ть. Пиши, пиши, пиши - это все, что от тебя требуется.
   - У меня к тебе тоже есть одна просьба. Если позвонит Костик, скажи,  что
я согласен.
   - Какой еще Костик?
   В мозгу что-то тревожно тренькнуло.
   - Ну Костик, Афанасьев.
   - Не знаю я никакого Афанасьева. Откуда он взялся?
   - Долго объяснять, - нетерпеливо ответил Миша. - Да знаешь, знаешь, забыл
только. В общем, если позвонит, соглашайся.
   - С чем?
   - Да не важно. Просто скажи: "Я согласен".
   Направляясь к Люсьен, Миша сиял, как начищенный самовар.  Я  сочувственно
смотрел  ему  в  спину,  борясь  с  желанием   догнать   и   объяснить   все
по-человечески. Нет, этого  делать  нельзя,  особенно  после  того,  как  он
переполнился гордостью за свое будущее.
   Остановившись у знакомой двери, я без  труда  нашел  нужный  ключ.  Замок
повернулся мягко, петли не издали ни звука. Алена любила, чтобы в  доме  был
порядок.
   - Миш, ты? - раздалось из комнаты.
   - Я.
   Чтобы ответ получился будничным, мне пришлось собрать в  кулак  все  свое
самообладание.
   - Который  час?  -  Алена  ленилась  повернуться  на  бок  и  глянуть  на
будильник.
   - Девять.
   Я скинул ветровку, затем  ботинки  и,  воткнув  ноги  в  родные  тапочки,
остановился перед спальней.
   - Вставать неохота. Сигареты купил?
   - Нет.
   - Почему? И чего так долго? Миш, сделай кофе.
   Я с облегчением потопал на кухню. Сзади послышались шаги, и в дверях,  на
ходу запахивая халат, появилась Алена. Я поспешно  отвернулся  и  с  двойным
рвением занялся завтраком.
   - А где "доброе утро"?
   Придется посмотреть.
   Медленно, словно боясь ослепнуть, я отошел назад и повернул  голову.  Это
была та самая женщина, к которой я привык, та, которую я знал и любил. Алена
стояла  растрепанная  и  не  проснувшаяся,  но  ее   сонливость   разительно
отличалась от той, что я увидел в Мише. На ее щеке обозначились две  розовые
складки от подушки, глаза раскрылись еще не до конца, из-за чего лицо  Алены
приобрело умильно-беззащитное выражение. Она смешно наморщила носик и налила
в чашку воды.
   Халатик распахнулся, и я увидел ее  грудь  -  почти  полностью.  То,  что
оставалось за бирюзовой тканью, манило сильнее, чем все женщины мира, вместе
взятые. Я знал это тело так же хорошо, как  свое,  но  сейчас  полуприкрытая
нагота Алены почему-то взволновала меня, как никогда прежде.
   - Чего такой напряженный? И почему без сигарет?
   - Деньги забыл.
   Алена зевнула и пошла в ванную. Сейчас она скинет халатик, а  под  ним  -
ничего. Я услышал, как зашуршала клеенчатая занавеска и зашумел душ. Пена  в
кофейнике вскипела и выплеснулась наружу.
   - Алена!
   - Да?
   - Ты никогда не пила кофе  в  ванной?  Я  поставил  чашку  на  стеклянную
полочку между стаканом с зубными щетками и бритвенным станком.
   - С ума сошел?
   Я отдернул занавеску - Алена даже не попыталась прикрыться. Черт, да  она
же моя жена! Видно, я и правда спятил. Я торопливо сбросил Мишины  тряпки  и
встал под горячую струю рядом с Аленой.
   - Кажется, ты задумал что-то нехорошее.
   - Хорошее.
   Она уже намылилась, и мои руки легко скользили по ее гладкой коже. Только
сейчас я понял, что моя жена была еще очень молодой женщиной, и ей  вряд  ли
хватало того, что мог дать Миша-младший.
