тила Ксения. - Сибирь там  или  Африка  -  это  другое  дело.  Но  чтобы
встретить родственную душу здесь, в Москве...
   - Пой, птичка, - осклабился мужчина,  усаживаясь  на  скрипучий  стул.  -
Сейчас за вами приедут.
   - Кто приедет, милиция?
   - Городской патруль. К соседу на  той  неделе  тоже  вломились.  Трое,  с
ножами. Прямо в ванной их и казнили, вот так-то.
   - А почему в ванной?
   - С плитки кровь легче отмывается.
   - Куда нас занесло? - спросил я у Ксении.
   - Все туда же, в две тысячи шестой.
   - Когда это кончится?
   - Скоро уже, - заверил охотник. - По законам военного времени. А иначе  с
вами, барбосами, нельзя.
   - Что же ты нас сразу не убил? В газете напечатали бы: "не растерялся". И
харю твою пьяную на всю полосу.
   - Мне слава без надобности.
   - По законам военного времени, говоришь? А за ружьишко тебя  не  накажут?
Обидно получится.
   - Не стращай. Мы правила знаем: ствол пропилен, боек сточен.
   - Что же ты, урод, затвором клацал? - воскликнул я, поднимаясь с грязного
пола.
   Мужик  осознал,  что  проговорился,  и  его  лицо   приобрело   плаксивое
выражение. Он даже не пытался нас задержать.
   - Берите, сволочи, все берите, - захныкал он. - Грабьте старика!
   - Завтра ограбим, когда проспишься.
   Как только мы отошли от дома, рядом с  ним  затормозил  открытый  джип  с
четырьмя солдатами в голубых касках. Один остался за рулем, а трое вбежали в
подъезд. Мы поспешили свернуть за соседний корпус.
   В нормальном времени от Конькова до Перова можно было добраться минут  за
сорок, но теперь оно испарялось, превращаясь в другое время -  военное.  Так
сказал охотник.
   Метро по-прежнему не работало. На автобусной остановке отирались какие-то
угрюмые люди, и мы присоединились к ним. Вскоре подошло и само  транспортное
средство - назвать автобусом ржавый сарай на колесах не поворачивался  язык.
"ЛАЗ" без единого целого стекла был полон.  Его  бока  украшали  непотребные
рисунки, а двери и вовсе отсутствовали -  пассажиры  висели  на  ступеньках,
рискуя сорваться.
   Мы чудом втиснулись в салон и поехали.  Как  выяснилось  позже,  автобусы
здесь были единственным общественным транспортом  и  их  маршруты  пролегали
вдоль веток метро. Соваться в центр мы не отважились и сделали пересадку  на
Садовом кольце.
   То, что я увидел из окна  автобуса,  было  гораздо  хуже,  чем  диктатура
мистера Ричардсона. Большинство витрин оказалось заколочено высокими щитами,
похожими на забор сельского куркуля, но толку от них  не  было.  Тут  и  там
юркие людишки,  раздвигая  болтавшиеся  на  одном  гвозде  доски,  проникали
внутрь. Из других калиток "уже  выглядывали  осторожные  мордочки,  набившие
добром мешки и коробки".
   На всю Москву патрульных не хватало, поэтому солдаты стерегли лишь  особо
важные объекты, в то  время  как  мелкие  склады  и  лавчонки  беззастенчиво
грабились. Некоторые магазины охраняли сами хозяева или нанятые ими бойцы  с
цепями и дубинами. Между ними и  мародерами  постоянно  вспыхивали  короткие
стремительные драки, в результате чего и тех и других  увозили  в  маленьких
голубых  грузовичках,  а  товары,  оставшиеся  без   присмотра,   немедленно
растаскивались. Торопливо унося свои трофеи, люди спотыкались,  разбивали  о
мостовую бутылки и  электронику,  а  за  прохудившимися  пакетами  с  крупой
тянулись длинные варварские шлейфы.
   Когда мы с Ксенией вошли в квартиру,  было  уже  темно.  Я  запер  дверь,
прикрыл форточки и сдвинул  занавески.  Перед  глазами  стояли  серые  лица,
размалеванные автобусы и редкие двойки патрульных, шатавшиеся по  одинаковым
улицам.
   - Кушать будешь? - спросил я.
   - Если хочешь, я что-нибудь приготовлю, - устало проговорила Ксения.
   - Я сам. В прошлый раз у него было полно жратвы.
   - У кого?
   - У иуды.
   Ксения не стала напоминать, что иуда - это Михаил Алексеевич. То есть я.
