ой-нибудь из своих подруг.
   Я мог бы воспользоваться машинкой, но решать с ее помощью мелкие  бытовые
проблемы мне казалось кощунством. К тому же  я  не  имел  представления,  на
сколько включений она рассчитана, - возьмет и вырубится в самый неподходящий
момент, оставив либо меня, либо Мефодия в чужом времени навсегда.
   Долго   ломать   голову   мне   не   пришлось   -   выбор   состоял    из
одного-единственного варианта.
   Люсьен я знал давно. Собственно, когда мы познакомились, она была еще  не
Люсьен,  а  скромной,  часто  краснеющей  девушкой  Люсей.  Папаша  ее   был
неизвестен, а матушка на почве пьянства загремела в психушку, да так  там  и
осталась. С восемнадцати лет Люся жила одна с годовалой сестренкой на руках.
Соблазнам полной самостоятельности она не  поддалась,  напротив,  продолжала
учиться, брала какую-то работу на дом, а на советы соседей отдать  сестру  в
интернат  отвечала  коротко,  но  исчерпывающе.  Как  говорится  в  газетных
заметках про всяких там героев - проявила характер.
   Вскоре  на  нее  свалилось  еще  одно   испытание   -   привязанность   к
инфантильному оболтусу по имени Миша. Когда  Люсьен  решила,  что  нам  пора
жениться, то воспользовалась обычным бабьим способом.
   Узнав о ее беременности, я признался, что  лучше  отсижу  в  тюрьме,  чем
женюсь, и это была чистая  правда.  В  то  время  мои  собственные  родители
находились на грани  развода,  и  ничто  не  пугало  меня  так  сильно,  как
перспектива обзавестись доброй, но нелюбимой женой. Я  настоял,  чтобы  Люся
избавилась от ребенка, а через два месяца выяснилось, что  деньги,  выданные
ей на операцию, лежат в банке  и  обрастают  процентами  до  совершеннолетия
нашего будущего малыша.
   Люся заявила, что собирается рожать независимо от моего желания стать  ее
мужем.  Однако  я  понимал,  что,  увидев  своего  ребенка,  могу  совершить
благородную и очень предсказуемую глупость.
   Аборт Люся все-таки сделала. Из больницы я  привез  ее  домой  на  такси,
довел до квартиры и сделал кофе. На этом наши отношения закончились.
   Поскольку мы жили в двух шагах друг  от  друга,  Люсю  я  видел  довольно
часто, но лучше бы я ее не встречал. Люсьен, вслед за матерью,  спивалась  -
стремительно и необратимо.  Через  несколько  лет,  как  раз  к  две  тысячи
первому, она окончательно пропала из виду. Иногда я вспоминал, что у нее еще
была сестренка, которой к тому времени исполнилось года четыре, однако  все,
что я мог сделать для малышки, - это пожелать ей оказаться в детском доме.
   Я спохватился, что иду с пустыми руками,  и  свернул  к  магазину.  Ввиду
пятницы у винного отдела было многолюдно, пришлось даже  отстоять  небольшую
очередь. Нетерпеливо переминаясь, я прислушивался  к  разговорам,  но  среди
общего шелеста разобрал лишь несколько невнятных обрывков:
   - ...совсем оборзели! Им что, своего Китая мало?
   - ..."Смирновская", надеюсь, не польского разлива?
   - ...исключено. Второй срок Туманову не потянуть.
   Обычные  разговоры  для  людей  моего  времени.   Иммигранты   прибывают,
президенты правят, народ желает выпить - ни одна из констант этого  мира  не
пошатнулась.
   Я купил бутылку шампанского, шоколадку. "Сказка" и  уже  раздумывал,  что
преподнести Люсьен, - гвоздику или розу,  но  вовремя  вспомнил,  к  кому  я
собираюсь. "Сказка" была явным излишеством, а цветочек и подавно пришелся бы
не ко двору. Вернувшись к прилавку, я взял литровую бутылку водки,  с  таким
расчетом, чтобы самому достался хотя бы стакан.