   Алена выдавила на ладонь большую каплю шампуня и сказала:
   - Прогулка пошла тебе на пользу. Гуляй почаще.
   "Хоботков открыл глаза и долго не мог вспомнить, где  он  находится.  Луч
света, протиснувшийся сквозь дыру в кровле, золотил витающую в воздухе  пыль
и согревал коленку. Дождя на  улице  слышно  не  было,  но  черные  стропила
сочились влагой. Они плакали по Хоботкову".
   Так начинался роман "Ничего, кроме счастья". Я машинально  проглотил  еще
два абзаца, потом все же оторвался и с неохотой убрал лист в папку. Дипломат
с рукописями весил  килограммов  десять.  Ничего,  своя  ноша  не  тянет.  Я
проверил карманы: машинка, дискеты, ключи, тетрадь.
   Я снова покидал эту  квартиру,  теперь  уже  навсегда.  Возникло  желание
повыдергивать из розеток телевизор, компьютер и прочую  технику,  но  делать
этого я, конечно, не стал - вечером придет с работы Алена, да и  младшенький
скоро притащится. Только бы он не смотался от Люсьен  раньше  времени,  ведь
нам еще нужно переодеться. Я  прикинул,  в  каком  состоянии  находятся  мои
носки, и решил, что вернусь в две тысячи шестой год  в  кроссовках  на  босу
ногу.
   Дверь не  скрипнула,  замок  не  заело.  Прощай,  образцово-показательный
кошмар! Мне так и не удалось найти причину нашего  развода.  Я  не  выпускал
Алену из поля зрения ни на секунду, вслушивался в каждую ее фразу,  а  потом
анализировал слова до тех пор, пока они не теряли всякий смысл. Тем не менее
за прошедшие двое суток я не откопал даже и намека на грядущий разрыв.
   По сравнению с субботой, на улице заметно потеплело.  Некоторое  время  я
колебался: позвонить Мише сейчас или сделать это после  похода  в  редакцию?
Суеверие одержало верх: сначала отдам романы.
   До метро оставалось метров двести, когда рядом со мной затормозила черная
"Волга" с тонированными стеклами и синим маячком на  крыше.  Не  успела  она
остановиться, как  двери  синхронно  открылись.  Из  машины  выскочили  двое
крепких парней и уверенно заняли позиции по обе стороны от меня.
   - Документы есть? - без предисловий спросил тот, что встал справа.
   - Нет, - быстро ответил я, даже не успев удивиться.
   - В машину! -  скомандовал  незнакомец,  царапнув  меня  по  руке  чем-то
холодным.
   Второй, мимолетно пробежавшись по моим карманам, как  бы  невзначай  сжал
мне локоть - совсем не больно,  но  пальцы,  державшие  ручку  кейса,  вдруг
онемели, и чемоданчик  очутился  на  земле.  Единственным  свидетелем  этого
события оказался милиционер на другой стороне улицы, но за  происходящим  он
наблюдал с явным одобрением.
   Машина стремительно набрала скорость  и,  выскочив  на  проспект,  заняла
левый  ряд.  Я  сидел  сзади,  с  обеих  сторон  зажатый  твердыми   бедрами
похитителей.
   - Я - Третий. Отработали. Возвращаемся, - монотонно напел в трубку  лысый
крепыш в коричневом пиджаке, развалившийся на переднем  сиденье.  -  Как?  -
бросил он не оборачиваясь.
   - Чистый, - доложил тот, что меня обыскивал. - Сундук не смотрели.
   Лысый удовлетворенно кашлянул  и  потерял  ко  мне  интерес.  Собственно,
интереса и не было, он даже не удосужился глянуть, того ли они взяли.
   Только сейчас я испытал  настоящий  испуг.  Постовой  к  захвату  отнесся
спокойно, и это означало, что я попал в руки  правосудия,  а  не  загадочной
русской мафии, о которой известно лишь то, что она существует.
   - Вы кто? - осмелился я наконец спросить.