   Полки на кухне были пусты, но меня это обрадовало. Может, в новой  версии
настоящего я уже нигде не служу? Не обираю харчевню бывшего  лейтенанта,  не
внушаю страх бедолаге Одоевскому - просто живу. Не самое позорное занятие.
   В холодильнике нашлось несколько чудом сохранившихся яблок. Все  торговцы
давно разъехались по своим колумбиям и коста-рикам,  а  их  фрукты  остались
здесь.
   - С тобой привыкаешь к здоровой пище, - засмеялась Ксения.
   - Похоже, это мое единственное достоинство.
   - Я ожидала худшего. - Она аппетитно хрустнула яблоком и пояснила:
   - Человек берет чужие книжки и отправляется в прошлое, чтобы выдать их за
свои. Как прикажешь к нему относиться? Мало того, он еще и непролазно  глуп:
верит, что случайно узнал о секретной операции и  что  испытателя  подбирает
какой-то лаборант.
   Наконец-то она заговорила. У меня скопилось столько вопросов, что я начал
в них путаться.
   - Давай по порядку. Сначала про рукописи.
   - Странное у тебя представление о порядке. Ну хорошо. В издательстве тебя
ждали. Рукописи уничтожили сразу же, как только  ты  их  принес.  Эти  книги
должны выйти позже.
   - И под другой фамилией, - добавил я.
   - Не все. Мефодий передал тебе и свои романы  тоже.  Какие  -  не  скажу,
Ташкова я не  читала.  И  давай  с  темой  творчества  закончим,  есть  вещи
поважнее.
   - Например, машинка, которая все-таки осталась у Алены. Ты знала о ней  с
самого начала, но забирать не торопилась.
   - Ты так и не  понял.  Операция  задумана  для  того,  чтобы  переправить
дырокол из две тысячи двадцать шестого в две тысячи первый. Все остальное  -
пшик, дымовая завеса.
   Я перестал жевать  и  положил  надкусанное  яблоко  на  стол.  А  что  я,
собственно, хотел услышать - сагу о борьбе добра и зла? Примерно так  все  и
бывает: полтора часа стрельбы, а в  конце  шкатулка,  и  вместо  сокровищ  -
старая пуговица. Кругом одно вранье.
   - Но для чего весь этот маскарад? Не проще  ли  было  тебе  самой  отдать
Алене дырокол, выпить за встречу и спокойно вернуться в свое будущее?
   - Он пробивает время в пределах двух десятилетий, - проговорила Ксения. -
В этом и заключается вся сложность. Можно  перенестись  в  прошлое,  открыть
оттуда дыру и вернуться, а дырокол  оставить  там.  Но  только  не  в  нашем
случае. Проект "четыре нуля" и Алену  разделяют  двадцать  пять  лет,  одним
прыжком их не покрыть. Кое-кем пришлось пожертвовать.
   - Мефодием!
   Ксения медленно кивнула.
   - И тобой, Миша. Но теперь...
   Не дослушав, я вскочил и в бешенстве заходил по кухне.
   - Кто вы такие?! Кто вы такие, чтобы...
   - Прогресс - это  не  обязательно  очкарик  в  белом  халате.  Иногда  он
становится хищной тварью. Вспомни тот же Чернобыль.
   - Вспомнить - чего?
   - Атомная энергетика... - начала  она,  но  осеклась.  -  Ты  не  помнишь
Чернобыльскую АЭС?
   - Про городишко слышал.
   - Миша... - Ксения побелела. Такой я ее еще не видел. - Восемьдесят пятый
год. Шесть тысяч погибших. И ты не в курсе?
   - Что ты несешь?
   - Да. Это то самое, чего я боялась, - пробормотала она.
   - Можешь объяснить толком?
   - Я тоже знаю далеко не все. Дырокол появился в две тысячи двадцать пятом
году.   По   официальной   версии   его   собрал   неизвестный    самородок,
кустарь-одиночка.  Это,  конечно,  ересь.  Я  уверена,  что  дырокол  просто
подбросили. Если целый  институт  бьется  больше  года  и  не  может  понять
принципа его работы, то ясно, что он... не отсюда.
   - По-моему, ты слишком трепетно относишься к  электронике.  Любая,  самая
хитрая штука - это провода, по которым бежит ток. Не более того.
   - Эдисон разбирался и в проводах, и  в  токе,  но  что  он  мог  знать  о
компьютерах? В общем, ученые долго мудрили и не придумали ничего лучше,  как
отправить дырокол в прошлое. Они хотели иметь не черный ящик,  а  чертежи  и
схемы. Еще сильнее этого желали военные. Им нужен  был  не  один  прибор,  а
несколько. Машина времени в единственном  экземпляре  бесполезна,  никто  не
осмелится ее использовать.
