бешено колотил ногой по тормозу,  но
скорость не снижалась. "Москвич" завизжал и  пошел  юзом.  Автобус  и  "ЗИЛ"
разошлись  в  стороны  и  снова  сошлись,  ударив  нас  с  двух  сторон.   Я
почувствовал толчок в спину, одновременно  с  ним  раздался  душераздирающий
скрип. В выбитые окна ворвалась серая копоть: диски заклинило, но  "Москвич"
летел дальше, сжигая резину.
   Наконец эта страшная бойня прекратилась. Обе машины  остановились,  и  мы
встали вместе  с  ними.  Нависла  долгожданная  тишина,  в  которой  ошалело
ворочался водитель.
   - Мишаня! Это ж ты все и организовал! - протянул Кнут.
   Из его носа капала кровь, однако он был поразительно спокоен.
   - Ну, блин, организатор! - таксист стучал по лобовому стеклу, но  оно  не
вываливалось, и таксиста это бесило.
   Автобус мурлыкнул немецким мотором и,  вырвав  из  "Москвича"  обе  левые
двери, сдвинулся с места. Он объехал лежавший  на  дороге  лист  металла  и,
разогнавшись, исчез за поворотом.
   - Сашка, прости меня, - заторопился я, хватая Кнута за локоть. - Не  могу
объяснить, нет времени!
   Я хотел бы, чтоб  расставание  получилось  более  теплым,  но  рядом  уже
затормозил Куцапов, и я запрыгнул к нему в "БМВ".
   - За автобусом!
   - Что ж ты: "фургон"! Если б я заранее знал,  что  Тихон  там,  прямо  на
месте бы его чик-брык. - Он на секунду приподнял руки над рулем и,  впечатав
кулак в раскрытую ладонь, показал, как стирает Тихона в порошок.
   - А инспектор?
   - Да это был тот, из девяносто восьмого! Который у Кольцевой стоял!
   - И он опять тебя узнал? А ты его?
   - Спроси чего полегче.
   Куцапов крутанул руль, и мы разудало,  с  заносом,  выскочили  на  ту  же
улицу, что и Тихон. Автобус с ободранным боком стоял в нескольких метрах  от
перекрестка. Вокруг, явно намереваясь забраться внутрь, расхаживал  какой-то
оболтус.
   - Браток, ты шофера не видел? Рыжий такой.
   Тот замялся, взвешивая ценность информации.
   - Я из НСС, - со значением произнес Куцапов. - Тебе потом зачтется.
   - Рыжий пересел в оранжевые "Жигули" и поехал во-он туда.
   - Ишь ты, стильный! Тачки под гриву подбирает, - процедил Колян, срываясь
с места.
   - Небось обманул мальца? Что за "энэсэс" такая?
   - "Не стой под стрелой!" - ответил смеясь Куцапов.
   Вскоре показались и "Жигули" - темно-красные, почти вишневые, а совсем не
оранжевые, как доложил  нечестный  подросток.  Затылок  сидевшего  в  машине
принадлежал, вне всякого сомнения, Тихону.
   - Сейчас бы Федорыча подключить, - сказал Колян. - Из меня шпик неважный.
Если заметит, сверлим ему башку, прям здесь, и сразу уходим.
   - Нельзя. Его башка - самое дорогое, что есть на свете. Лучше  посмотрим,
куда он нас выведет. А вдруг ребеночка  найдем,  которого  он  из  интерната
свистнул? Это же он и есть.
   - Ну  ты...  -  Куцапов  снова  оторвал  руки  от  руля,  изображая  жест
восхищения. - Как ты допер?
   - Самый простой способ  прищучить  Тихона  -  поймать  его  в  детстве  и
посадить под замок...
   - Или казнить.
   - ...вот он и спрятал от нас младенца. А в Сопротивлении о Тихоне  забыли
потому, что его там не было.
   - Но я ведь помню! Был!