   - А разве я не представился? - искренне удивился тот,  который  спрашивал
документы.   И   широко,   как   Гагарин   на   фотографии,   улыбнулся.   -
Оперуполномоченный лейтенант Орехов.
   - Очень приятно, - сморозил я.
   - Не зарывайся, не надо, - предупредил Орехов.
   Сквозь затемненные стекла город выглядел по-вечернему умиротворенным. Его
жителям не было никакого дела до черной "Волги",  несущейся  по  полосе  для
спецтранспорта.
   - Не жмет? - участливо поинтересовался веселый опер. Он поднял левую руку
и потряс ею в воздухе - вслед за ней потянулась и  моя  правая,  и  до  меня
дошло, что я сижу на коротком хромированном поводке наручников.  -  Браслеты
не жмут, говорю?! - гаркнул Орехов мне в самое  ухо.  Он  отчего-то  заржал,
хлопая себя по  ляжкам  твердыми  блинами  ладоней,  и  моя  кисть  угодливо
задергалась в такт.
   Поездка закончилась во дворе большого желтого дома на Петровке. Из машины
мы вылезли втроем: я, Орехов и его шеф. Зайдя в здание через скромный,  явно
не парадный вход, мы поднялись по лестнице, и  коричневый  пиджак  предъявил
вахте удостоверение. После гудящего томления в лифте  я  очутился  в  начале
длинного коридора с вытоптанной дорожкой. По обеим стенам шли ровные шеренги
одинаковых дверей с латунными номерами и картонными табличками. Шрифт на них
был таким мелким, что ни званий, ни должностей я разобрать не мог.
   Дойдя до середины коридора. Лысый остановился.  Карточка  с  фамилией  на
двери отсутствовала.
   Комната  смахивала  на  подсобное  помещение  -  она   казалась   слишком
неодушевленной даже для милицейского кабинета. Между  казенными  шкафами  из
ДСП был втиснут письменный стол, покрытый слоем пыли;  сбоку,  на  свободном
пятачке примостился стул с так называемым мягким сиденьем из  грубой  ткани.
На  широком  подоконнике   загибалось   какое-то   растение   в   треснувшем
пластмассовом горшке.  Под  самым  потолком  на  стене  явственно  проступал
светлый прямоугольник от недавно снятого портрета.
   За столом восседал грузный мужчина  предпенсионного  возраста  с  отечным
лицом.
   - Федорыч, забирай, -  сказал  Лысый,  и  Орехов  расстегнул  браслеты  -
сначала свой, потом мой.
   Провожатые удалились, оставив меня наедине со следователем. Ожидая начала
беседы, я неловко встал в  центре  комнаты,  но  Федорыч  не  торопился.  Он
продолжал сидеть, уставившись  на  мои  ботинки,  и,  чтобы  как-то  о  себе
напомнить, я переступил с ноги на ногу.
   - Знаешь, на кого руку поднял? - вкрадчиво произнес он.
   - Это какая-то ошибка.
   - Плохо играешь, - помедлив, заметил Федорыч. - Что в чемодане?
   - Рукописи.
   - Показывай.
   Он брезгливо потрогал папки и бросил их  обратно.  Потом  осторожно,  как
сапер, простучал стенки кейса.
   - А здесь? - спросил он, встряхнув дискеты.
   - То же самое.
   - А в тетрадке?
   - Сюжеты для будущих книг.
   - Ташков, ты что, писатель?
   - Балуюсь.
   - Понятно. А в свободное от баловства время тачки уводишь, - заявил он  с
такой уверенностью, что мне стало тоскливо.
   Миша - угонщик?  Чушь.  Он  неспособен,  да  и  не  было  такого  в  моей
биографии. Но что это за странный арест?  Почему  меня  не  допрашивают,  не
заполняют никаких документов? Будто  с  Петровки  я  прямиком  отправлюсь  в
лагерь.