   Люсьен вышла в грязном халате. Жирные  волосы  были  собраны  в  косматый
хвост и заколоты чуть пониже  макушки.  Длинная  неровная  челка  прикрывала
верхнюю  часть  темного  лица.  На  память  пришло  модное  когда-то   слово
"синявка". Точно, Люсьен - синявка. Алкоголичка. Конченый человек.
   - Нарисовался! - воскликнула  она  и  потянулась  ко  мне  своими  сизыми
опухшими губами.
   Я сжал зубы и стерпел. От Люсьен едко пахло потом и кислым пивом.
   - Привет, - сказал я.
   - Сколько не виделись-то?  -  Люся  говорила  громко,  но  ласково,  и  я
сообразил, что она пьяна. Когда только успела? -  Почти  год,  -  продолжала
она, и я, прибавив еще пять, мысленно присвистнул. - Заходи.  Я  смотрю,  ты
принес чего-то, значит, как приличный человек явился?
   - Как приличный, - подтвердил я.
   По сравнению с ее жилищем моя берлога тянула на царские  покои.  Со  стен
тут и там понуро свисали лоскуты  просаленных  обоев,  а  линолеум  на  полу
напоминал застывший ледоход.
   - Так вот и живем, - весело пояснила Люсьен, правильно истолковав причину
моего оцепенения. - Все руки не доходят, а мужика-то в доме нет!
   Я пропустил последнюю фразу мимо ушей и вместо ответа  вытащил  из  сумки
пузырь.
   - О-о! Гость в дом - бог в дом. А закуска есть?
   - На тебе, вместо закуски, - сказал я, показывая шампанское.
   - Это на утро, - деловито заметила Люсьен, убирая бутылку в  холодильник.
- Встретим его вместе, а? - добавила она и подмигнула так, что внутри у меня
все перевернулось.
   Люська! Кто бы мог подумать?! Неужели это  ты,  чистенькая,  обаятельная,
целеустремленная? Неужели какой-то гад смог одним махом выкорчевать  в  тебе
все хорошее?
   - Стаканы у меня побились, мы из кружек будем, ладно?
   Из коридора раздались шлепки босых пяток, и на кухню  выбежала  маленькая
девочка в застиранной кофте.
   - Мам, - проскулила она. - Дай покушать.
   - Иди спать! - злобно крикнула Люсьен. - И не мама я тебе, поняла,  дура?
Я тебе сестра, сколько еще повторять? Иди ложись, сказала!
   - Сестра, я кушать хочу.
   - Щас врежу, сволочь! Всю кровь мою выпила!
   Я посадил девочку на колени и обнял. Она не плакала - только всхлипывала,
недоверчиво рассматривая меня черными глазищами. Что ей  приходилось  видеть
на этой полуразрушенной кухне - какие оргии, какие  вакханалии?  Что  вообще
она видела в жизни, сидя в углу, как мышонок? И что  ожидает  ее  впереди  -
совместные   пьянки   со   старухой-сестрой?   Грязные    шершавые    пальцы
собутыльников, оставляющие болезненные царапины?
   Я выудил из пакета шоколадку и отдал ее девочке.
   - Это мне, да?
   - Тебе, Оксан.
   - Вся? - изумилась она.
   - Да. - У меня вдруг задрожал подбородок, и я поспешил закурить.
   - Спасибо, дядя. Я пойду, ладно? - спросила малышка, не двигаясь с места.
   Она смотрела на меня так  внимательно,  будто  хотела  запомнить  на  всю
жизнь. В  ее  взгляде  было  столько  благодарности,  что  я,  не  выдержав,
отвернулся.
   - Дядя, а как вас зовут?
   - Миша.
   - Спасибо, дядя Миша.
   Оксана скрылась в комнате. Как раз к этому времени  Люсьен  справилась  с
пробкой и наполнила две эмалированные кружки, одну - темно-зеленую, другую -
бежевую, с наивной ромашкой на боку.