   - Теперь выходит, что не было.
   - Придумал!  -  Колян  сбавил  скорость  и  прижался  к  тротуару,  затем
повернулся ко мне и  снисходительно  похлопал  по  плечу.  -  Зачем  за  ним
гнаться? Мы можем грохнуть его мамочку, и он вообще не родится!
   Где-то я это уже встречал - то ли в книжке,  то  ли  в  кино.  Идея  была
гениальной, но не учитывала одной элементарной вещи: убивая  в  прошлом,  мы
изменяем будущее.  Потеряв  Тихона,  мир  мог  приобрести  нечто  такое,  по
сравнению с чем война две тысячи  тридцать  третьего  показалась  бы  легкой
разминкой.
   - Остынь, - только и сказал я.
   Пока мы стояли, "Жигули" успели скрыться  из  вида.  Мы  проехали  наугад
несколько кварталов, повернули, потом еще раз,  и,  когда  я  уже  собирался
высказать  Куцапову  все,  что  о  нем  думаю,  впереди  замаячил   вишневый
автомобиль. Тихон юркнул под арку в старом четырехэтажном доме. Впереться  в
узкий дворик так, чтобы он нас  не  заметил,  было  невозможно,  поэтому  мы
оставили машину на улице и дальше пошли пешком.
   Тихон направлялся к одному из парадных. Он выглядел франтом,  по  крайней
мере, со спины: лакированные туфли, черные брюки  и  длинный  кожаный  плащ.
Впечатление портили только рыжие кудри, сотрясавшиеся при  каждом  шаге.  Он
неожиданно обернулся и, обнаружив преследование, побежал.  Мы  помчались  за
ним. Колян на ходу достал пистолет и тихо предупредил:
   - Не лезь, Мишка. Баловство закончилось. В подъезд  мы  залетели  на  две
секунды позже - подпружиненная дверь хлестко ударила по ладоням,  и  Куцапов
одним толчком снес ее вместе  с  коробкой.  Сверху  слышался  быстрый  топот
подошв. Тихон понимал, что сейчас продолжительность его жизни зависит только
от резвости пяток.
   Несмотря на возраст и пристрастие в водке, Колян отрывался  от  меня  все
дальше и дальше. Когда Тихон остановился на верхней площадке и  завозился  с
ключами, Куцапов уже добрался до предпоследнего пролета. Теперь их разделяло
всего пятнадцать-двадцать  ступеней,  и  Тихон  не  успевал  ни  укрыться  в
квартире, ни включить синхронизатор.
   - Вот ты и кончился, гнида! - Колян торжественно  поднял  пистолет,  и  я
увидел, как его палец тянет спусковой крючок.
   - В ноги! - крикнул я, с ужасом осознавая, что опоздал.
   Куцапов его  пристрелит,  на  сленге  Сопротивления  -  казнит,  и  будет
по-своему прав, но кто же тогда  распутает  узлы,  завязанные  Тихоном,  кто
размотает этот смертельный клубочек?
   С гибелью Тихона стабилизируется нынешняя  версия  истории,  но  что  это
будет за стабильность? Неизбежный конфликт с Прибалтикой, неминуемый мировой
кризис, неотвратимая гибель страны. Все останется  как  есть:  три  войны  и
маленький бункер в  тридцать  восьмом  году,  где  горстка  идеалистов,  или
эгоистов, или безумцев нянчит мечту о "новом пути". Для чего мы его искали -
чтоб не позволить сделать еще хуже? В нашем случае между  "плохо"  и  "очень
плохо" нет никакой разницы.
   "Постой, Колян, не стреляй, - бессильно подумал я. - Мы не можем  убивать
Тихона. И отпустить не можем. Зажали в углу,  как  два  инвалида  девицу,  а
зачем?"
   Куцапов выстрелил - прямо в сердце. Я не разглядел летящей пули, но  зато
видел его глаза и то, как медленно он моргнул, отпуская Тихону грехи.
