнем 41 года, с началом войны,
которое для многих сразу и начисто отсекло проблемы обычной жизни,
попятило неповторимые индивидуальности, объединило в одной цели:
воевать и победить.

Только здесь было серьезней, чем на войне. Там люди противостоят людям
- они столкнулись со сверхчеловеческим, беспощадным к иллюзиям Знанием.
На войне ясно, как добиться успеха:

числом, уменьем, техникой, умом, отвагой, выносливостью, трудами,
наконец; здесь же неясно было, в чем окончательный успех их
исследований, не к поражению ли ведет каждый новый результат, вывод и
факт? На войне известно, что может потерять сражающийся: кровь,
здоровье, жизнь,- здесь не было известно что, но уже ясно становилось,
что гораздо больше.

Укрепи свой дух, читатель! Ты будешь сражаться вместе с ними.


ЧАСТЬ IV

ОСОБЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕКА



ГЛАВА 21 НАСТРОЙКА НА "НАШ МИР"

Мы готовы согласиться с существованием во Вселенной разумных ящеров,
рыб, гадов, пауков, если они занимаются тем, чем и мы: зарабатывают на
жизнь, делают карьеру, борются за успех и блага... Это куда легче,
нежели, признать разумным человека, который раздает свое имущество или
жертвует собой ради истины.

К. Прутков-инженер. Мысль ‘ 175.



Многоствольные деревья с не то сросшимися, не то сплетшимися ветвями и
извитыми, будто пиявки в судорогах, листьями сиреневого цвета. Слева
сизый полумрак зарослей, справа - опушка, за ней одинаковой формы холмы
уходят в перспективу.

Перемена плана, вид сверху:

- деревья слились в массив с черной полоской тени. Далее волнистая
сизая степь, длинное озеро, по берегу какие-то предметы размытых очертаний.

Приближение, наводка на резкость:

- грубо сделанная (но несомненно сделанная) изгородь из жердей и
суковатых столбов; она охватывает изрядный пятиугольник степи между
озером и лесом. В нем пятна сооружений - их равно можно принять и за
оранжереи с двускатными крышами, и за погреба. Расположены они не без
намека на планировку.

От крайнего "погреба" удалялось в глубину кадра существо.

Возврат, замедленная прокрутка: существо шествовало на двух толстых
тумбообразных ногах с впивающимися в почву темными когтями, волочило
мощный, сходящийся на клин серый хвост; бочонкообразное туловище с
острым хребтом наклонено чуть вперед и без плеч переходит в длинную
шею, которую венчает приплюснутая голова.

Существо удалилось не обернувшись.

Пауза за время которой порыв ветра там, провел вмятину по сплетшимся
кронам их деревьев.

Из леса появились трое существ, похожих на первое: двое крупных, до
половины роста деревьев, третье поменьше и поюрчее. Они, плавно шагая
на когтистых лапах-тумбах, направились к изгороди. Меньшее опередило,
возле ограды огляделось, вытягивая жирафью шею и поводя сплюснутой
головой с выпуклыми глазами и вытянутыми вперед треугольными челюстями...

- Ящер! - сказал Любарский.

...Затем обернулось, коротко и изящно мотнуло головой.

У смотревших сильнее забились сердца: в изяществе этого движения
чувствовалась высокая организация, не как у животных. Это был явный
жест, сигнал тем двоим.

Двое других существ ускорили шаги, выступили из длинной тени деревьев.
Небольшими верхними конечностями они тащили нечто похожее на волокушу с
двумя оглоблями: одно за правую, другое за левую.

Эти двое направились за левый угол изгороди. Там одно существо, ловко
оттолкнувшись ногами и хвостом, прыгнуло через жерди и, пригнувшись
так, что шея оказалась на уровне длинных крыш, двинулось к ближнему
сооружению, исчезло в нем - и тотчас вернулось, прижимая к чешуистой
груди что-то светлое, похожее и на большую каплю, и на мешок...



Шел сеанс в просмотровом зале. Присутствовали Корнев, Любарский,
Васюк-Басистов, Миша Панкратов, Буров - и даже Герман Иванович
Ястребов, который наконец уверовал, что светящие из глубин Шара живчики
- настоящие галактики и звез