   - Зря, - сказала она.  -  Звереныша  баловать  нельзя.  Где  я  ей  потом
шоколада напасусь?
   - Сука ты, Людмила. Она же тебе сестра. Сколько ей сейчас?
   - Года четыре, кажется. Ну, давай.
   Мы выпили и по очереди закусили длинным  вялым  огурцом.  Водка  отдавала
древесиной, небось и правда братья-поляки сработали. Или посуда  Люсьен  так
пропиталась дешевым пойлом, что вонь сивухи стала ее физическим свойством.
   Люсьен налила по второй, слегка сократив мою долю и существенно  увеличив
свою. Говорить было не о чем. Любые воспоминания неизбежно привели бы нас  к
той теме, которой ни мне, ни ей касаться не хотелось. Я собрался  рассказать
анекдот, но Люсьен настолько вдохновенно  смотрела  в  свою  кружку,  что  я
передумал.
   - Давай, - кивнула она и утрамбовала сто пятьдесят граммов в один глоток.
   На кухню незаметно вошла Оксана и остановилась у стола.
   - Чего тебе? - утробно спросила Люсьен, прочищая севшее горло.
   - Это вам, - улыбаясь, сказала сестренка и положила перед нами по кусочку
шоколадки.
   - Ну все, иди спать. Здесь взрослые, не мешайся!
   Оксана помахала мне ручкой и отправилась в комнату.
   - Спокойной ночи, - пожелал я ей вслед.
   - А как это? - спросила она.
   Я выразительно глянул на Люсьен, но та была занята бутылкой.
   - Чтобы ты спала  крепко-крепко  и  чтобы  тебе  приснилась  какая-нибудь
сказка.
   - "Сказка" у меня уже есть, - пролепетала Оксана. - Она вкусная.
   - Так ты умеешь читать? Вот молодец!
   - Слушай ее больше. Давай. - Люсьен вновь подняла бокал,  и  я  поразился
точности  ее  движений.  Судя  по  всему,  пол-литра  для  нее  были  только
разминкой.
   - Ты тут продолжай, а я пойду лягу. Где у тебя примоститься можно?
   - Пить не будешь, что ли? Странный! Там кровать стоит, увидишь. Погоди, я
скоро приду.
   - Угу, - промычал я, надеясь, что она отрубится прямо за столом.
   Уже сквозь сон я услышал, как на кухне  хлопнуло  шампанское  -  до  утра
Люсьен не дотерпела, и это значительно  повышало  мои  шансы  провести  ночь
спокойно. Если б я мог представить масштабы  ее  падения,  то  предпочел  бы
переночевать в каком-нибудь теплом подъезде...
   Под  утро  врезали  нежданные  заморозки,  и  лужи  покрылись  прозрачной
корочкой, визгливо лопавшейся под ногами. Солнце, в  сентябре  еще  сильное,
успело выбраться из-за ближайших крыш, но дыхание все равно  превращалось  в
белый, с голубым отливом, дым.
   Для такого климата моя одежда не годилась, и, стоя у телефона-автомата, я
приплясывал, как дрессированный мишка. Если б Люсьен не проснулась так  рано
или, проснувшись, отвалила бы куда-нибудь по своим пьянчужным  делам,  то  я
мог бы позвонить и от нее. Но она, как назло, встала ни свет ни заря. Охая и
рыгая, Люсьен тощим привидением шаталась по квартире в надежде, что я сбегаю
за пивом. Ха!
   Я милостиво оставил ей двадцатку - с условием, что она купит  чего-нибудь
и для сестренки. Люсьен поклялась здоровьем матери.