   - Выиграть время на исследования дырокола  при  помощи  самого  дырокола.
Оригинально. Только если ваши специалисты оказались бессильны, чего вы ждали
от ученых прошлого?
   - Практики ничего  не  добились.  Нужно  было  обращаться  к  теоретикам,
тормошить фундаментальную науку, а это очень долго.  Лабораторию,  изучавшую
прибор,  преобразовали  в  Отдел  "четыре  нуля"   с   собственной   службой
безопасности и прочими прелестями. Все другие программы закрыли. Сотрудников
вместе с семьями вывезли куда-то за город.
   - А как вы нашли Мефодия? Нарочно искали никчемного придурка?
   - Ученые боялись нарушить естественный ход событий, но кое-кто  покопался
в архивах Министерства национальной безопасности и выяснил, что дырокол  уже
передавали, в сентябре две тысячи первого. Все было известно  заранее:  кто,
кому и когда. Агент, участвовавший в акции с той стороны, то есть в прошлом,
в  двадцать  шестом  году  оказался  еще  жив.  Бодрая  такая  дамочка   лет
пятидесяти. Ты с ней знаком.
   - Алена? Улитка?
   - Ее агентурная кличка.  Алена  уточнила  некоторые  подробности,  и  все
окончательно убедились,  что  это  уже  было.  Начальство  получило  готовый
сценарий.
   - Актер не сопротивлялся.
   -  Конечно,  нет.  Когда  подставной  человек   проболтался   Мефодию   о
готовящемся эксперименте, тот сразу понял, что это его шанс.
   - Они также знали, что он повезет с собой тексты, отдаст  их  мне  и  так
далее.
   - Да. Правда, одна деталь из общей картины  выпадала.  В  документах  МНБ
говорилось, и Алена это подтвердила, что вас с Мефодием ликвидировали.
   Ксения замолчала,  ожидая  моей  реакции,  однако  меня  эта  новость  не
встревожила. Мне и самому было не совсем ясно. почему я все еще жив.
   - Здесь у вас неувязочка выходит. Допустим, меня  убрали.  В  две  тысячи
первом или в две тысячи шестом - не важно. Откуда, в  таком  случае,  взялся
Мефодий, ведь он - труп.
   - Во-во. То же самое решили и аналитики. В тридцать лет человек мертв,  а
в пятьдесят - вроде уже нет. Та еще задачка.
   - Но его все равно послали.
   - Так было. Все встало с ног на голову: теперь уже не  отправить  Мефодия
означало бы изменить прошлое.
   - Дальше я знаю. Он пришел и вручил мне рукописи. А  потом  его  посетила
новая идея: чтобы я перенесся еще на пять лет.  Я  так  и  сделал.  В  итоге
Улитка получила машинку. Все счастливы. Зачем же ты  меня  спасла?  И  после
аварии, и в метро?
   - Ты крайне неусидчив, - сказала  Ксения.  -  Сосредоточься.  Прибор  был
один, и сейчас он у Алены. Что у меня в руке? - Она извлекла  из  кармана  и
положила на ладонь свой дырокол. - Примерно через  месяц  после  отправки  в
прошлое наши мудрецы его раскололи. Они не только создали копию, но и сумели
ее усовершенствовать.
   - Всего один месяц. И вы не могли подождать. Что  же  ваши  эксперты,  не
чувствовали, что стоят на пороге?
   - До того порога было ровно двадцать  пять  лет.  Они  справились  только
благодаря тому, что вы передали дырокол. Вот тебе и  ответ,  почему  Мефодий
оказался жив: появилась возможность вернуть вас назад.
   - Благодарствую, - равнодушно отозвался я.
   - Просто они не хотели ломать логику событий. Раз  Мефодий  существует  в
две тысячи двадцать шестом, значит, в две тысячи первом тебя спасли.
   - Так мы ушли из-под носа самой ФСБ?
   - Те, кому полагалось тебя ликвидировать,  погонями  не  занимаются.  Это
были ребята пожиже, хотя, уверена, из той же фирмы. Чем-то ты им помешал.
   - Будем считать, что ФСБ распалась на две фракции: первая вербует Алену и
убирает людей без лишнего  шума.  Вторая  действует  отдельно  от  первой  и
предпочитает стрелять у всех на глазах. Интересно, где они сейчас - и  та  и
другая.
   Я отдернул занавеску и выглянул на улицу.  Стройка,  издохшая  на  уровне
четвертого этажа, горы хлама и  проросший  сквозь  мусор  темный  бурьян.  В
нескольких окнах желтели узкие полосы - так  свет  пробивается  сквозь  щели
между плотными шторами. Бояться легко. Учатся этому быстро.