   В каменном мешке лестничной клетки хлопок показался оглушительным.  Тихон
даже не шелохнулся.
   Колян промахнулся  с  пяти  метров.  Я  не  мог  в  это  поверить.  Тихон
по-прежнему стоял у двери, только за один миг, на который я выпустил его  из
вида, он успел переодеться: ноги зашнуровались в высокие ботинки  с  толстой
подошвой, а на теле появилась не подходящая  для  сентября  летняя  рубашка,
наполовину пропитанная кровью.  Его  правая  рука  висела  плетью,  а  левая
сжимала знакомое по прошлой встрече ружье.
   Из-за его спины вышел другой Тихон - в черном плаще,  и  он  тоже  держал
пулемет. После бега по лестнице его голос был на удивление ровным:
   - Кто из нас кончился?
   Что же Колян не стреляет? - терзался я. И, посмотрев на  пистолет  в  его
широкой ладони, сообразил: стреляет. Вихрь чувств, прокрутившийся  в  мозгу,
уложился в то время, за которое патрон  выщелкивается  из  обоймы.  Я  знал:
Колян стреляет, потому что теперь у него не осталось  выбора,  я  бы  и  сам
сделал то же - когда у меня будет свое оружие?! - ну что же он так медленно,
ну давай же, дава-а-ай!!
   С верхней площадки раздался парный свист, и из  обоих  стволов  выскочили
початки желтого пламени. Воздух проткнули две светящиеся спицы.
   Что же он?!
   Нас поливали огнем, а мы стояли, словно истуканы, и заворожено  наблюдали
собственную смерть. Куцапов со своим пистолетом против двух плотных очередей
выглядел неандертальцем. Он пальнул два или три раза - без толку.
   По ступенькам быстрым, полноводным ручьем стекало что-то вязкое, на  воду
совсем непохожее.
   Посередине лестничного пролета мелькала  серая  тень,  слишком  скорая  и
бледная, чтобы ее можно было с чем-то  сравнить.  Вокруг  колыхалось  зыбкое
марево открытой дыры, подкрашенное желтым  сиянием.  Поглощая  две  огненные
нити, дыра равномерно выплескивала  кровь,  словно  доказывала  правильность
закона сохранения.
   Откуда? Столько?! Крови?!!
   Куцапов не падал. Да ведь он давно уже мертв! Никто не может выстоять под
двумя очередями. Пойте сладкую песню о бронежилетах, мастера  телевизионного
экшен!  Где  взять  столько  кевлара,  чтоб  удержать  двести-триста   пуль,
выпущенных в упор?
   Оба Тихона опустили ружья и, молча переглянувшись, исчезли. Они  даже  не
поинтересовались результатом, будто единственной их  целью  было  растратить
лишние патроны, а воткнулись ли пули в стену, впились  в  живое  тело  -  не
важно.
   - Мишка...
   Я вздрогнул. Кто меня зовет - Колян? Тысячу раз убитый,  но  продолжающий
стоять на лестнице, слегка ухватившись за перила? Что, Колян, затекла  нога,
зачесалась  лопатка?  Сколько  в  тебе  железа   -   килограмма   два?   Как
самочувствие, мертвый Колян?
   - Мишка, ты не ранен?
   - Нет, а ты?
   - Слегонца. - Куцапов боязливо повернулся. Спереди его  свитер  промок  и
прилип  к  животу.  На  уровне  груди  виднелось  три   опаленные   прорехи,
смахивающих на дырки от пьяной сигареты. Колян не курил.
   - У тебя кровь, Мишка.
   - Где? - не поверил я.
   Рубашка над пупком была порвана. Разрез  пришелся  прямо  на  пуговицу  -
заклепка с выдавленными по кругу буквами "Верея" не смогла остановить полета
злой металлической мошки.
   - Скользячкой прошла.