   Сделанная  мною  в  клетчатой  тетради  запись  мало  чем  отличалась  от
предыдущих. Я видел себя лежащим на  холодном  столе  из  нержавейки.  Обзор
загораживал огромный бледный  живот,  вздувшийся,  будто  у  утопленника.  Я
помнил боль и желание вырваться из кожаных  ремней,  а  потом  -  мозолистые
пятки, показавшиеся из моего нутра. Я рожал какого-то здорового  мужика,  он
лез вперед ногами и при этом неистово сопротивлялся. Когда  он  вышел  весь,
мне на лицо накинули сырую тряпку, и разглядеть новорожденного я не смог, но
я точно знал, что у меня двойня и что роды еще не закончились.
   Я поставил точку и с трудом подавил желание разорвать тетрадку. Порыв был
таким же привычным, как и процедура записи. Я снова сдержался.  Однажды  мне
приснится что-нибудь нормальное, и я закончу  сборник  кошмаров  красивой  и
светлой историей. Я впишу ее красными чернилами, а потом торжественно предам
тетрадь огню.
   На этот раз звонок застал меня дома. Я взял трубку после пятого  гудка  и
сонно вякнул:
   - Алле.
   - Привет, - сказал я.
   - Здорово. Кто это?
   - Это я, - ответил я, соображая, что по телефону ничего не объяснить.
   - Кто "я"? - спросил я на другом конце провода.
   - Я - в смысле ты. - Это пояснение запутало меня  самого  и  окончательно
превратило разговор в фарс. - Через пятнадцать минут жду тебя у подъезда. Да
не бойся, ничего тебе не  будет,  если  не  опоздаешь,  конечно.  До  скорой
встречи, Мефодий.
   Ждать на улице было невозможно, и я зашел  в  подъезд.  Дом  дремал.  Его
жители достойно отметили  конец  рабочей  недели  и  теперь  с  наслаждением
предавались субботней неге, поэтому, когда сверху начал спускаться  лифт,  я
был уверен, что это он.
   Двери раскрылись, и на площадку вышел сутулый небритый  мужчина  в  мятых
брюках. Во рту у него  торчала  наполовину  истлевшая  сигарета,  та  самая,
которую я неизменно выкуриваю натощак. Мужчина поднял голову  и  замер.  Да,
это был я.
   Человек, стоявший напротив, был совсем не тот, кого  я  привык  видеть  в
зеркале:  заспанные  красноватые  глаза,   блуждающий   взор,   по-обезьяньи
опущенные уголки губ. Намятые за ночь  вихры  торчали  в  разные  стороны  и
напоминали  прическу  Люсьен.  Определенно,  они  с  Люсей  были  похожи   -
неопрятностью одежды, припухлостью лица и какой-то хронической неумытостью.
   Миша издал нечленораздельный звук и  что-то  изобразил  рукой,  но  смысл
жеста остался неясен. Конечно, он меня узнал, как  не  узнать  самого  себя?
Двадцать пять и тридцать - это почти одно и то же.
   Потрясение - самое невыразительное слово, которым можно описать  то,  что
было написано на его физиономии. Она побледнела до  прозрачности,  казалось,
его сердце перестало биться, и вся кровь оттекла  к  ногам.  В  его  взгляде
смешались ужас и ожидание.
   Речь, которую я составил по дороге от Люси,  выветрилась  из  памяти  как
утренний сон.
   - Такие вот дела, - произнес я. - Ну, здравствуй, что ли.
   Его рукопожатие было не слабым и не крепким - точь-в-точь как мое.
   - Ты - мой брат? - с трудом выговорил Миша. - Близнец?
   - Только по  гороскопу.  Так  же,  как  ты,  естественно.  Давай  отойдем
куда-нибудь, зачем людей смущать?
   - Пойдем ко мне.
   - "Ко мне", - усмехнулся я. - Алена дома?
   - Да. А откуда ты про Алену?.. Ты кто?
   - Правильно, где ей еще быть?  Нет,  к  тебе  не  пойдем.  Поднимемся  по
лестнице, пешком все равно никто не ходит. Алене ты чего сказал?
   - Сигареты кончились.
   - Ага, минут пятнадцать у нас есть. Это хорошо. Ты присядь, а то ноги  не
выдержат. У тебя же левый голеностоп поврежден, верно?