   Машинка лежала с самого края. Эту проблему  она  могла  бы  решить  одним
махом: прыг, и я дома. И Миша расплачивается за свои грехи самостоятельно.
   - Ничего я не увожу, - заявил  я,  однако  следователя  это,  похоже,  не
убедило.
   - Конечно. Особенно вчера. Не увел красный "ЗИЛ-917", не разбил ему левый
бок, а вечером не бросил его на улице Андреева.
   - Я вчера с женой был. Весь день.
   Следователь смерил меня взглядом и многозначительно улыбнулся.
   - Если бы я вел твое дело, я бы тебе этого  не  сказал.  Ну,  по  крайней
мере, не сейчас. А так скажу. Вчера вечером тебя, пьяного в тесто, видели  у
метро "Коньково".
   - Не может быть.
   - Само собой, - дружелюбно отозвался Федорыч. - Я бы удивился, если б  ты
что-нибудь запомнил.  По  рассказам  свидетелей,  гражданин  Ташков  обливал
прохожих шампанским и предлагал им взять у него автограф.
   Ну, Мишаня! Все-таки не удержался, сволочь. На подвиги потянуло! И  ладно
бы еще нахамил кому-то, а то покататься захотелось! На  чем?  На  спортивной
тачке ценой в добрую квартиру!
   Я робко присел на стульчик.  Машинка  по-прежнему  лежала  на  расстоянии
вытянутой руки. Смываться нужно было прямо сейчас, пока меня не отправили  в
камеру. Я незаметно повернулся,  чтобы  схватить  машинку  одним  движением.
Потом надо успеть набрать дату и время. Если у толстяка хорошая реакция,  то
максимум, на что он способен, - это прыгнуть за мной, но дома, в две  тысячи
шестом, хозяином положения буду я, и уже ему придется доказывать, что он  не
верблюд. Да, я успею.  Пока  он  опомнится,  пока  обойдет  свой  необъятный
стол...
   А еще он может выстрелить. Не сигать через мебель, а  натравить  на  меня
маленькую стальную пиявку, при его комплекции это намного логичней. Но, даже
если он и промахнется, я перемещусь в точно такой же  кабинет  на  Петровке.
Вот будет потеха, когда через пять лет  мы  с  ним  встретимся  вновь!  А  к
посягательству на автотранспорт мне припаяют еще и побег.
   Дверь широко открылась, и я остро пожалел о своей нерешительности.
   Вошедший в кабинет  занял  остатки  свободного  места.  Мне  стало  нечем
дышать, будто своим телом незнакомец вытеснил из  помещения  весь  кислород.
Его торс распирали тугие мышцы, а голова была  большой  и  круглой,  но  мне
показалось,  что  внутри  его  черепа  находится  не  мозг,  а  негодование,
вскипевшее и застывшее в таком состоянии навсегда - как пенопласт.
   - Здорово, Федорыч!
   - Он? - довольно спросил следователь.
   - О-он, - протянул амбал, медленно и страшно надвигаясь.
   - Коля, не здесь! - предостерег его Федорыч.
   - Вы ошиблись! - воскликнул я. - Вы что-то перепутали!
   - Щас я тебя, падла, перепутаю! О-он, точно  он,  -  еще  раз  подтвердил
могучий Коля следователю и снова повернул  свой  глобус  ко  мне.  -  Вчера,
гаденыш, на моих глазах! И еще ручкой вот так!..
   Этот симбиоз мяса и злобы вряд ли был старше меня, но обращение "гаденыш"
звучало из его уст вполне обоснованно.
   Коля показал, как я махал  рукой,  садясь  в  шикарный  автомобиль,  и  я
заразился его яростью.
   - Решай быстрее, что с этим говнюком - тебе  оставить  или  оформлять?  -
поторопил следователь.
   Амбал, покачивая головой, внимательно  меня  осмотрел,  производя  в  уме
какую-то калькуляцию.
   - На хрена он мне сдался? Раскручивай его по полной, Федорыч. Почем у нас
угон?