   - Не хотели менять историю,  -  усмехнулся  я.  -  Переживали  за  логику
событий.
   - Я тоже думала, что виноваты во  всем  мы,  оттого  и  загорелась  идеей
предотвратить аварию. Я надеялась, что аналитики все просчитали, но, видимо,
это невозможно. Мы платим слишком дорого.  Я  решила  все  вернуть  на  свое
место. Но к Алене мы опоздали.
   - Тот, кто владеет машинкой, не может опоздать.
   - Ну, я не так выразилась. Ты сам слышал, что передали по  телевизору,  и
что сказал твой младшенький. Волнения в Прибалтике  начались  до  того,  как
Алена получила дырокол. Ты понимаешь, что это значит?
   - Нет.
   - Вот и я тоже. Следствие не может опережать причину.  Остается  одно:  в
две тысячи первом году дырокол, вместо того чтобы  лежать  под  микроскопом,
работал.
   - Это мог сделать кто-то из ваших.
   - Пока я не верну Мефодия, они не рискнут.
   На столе осталось одно яблоко, и я тихонько подвинул его  Ксении,  но  та
откатила его обратно. Я достал  нож  и  разрезал  яблоко  пополам.  С  таким
решением она не спорила.
   - Ксения, я ведь тебя совсем не знаю.
   - И не узнаешь, - ответила она. - Не потому, что мы  с  тобой  из  разных
времен. С тех пор, как я связалась с Отделом, я перестала принадлежать себе.
   - Потом подвергнешь меня коррекции памяти, как обещала.
   - Нельзя же верить всему, что тебе говорят, особенно - женщины. Читала  в
какой-то книжке, вот и ляпнула для поддержания авторитета.
   От нечего делать я включил телевизор. Работал только первый канал,  и  то
без звука. Мужеподобная дикторша что-то быстро  проартикулировала  маленьким
злым ротиком, и на экране возникли два фоторобота. На одном была  изображена
кукольная мордашка с гипертрофированными  губами  и  похотливым  взором,  на
другом - типичный уголовник, замышляющий очередное преступление.
   - У старого охотника довольно своеобразное видение человеческой  сути,  -
отметила Ксения. - В город нам больше нельзя.
   Изображение поменялось: теперь показывали бесплатную раздачу продуктов  с
ооновских грузовиков. Солдаты старались  демонстрировать  уважение,  но  как
лицедеи они никуда не годились.
   - Что дальше, Ксюша? За что хвататься?
   - Тебе нравится меня так называть? Ладно, не  возражаю.  А  хвататься  мы
будем за то же, за что и раньше. - Она положила машинку на стол и,  подперев
щеку кулаком, задумалась. - В две тысячи первый вмешиваться поздно, там  уже
все поплыло. Остается нырнуть еще глубже.
   - Куда же? На сорок лет назад, на восемьдесят?
   - К отправной точке. К тому, с чего началась операция. Я остановлю гонца.
   Как и тогда, в кабинете на Петровке, дырокол  лежал  всего  в  нескольких
сантиметрах от моей руки, и в мозгу снова  заныла  та  же  свербящая  мысль:
"Через секунду будет поздно". Я рванулся к машинке. Мне  показалось,  что  я
был достаточно быстр, но Ксения меня обогнала. Она перехватила мое  запястье
и отвела руку в сторону, от чего у меня в локте что-то  щелкнуло.  При  этом
Ксюша оставалась расслабленной и даже не поменяла позы.
   - Прости. Рефлексы.
   - Да, в обиду ты себя не дашь. Но одну тебя я все равно  не  отпущу.  Что
здесь будет в двадцать шестом - концлагерь, пепелище?
   - Ты хочешь отправиться со мной?
   - Я настаиваю.
   - А если действительно пепелище?
   - Сгорим вместе.
   Ксения улыбнулась.
   - Как рука?
   - Превосходно.
   - Дай-ка. - Она взяла  меня  за  локоть  и  сделала  какое-то  неуловимое
движение. Боль постепенно прошла.
   Эта ненавязчивая демонстрация силы была мне до лампочки. Пусть потешится.
Тот, кто постоянно доказывает свое превосходство, больше  всех  нуждается  в
защите.
   - Я не могу предложить тебе  ничего,  кроме  моральной  поддержки.  Такая
малость. Но без нее ты пропадешь.
   - Ты прав, - прошептала Ксения.