   Я отогнул край рубашки - под ней набухала узкая горизонтальная  царапина,
полностью повторившая забытый рубец.
   - Ничего, это у меня хроническое.
   - Вон еще, на ноге!
   - Все нормально, Колян, у тебя же у самого!..
   Куцапов мучительно кашлянул, и из отверстий в его свитере вылетели черные
брызги.
   - Это пройдет. Карман... - Он протянул руку с пистолетом к моим джинсам.
   - Убери пушку. Стрельнет, а там машинка. Коля, да у тебя легкие пробиты!
   -  Карман...  синхро...  син...  дырокол,  -  захрипел  Куцапов,  клокоча
красными пузырями. - Амба!
   Я посмотрел туда, куда так настойчиво тыкал стволом Колян, и  согласился.
Амба - это еще мягко сказано.
   В карман с машинкой попало пуль пять, все они также прошли по касательной
и не задели ноги, но  прибор  превратился  в  горсть  электрического  хлама,
половина которого уже высыпалась на залитый кровью пол.
   -  Мишка,  мы  потерялись,  -  простонал   Куцапов   и   начал   медленно
опрокидываться через перила.
   Я подставил плечо в надежде взвалить тело на  спину,  но  его  центнер  с
гаком подмял меня, как стебелек  укропа.  Мы  вдвоем  опустились  на  липкие
ступени, и я опять подивился количеству крови. Если б  вся  она  вытекла  из
Коляна, он бы уже не дышал. И куда подевались все пули, если мы поймали штук
десять на двоих?
   Поднять Коляна под мышки я даже не пытался  -  мне  пришлось  бы  сцепить
пальцы на его груди, а это бы его убило. Оставалось только волоком.  Я  взял
Куцапова за локти и потащил вниз. В какой-то момент  он  пришел  в  себя  и,
чтобы хоть как-то мне помочь, принялся отталкиваться ногами, но вскоре опять
забылся, твердя в беспамятстве одно и то же:
   - Потерялись...
   Лифта в доме  не  было,  и  я  волок  Куцапова  по  лестнице,  хотя  знал
наверняка, что до больницы он не дотянет.  Его  каблуки  бились  о  ступени,
отсчитывая пройденные сантиметры.  Позади  размазывались  бурые  кляксы,  но
определить, чья это кровь - моя, Коляна или та, что вытекла  из  дыры,  было
невозможно.
   На  втором  этаже  я  привалился  к  стене,  чтобы   отдышаться.   Из-под
двустворчатой, старого образца двери  выползали  истязающие  запахи  жареной
курицы,  слышалась  стандартная  коммунальная  ругань,  рев  магнитофона   и
тоскливый звон кухни. На секунду диалог двух хозяек прервался,  и  в  тишине
мне послышался какой-то шорох. Я задрал голову - лестница была пуста, только
темный предмет размером с футляр для очков быстро свалился вниз, ударяясь  о
фигурную решетку перил. "Это могла быть  машинка",  -  отчаянно  подумал  я.
Вместе с воспоминанием о машинке явилась и запоздалая догадка: вот для  чего
Тихону понадобился второй синхронизатор. Он не собирался  ставить  на  своей
шкуре рискованных экспериментов. Ему нужно было  спастись,  прикрыть  самого
себя, и у него это получилось. У Тихона снова все получилось.
   - Надо было его убить, - пробормотал я.
   - В следующий раз - обязательно, - пообещал Куцапов.
   Он слабо шевельнул ногой, и под ней всхлипнула успевшая набежать кровь.
   - Потерпи, Колян. Сейчас найдем врача и...
   - Домой, - приказал он. - Дорогу помнишь?
   Ехали мы легко. Красный "ЗИЛ" и черный "БМВ" были не просто автомобилями,
а некими символами, знаками кастовой  принадлежности.  Даже  государственные
машины с флажком на номере сползали с заветной левой полосы, признавая  наше
бесспорное, хотя и неписаное преимущество. В ответ на каждое  мое  нарушение
инспекторы "гибели" лишь по-отечески грозили пальчиком.