   - Трешка  от  силы,  -  скривился  тот.  -  Тем  более  тачка  вернулась.
Год-полтора. И условно.
   - Моральный ущерб? Представляешь, я за ним бегу, а он мне ручкой!
   - Не канает. Только материальный. За железо и два литра бензина.
   - Да ты знаешь, сколько у  "девятьсот  семнадцатого"  одно  крыло  стоит?
Больше, чем вся его жизнь! Он до пенсии не выплатит! Ты же, гнида, небось на
голое пособие существуешь! - проревел Коля в мою сторону. -  Ну  ничего,  на
бензин наскребешь как-нибудь. Ты у меня эти два литра  выпьешь,  понял?  Без
закуски!
   - Погоди, до суда время есть, - сказал следователь.  -  Я  тебе,  Ташков,
такую камеру сосватаю...
   Они переглянулись и захохотали - злобно и многообещающе.
   Дверь снова открылась, и появился знакомый опер в коричневом пиджаке.
   - Федорыч, ты будешь смеяться.
   За ним вошел Орехов, привычно  тянущий  кого-то  за  наручник.  Он  повел
рукой, и в кабинет, споткнувшись на пороге, влетел Миша-младший.
   - Ташков номер два, - пояснил Лысый. - Если еще найдем, везти?
   Следователь промолчал, гримасой показывая, что оценил шутку.
   - У тебя же нет братьев, - сказал он, глядя куда-то между Мишей и мною. -
Откуда второй взялся?
   Коля  тоже  не  мог  ничего  понять.  Он  как  заведенный  вертел   своей
примечательной головой, пытаясь угадать, кто же из нас двоих  махал  ему  из
машины. Первым, как ни странно, пришел в себя Миша.
   - Сволочь, вот ты кто, - сказал  он  мне.  И,  обращаясь  к  человеку  за
столом, добавил. - Я не виноват. Это он.
   - Молчать! - неожиданно крикнул следователь. - Отвернуться друг от друга!
Ни звука!
   - Ты чего, Федорыч? Даже я шуганулся, - озадаченно проговорил амбал.
   - Иди, Куцапов, не до тебя. Чует мое сердце,  здесь  кое-что  посерьезней
угона. Гляди, как похожи, прямо близнецы.  Их  сейчас  по  разным  кабинетам
надо, пока договориться не успели. И допросец по полной форме,  -  аппетитно
потер ладонями следователь.
   - Федорыч,  когда  раскроешь  международный  заговор,  не  забудь  и  мне
медальку отписать. Если б не моя тачка, гуляли бы они себе спокойно  и  горя
не знали. Хорошо хоть, из "бардачка" ничего не пропало. Бошки  бы  на  месте
пооткручивал!
   Куцапов вышел, однако через несколько секунд появился вновь. За это время
он вряд ли успел дойти до конца коридора, но  с  Федорычем  он  поздоровался
так, будто они не виделись целую вечность.
   В ответ  на  его  приветствие  следователь  недоуменно  вскинул  брови  и
спросил:
   - Ты когда это переодеться успел?
   Действительно, внешность  человека-горы  претерпела  какие-то  неуловимые
изменения. Я хорошо помнил, что еще минуту назад он выглядел иначе. Кажется,
на нем были брюки другого цвета. Или ботинки?
   - Федорыч, я их забираю, обоих, - по-хозяйски распорядился Коля.
   - Да пошел ты! У меня на них теперь свои виды.
   - Отпусти по-хорошему. Или я  сейчас  таких  адвокатов  приведу,  что  на
пенсию пойдешь в звании ефрейтора. У тебя же на них ничего нет.
   Следователь, зло щурясь, поиграл карандашом, потом зажал его в кулаке и с
размаху воткнул в стол.
   - Ну ладно, - насупился он. - Придешь ко мне в следующий раз! Катитесь!
   Куцапов ненавязчиво, но  цепко  взял  нас  под  руки,  и  мы  выкатились.