   С улицы послышался заливистый лай -  кто-то  выгуливал  собаку.  Передачи
закончились, и экран покрылся рябью. Я выглянул  в  окно  -  то  ли  поздний
вечер, то ли раннее  утро.  Молодая  овчарка  неслась  по  стройке,  догоняя
брошенную хозяином палку. Собаки не носят часов, их не  волнует,  что  будет
завтра, и в этом им крупно повезло.

ЧАСТЬ 3
ДИВЕРСИЯ

   Через двадцать лет после сонного, угасающего две тысячи шестого на Москву
свалился какой-то трагический карнавал. Улицу рвало  транспортом.  Машины  с
нагруженными багажниками газовали и беспорядочно  сигналили,  но  продолжали
ползти  со  скоростью  пешехода.  Затор  простирался  до  самого  горизонта;
светофоры спонтанно переключались, но на них никто не обращал внимания.  Оба
перекрестка, находившихся  в  поле  зрения,  давно  захлебнулись:  несколько
автомобилей развернуло поперек движения, и, сдавленные со всех  сторон,  они
никак не могли разъехаться.
   Среди машин я не нашел ни одной знакомой модели. В некоторых из  них  еще
угадывались силуэты громоздких "Волг" или остроносых "Москвичей", но большая
часть была иностранного производства и имела довольно странные очертания. На
капоте пикапа, стоявшего в крайнем ряду, я разглядел андрологический символ,
но понять, действительно ли это "Вольво", было невозможно.
   Повсюду слышались негромкие хлопки столкновений, однако машины продолжали
упрямо тащиться вперед - с разбитыми фарами,  с  оторванными  бамперами,  со
скребущими по асфальту глушителями.
   Глинистые бесплодные газоны вдоль дороги были завалены мятыми кузовами  -
тех, кто не мог ехать дальше, перекантовывали на обочину. Я  видел,  как  из
окна обшарпанной малолитражки выскочил котенок и заметался  между  машинами.
За ним протянулись маленькие ручки, но  мамаша  втащила  ребенка  обратно  и
подняла стекло - лишь бы не останавливаться.
   По тротуару текла плотная людская масса.  Ее  движение  напоминало  плохо
организованную эвакуацию. Старики попадались  редко,  в  основном  это  были
молодые семьи, похожие на  крохотные  дилетантские  таборы:  взрослые  несли
чемоданы  и  узлы,  дети,  надрываясь,  волокли  сетки  с   консервами   или
перевязанные  крест-накрест  подушки.  Стайка  свирепых  малолеток   внаглую
грабила брошенные машины, но до них никому не было дела.
   Негры,  монголоиды,  латиноамериканцы  брели  вместе  со  всеми  и  ничем
особенным не выделялись. Они также  перли  какое-то  барахло,  толкая  перед
собой тележки и детские коляски со скрипучими  вихляющимися  колесиками.  По
идее они должны были выехать еще во время Балтийского кризиса. Может,  потом
все наладилось и они вернулись? Лишь для того, чтобы в две  тысячи  двадцать
шестом вновь стать беженцами...
   - Как ты? - осторожно спросил я.
   - Веселого мало, но я уже смирилась. Наверно, это самое лучшее  из  того,
что мы могли увидеть, - ответила Ксения.
   - Сколько же нам придется добираться?
   - Уже пришли. Мы ведь с тобой соседи.
   Ксения указала на высокую остроконечную башню - двадцать лет назад ее еще
не было. Я огляделся, запоминая место и пытаясь найти знакомые ориентиры.
   Квартира Ксении представляла собой квадратное помещение  примерно  десять
на десять метров. Ее можно было принять за что угодно, только не  за  жилье.
Стена напротив двери была пустой и гладкой, как столешница.
   - Вид - да! - четко произнесла Ксения.
   Темно-зеленое покрытие стены посветлело, стало  сначала  песочным,  потом
матово-белым и, наконец, прояснилось, открыв захватывающую дух  панораму.  С
высоты тридцать второго этажа остальные дома казались  скоплением  картонных
коробок, а кишащие между ними люди - густой грязной пеной.
   - Нравится?
   - Лучше закрой.
   - Вид - нет.
   Окно тут же помутнело и окрасилось в прежние цвета.
   - Свет - да, девять.
   Поверхность потолка засияла так,  что  мне  пришлось  приставить  ко  лбу
ладонь.
   - Слишком  ярко?  Свет  -  четыре.  Невидимые  лампы  пригасли,  и  глаза
перестали слезиться.
   - Хочешь удивить? - спросил я. - Мы и не про такое читали.
   У стены, примыкавшей к окну, лежал высокий матрас, такой  же  квадратный,
как сама комната.