   Я  уже  пришел  в  себя  и  хотел  хоть  немножко  поиграть  в  провидца,
пожонглировать интимными  подробностями  нашей  жизни.  Интересно,  если  он
сейчас возьмет да и треснется затылком о бетон, что  произойдет  со  мной  -
упаду рядом, окажусь в  могиле  или  вовсе  исчезну?  Экспериментировать  не
хотелось, и я, положив Мише руку на плечо, заставил его сесть на ступеньку.
   Собеседником Миша-младший оказался скверным. Он так часто меня перебивал,
что короткий рассказ превратился в эпическое повествование. В перемещения во
времени Миша уверовал быстро и безоговорочно. Он видел своего двойника, и от
этого никуда нельзя было деться.
   - Есть предложение пожить у Люсьен, - сказал я, переходя к главному. -  А
я заменю тебя здесь и обеспечу алиби.
   Алене я не изменял, поскольку опасался, что она рано или поздно  об  этом
узнает. Теперь у Миши появился шанс безнаказанно вкусить  греха,  и  он  его
скорее всего не упустит.
   - Люсьен, конечно, давно пора проведать. Но Алену я тебе не доверю.
   - Эй, да ты ревнуешь, что ли? К кому?
   - Все равно. Я - это я, а ты...
   - Это я. Ну и что?
   - Нет. - Миша упрямо замотал головой.
   - Вот скотина! Сам собираешься к Люсьен, а Алене, выходит, даже  со  мной
нельзя. То есть с тобой.
   Я поскреб свою щетину, потом провел рукой по его щеке. Вроде такая же.
   - Давай переодеваться.
   - Прямо сейчас? Лучше завтра, я с перепоя...
   - Ничего, поправишься.
   - А если я подцеплю чего-нибудь? -  капризно  проныл  Миша,  и  меня  это
взбесило.
   - Ты хотел знать, что будет дальше? Слушай. В апреле Алена уйдет.
   - Как так уйдет? - оторопел он.
   - Насовсем.
   - Врешь!
   - Жалко, я паспорт не взял, там все написано.
   Он отошел к окну и закурил. Представив, что  сейчас  творится  у  него  в
душе, я пожалел, что не сдержался.
   - Не расстраивайся. Конечно, вначале было трудно. А когда смирился, вроде
ничего, жить можно. Телевизором никто не достает. Сиди и пиши  на  здоровье.
Сам себе хозяин! Захотел - пошел в магазин или  убрался.  Не  захотел  -  не
надо.  К  тому  же  стервой  она  оказалась  порядочной.  Угадай,  что  тебе
достанется после раздела имущества.
   - Книги, компьютер и стол.
   - Точно. И тесная конура в Перове. Нормально?
   Миша докурил сигарету до самого фильтра, и яростно растоптал ее каблуком.
   - А может, и к лучшему, - опустошенно, совсем как Мефодий,  сказал  он  и
расстегнул ветровку. - Только денег у меня с  собой  -  ноль.  Подкинешь?  Я
потом верну.
   Мы посмотрели  друг  на  друга  и  расхохотались.  Истерический  смех  не
отпускал нас несколько минут, пока не  заболели  легкие.  Когда  мы  все  же
успокоились, утерли  слезы  и  просморкались,  то  ощутили  себя  теми,  кем
являлись по сути: больше, чем близнецами, больше, чем единомышленниками.  Мы
были единой личностью.
   Миша первым раскинул руки, и мы обнялись. Я устыдился, что  не  рассказал
ему всей правды, включая и то, в  каком  виде  он  застанет  Люсьен.  Я  был
достаточно  брезглив,  чтобы  позариться  на  чересчур  доступное  тело,   и
Мишу-младшего ожидал неприятный сюрприз. Мысль о том, что я обманываю самого
близкого человека, больно резанула  по  совести,  однако  от  нового  порыва
откровения я удержался. Все, что хорошо для меня, полезно и для него.