   Колян  понемногу  приходил  в   себя.   Полулежа,   он   определял   наше
местонахождение по верхушкам зданий и указывал, где следует свернуть, а  где
прибавить скорость. За всю поездку я почти не прикасался к  педали  тормоза,
мы остановились только один раз,  когда  перекрыли  движение  из-за  кортежа
премьер-министра.
   - Тут уж, Мишка, ничего не попишешь, - улыбнулся Куцапов. - Он круче.
   Чем меньше оставалось до Тверского бульвара, тем чаще  Колян  подтрунивал
над моими водительскими навыками и тем больше крови он отхаркивал  с  каждым
выдохом. Организм, настроенный на вечную борьбу, бросал  в  топку  выживания
последние резервы, и я боялся, что до дома  он  не  дотянет.  Мне  почему-то
казалось неимоверно важным привезти его на  место  еще  в  сознании  и  дать
возможность увидеться с Коляном из этого времени.
   Когда мы добрались до переулка, Куцапов уже не разговаривал - его дыхание
превратилось в сплошное бульканье,  а  кашель,  накатывая,  не  отпускал  по
несколько минут. И все-таки он еще держался. У въезда во двор он дернул меня
за руку, напоминая про поворот и одновременно помогая вписаться между стеной
и воротами. Я не сразу разобрался, что от меня требуется, да  и  про  тормоз
вспомнил с  опозданием,  поэтому  вираж  получился  слишком  резким.  Машина
чиркнула правым боком об угол, но не застряла,  а  проехала  дальше,  вырвав
здоровенный кусок штукатурки.
   Колян лишь натужно усмехнулся, показав красные от крови зубы.  Он  открыл
дверь и кулем вывалился наружу. Куцапов умирал - теперь  уже  по-настоящему,
без бравады и прибауток, с ужасом, с отчаянием.
   Из глубины двора к нам устремились трое мужчин. Их мощные фигуры сочились
яростью и жаждой мщения, но мои мысли были заняты только Коляном - если  его
поднять, то он, возможно, проживет пару лишних минут.  Да  разве  они  могут
быть лишними!
   -  Щас  удавлю  пингвинов!  -  проревел   младший   Куцапов,   предвкушая
сатисфакцию.
   Шлепанцы он успел сменить на ботинки с золотыми  пряжками,  а  спортивные
штаны - на легкие, слепящей белизны, брюки. Когда он  подбежал,  я  усаживал
Коляна, поэтому, кроме ног, ничего не видел.  Золотая  пряжка  размахнулась,
намереваясь врезаться  мне  в  живот,  но  замерла  и  медленно  опустилась.
Куцапов-старший прислонился к поцарапанному крылу и открыл глаза.
   Сходство было фантастическим. Немного морщин, чуть-чуть седины - вот все,
что их отличало. Не считая двадцати пяти лет, прожитых в оккупации.
   Куцапова тут же подняли и понесли к  дому  -  не  суетясь  и  не  задавая
вопросов, словно эти люди каждый  день  с  кем-то  прощались  и  знали  цену
последним секундам.
   Его положили на кровать, и светлое  покрывало,  испачкавшись  в  сгустках
свернувшейся крови, обратилось во что-то больничное,  равнодушное  к  чужому
страданию.
   - Вон, - тихо сказал Куцапов-старший.
   Он не мог себе позволить многословия, ведь ему еще предстоял  разговор  с
собой - самый важный разговор из всех, что выдаются в жизни.
   Мы перешли в соседнюю комнату - я и двое крепких парней, которые  уселись
возле двери с намерением продержать меня здесь столько, сколько потребуется.
В одном из них я узнал Кешу, медлительного увальня,  выводившего  Коляна  из
кафе. Возможно, именно ему я был обязан тем, что на моем животе не дырка,  а
всего лишь царапина, но сам спаситель меня не вспомнил.