Одинаковые двери взирали на нас с высокомерным равнодушием, и искать за ними
защиты было делом безнадежным.
   - Я тут ни при чем, - заканючил Миша-младший, пытаясь высвободиться.
   Коля сжал губы и сильнее дернул его за локоть. Влекомый  Куцаповым,  Миша
то и дело бросал на меня укоризненные взгляды, и мне вдруг  захотелось  дать
ему по морде.
   Куцапов провел нас через пост - вместо того  чтобы  потребовать  пропуск,
милиционер лишь поправил фуражку. Когда мы вышли за ворота, Коля убрал  руки
и с неожиданной почтительностью проговорил:
   - Ты не серчай. Так уж получилось.  У  следака  ничего  не  оставил?  Все
забрал?
   Я взмахнул кейсом и позвенел ключами в кармане.
   - Хочешь, подвезу? Тебе куда сейчас?
   - Спасибо, я как-нибудь сам.
   - Что, все уже? - не поверил Миша. - Можно идти?
   - Нужно, - презрительно ответил Куцапов. - Не просто идти  -  бежать.  Со
всех ног.
   Он различал нас без особого труда, хотя этого не удалось  даже  Алене.  У
меня возникло подозрение, что Куцапов знает, кто я такой.
   - Не трогал я твою машину.
   - Дело прошлое, - миролюбиво  отозвался  Коля.  -  Тачка  что  -  железо!
Правда, я тебя из-за нее чуть не... А, нет, это же... - Он замотал головой и
что-то пробормотал себе под нос. - Это же не ты был.
   Он вел себя так, будто нас связывало что-то большее, чем  якобы  угнанный
мною "ЗИЛ". Но что? Я видел его первый раз в жизни. Уж  не  из  того  ли  он
будущего, откуда явился Мефодий? Не его ли, кстати, рук дело то письмо,  так
смутившее меня своей бессмысленностью?
   Куцапов перешел на другую сторону, где, презрев вопли запрещающих знаков,
стоял ярко-красный "ЗИЛ" с большой вмятиной на левом боку.
   - Этот тоже? - поинтересовался Миша-младший. - Тоже из ваших? Ты  извини,
что я все валил на тебя.  Мне  показалось,  вести  себя  нужно  естественно.
Представляешь, взяли прямо у магазина, я даже моргнуть не успел. Зачем  тебе
понадобилась его машина? У него же все схвачено,  разве  не  ясно?  Даже  на
Петровке.
   - Возвращайся к Люсьен.
   - Нет, я к ней больше не поеду! - запротестовал Миша. - Довольно и  одной
ночи. Кошмар! Как бы мандавошек домой не  принести!  Я  тебе  и  так  помог,
хватит.
   Мне стало настолько противно,  что  захотелось  расстаться  прямо  здесь,
однако на Мише оставалась моя одежда, а на мне - его. Выбрав дворик  потише,
мы зашли в темный подъезд и переоделись. Я молча протянул руку. Он пожал  ее
вяло и нехотя.
   Я пошел к метро, с каждым шагом ощущая все большее облегчение. Я  боялся,
что ему  придет  на  ум  меня  догнать,  но,  обернувшись,  увидел,  как  он
сворачивает в первый попавшийся переулок.
   Время близилось к четырем, и в "Реку" я еще  успевал.  Мне  не  терпелось
поскорее отсюда убраться, и откладывать возвращение еще на  один  день  было
незачем.
   Я  проверил,  на  месте  ли  машинка  -  страх  ее  потерять  уже   успел
превратиться в навязчивое состояние. А ведь ее запросто  могли  прикарманить
Орехов или Куцапов, или, еще хуже, Федорыч от нечего делать взял бы и  ткнул
в какую-нибудь кнопку.
   На "Третьяковской",  где  я  собирался  сделать  пересадку,  народу,  как
всегда, было полно. Около лестницы, ведущей на "Новокузнецкую", меня  кто-то
схватил за рукав. Это был Кнутовский.