   Мы принялись торопливо раздеваться, вешая одежду на перила.
   - Трусы тоже снимай, - распорядился я. - И носки. У  разведчиков  мелочей
не бывает.
   - Может, не надо? Когда ты мне позвонил, я так переполошился,  что  надел
все вчерашнее.
   - Ничего, у меня тоже не фиалки, - хохотнул  я,  показывая  свой  еще  не
хрустящий, но уже недалекий от этого носок. - У Люсьен спал  не  раздеваясь,
так что извини.
   - Ты ее не...
   - Да все разговоры, - буркнул я, проклиная свой длинный язык.  -  Но  она
готова, никаких проблем.
   Мы разделись  догола  и  некоторое  время  стояли  друг  напротив  друга,
переминаясь на ледяном полу. За пять лет мое тело почти не изменилось.  Если
я чем-то и отличался от Миши, то лишь в лучшую сторону. Живот стал поменьше,
ноги постройнели, задница перестала  быть  рыхлой  и  складчатой,  словно  у
младенца.
   - Все, надо спортом заниматься, - решил он.
   - Такого за тобой не помню. Лучше кури поменьше,  а  то  меня  кашель  по
утрам замучил.
   Миша с трудом натянул мои джинсы с небольшой пачкой денег в кармане, а  я
облачился в просторные брюки, скупо брякнувшие несколькими монетками. Себе я
оставил лишь машинку, тетрадь, ключи от квартиры в Перове и дискеты.
   - Ну и правильно, - сказал Миша.
   - Ты о чем?
   - О твоей нынешней работе. Я о ней давно мечтал, только боялся.
   Ах вот как! Он решил, что я теперь секретный агент.
   - Понимаю, служба. Не волнуйся, никто не узнает, - заверил Миша. - Но мог
бы и сразу сказать, мы же все-таки... Если, нужно - я всегда  пожалуйста.  А
ты молодец, - добавил он с уважением.
   - Спасибо, - сурово произнес я, делая лицо мужественным и честным.
   - Волосы! - спохватился он. - Они у тебя  короткие,  а  я  уже  месяц  до
парикмахерской не дойду. Вдруг Алена заметит?
   - Вряд ли. Лучше расскажи ваши последние новости.  У  кого  были,  о  чем
говорили, кто с кем поссорился. Я уже забыл все.
   Он посвятил меня в свежие семейные тайны, и я еще раз убедился,  что  моя
жизнь с Аленой была наполнена трясиной мелочной суеты. Споры о том, какую ей
надеть юбку, скандалы из-за того, какой варить суп, а за всем этим - глухая,
ватная пустота. Был ли я с Аленой счастлив?  Или,  потеряв  ее,  я  приобрел
что-то гораздо большее?
   Мы выкурили по последней и вновь обнялись.
   - Ну, тебе вниз, мне наверх. Купи Люсьен пива, она тоже  страдает.  Водки
не забудь пару бутылок. Лучше пять, чтоб завтра не бегать, вдруг засветишься
где-нибудь? Только сразу все не отдавай, она меры не знает. Еды  захвати,  у
Люсьен шаром покати. И для сестренки ее чего-нибудь, мандаринов, что ли.
   - Слушаюсь, мой генерал. Миша, а может, наша история для сюжета сгодится?
Шпионы во времени и так далее. Круто!
   - Не советую, - ответил я многозначительно.
   - Понял. Тогда последний вопрос.
   - Ну, валяй.
   - Сколько вас здесь, агентов?
   В его голосе была такая мольба, что сжималось сердце.  Не  ответить  было
нельзя. Одной ложью больше, что поделать!
   - Четыре  человека  в  каждом  десятилетии,  -  сообщил  я  с  предельной
конфиденциальностью. - Да, чуть не забыл. Скоро в "Реке"  под  твоим  именем
выйдут четыре книжки. Не отказывайся, так надо. Продолжай  работать,  теперь
тебя начнут печата