   Качки демонстративно молчали, давая понять, что, пока мой статус и роль в
этой истории не установлены, никакого контакта не состоится. Мне  оставалось
надеяться, что исповедь Куцапова  будет  истолкована  правильно  и  меня  не
вынесут из квартиры в четырех сумках.
   Парни умело давили на меня взглядами, они могли быть как телохранителями,
так и убийцами - в этом вывихнутом мире ни за что  нельзя  было  поручиться.
Прежде мы  ходили  по  разным  улицам,  отоваривались  в  разных  магазинах,
смотрели разные фильмы - наши планеты летели рядом, но их орбиты никогда  не
сходились слишком близко. Теперь же я сидел в обществе этих  мордоворотов  и
мучился предчувствием, что мне придется как-то налаживать с ними  отношения,
ведь я здесь остался совершенно один.
   В углу стоял телевизор - целый домашний кинотеатр, собранный наверняка на
заказ. Дикторша с пронзительными, чуть раскосыми глазами что-то  старательно
выговаривала,  однако  что  именно,  было  неизвестно,  поскольку  телевизор
работал без звука.
   Неожиданно на экране  возник  католический  храм,  выделявшийся  на  фоне
современных зданий. Оторвавшись от барельефа на стене, камера дала панораму:
люди с булыжниками и лениво надвигающиеся на них танки.
   Танки, о которых мне рассказывал Петрович. Нет, он говорил о чужих, а это
- наши родные "тэшки", радующие  глаз  приземистой  посадкой  и  фрейдистски
поднятыми орудиями. Люк на одной из башен открылся,  и  из  него  показалась
голова в мягком шлеме. Оператор взял лицо крупным планом, и  танкист,  будто
догадавшись, что его видит  вся  страна,  помахал  рукой.  Это  был  молодой
человек  лет  двадцати,  обычный  срочник,   считающий   дни   до   дембеля.
Наклонившись, он что-то крикнул экипажу, и  ему  передали  короткий  обрезок
трубы, похожий на тубус.
   - "Шмель"! - азартно крякнул один из парней. - Сейчас он им врежет!
   Я не заметил, как  охранники  увлеклись  новостями.  Прибавить  звук  они
ленились, их вполне устраивало и немое кино - лишь бы было весело.
   Труба раздвинулась на  манер  телескопической  удочки  и  превратилась  в
одноразовый  гранатомет.  Солдат  направил  его  на  камеру,  и  изображение
задрожало.
   - Ха, очканул оператор! - засмеялись друзья Куцапова.
   Танкист широко улыбнулся - мол, не боись, шучу - и повернулся к церкви. В
следующую секунду, не раздумывая и особо не целясь, он выстрелил по толпе. И
снова посмотрел в объектив, и опять улыбнулся: здорово у меня получилось?
   - Нормально! А то гансы совсем оборзели!
   - Молодец, братишка, не стреманулся! - принялись  делиться  впечатлениями
благодарные зрители.
   По телевизору уже шли новости спорта, а качки все еще обсуждали, "как  он
им запендюрил".  Словно  плохо  воспитанные  дети,  бранились,  толкались  и
спорили, как надо садануть из "шмеля", чтобы уложить побольше.
   В комнату вошел Колян - я даже не сразу понял, какой из  двоих.  По  лицу
тридцатилетнего Куцапова  пролегло  несколько  морщин:  от  переживаний,  от
скорби, и самая глубокая, резко очерченная - от гнева.
   - Ты, - сказал он, указывая на меня пальцем. - Ты поможешь мне его найти.
   - Кого? - с готовностью спросил Кеша.
   - Он сам знает.
   - Что с тем мужиком?
   - Умер, - вздернул брови Куцапов, будто удивляясь подобному исходу.
   - Кто это был, Колян?
   - Это был... Колян. Эт