кукиша. Я глянул в зеркало и начал раздеваться.
   - Вот еще, - мальчик стянул с себя свитер и положил его на подоконник.
   - Не налезет, - заранее сдался я.
   - Он на всех налезает.
   По сравнению с дамскими портками свитер сидел идеально. Вкупе со  щетиной
и ссадиной на носу он придал мне сходство с обычным пьющим художником.
   - Выходи через кухню, - напутствовал Тишка. - Там народу много  и  машины
разные, можно в кузове спрятаться.
   - Хочешь, вместе рванем?
   - Куда я без мамки? - скорбно проговорил ребенок.
   Я спустился вниз и пошел по  длинному  застекленному  переходу.  Завоняло
щами и половой  тряпкой,  послышался  глухой  звон  алюминиевых  крышек.  На
ближних подступах к пищеблоку стали различимы более деликатные  звуки:  стук
тарелок, шум льющейся воды и незлобивая ругань поваров. В воздухе повис  чад
от перегоревшего растительного масла.
   Миновав несколько смежных комнат, я вышел на  узкое  крылечко  с  жирными
ступенями.
   - Мусор забери!
   На перилах сидел, уперев локти в колени, какой-то мужчина с сигаретой.  Я
безропотно поднял пустую картонную коробку и отнес ее к большому баку.
   Рядом, всего в двух  шагах,  находилась  невысокая  эстакада,  у  которой
стояли три грузовика. Я  обошел  их  вокруг,  изучая  обстановку.  В  первом
дремал, укрывшись газетой, водитель, во втором никого не  было.  Мужчина  на
крыльце отбросил окурок и скрылся на кухне. Где-то далеко заиграло радио,  и
объявили четырнадцать часов тридцать минут. Пешком уже не успеть.
   Сцепление заревело, как издыхающий бегемот, и на  улице  сразу  оказалось
полно народу. Из-за кирпичного строения появились спешащие женщины  в  шубах
поверх белых халатов, откуда-то вышел хмельной рабочий в грязной  тельняшке,
за ним - двое грузчиков и даже несколько собак.
   Машина сдвинулась с места, но как-то неохотно, с натугой. Черт, груженая.
Это не просто угон, это грабеж.
   - Стой! Стой! - заорал рабочий.
   Он поравнялся с грузовиком и вскочил на подножку.  Дорога  петляла  между
корпусами, и разогнаться я не мог. Рука в тельняшке пыталась  ухватиться  за
руль, но машина, наскакивая на бордюрные камни, так прыгала, что рабочий еле
держался сам.
   - Слезай! - крикнул я.
   - Нет, - злобно и сосредоточенно ответил он.
   Я прижал ладонь к его голове и надавил большим пальцем на правый глаз.
   - А, а, а... - неуверенно завыл мужик.
   - Слезай, циклопом сделаю!
   Он спрыгнул и покатился по мокрому газону. В зеркало было видно,  как  он
встает и вновь устремляется за машиной, но я уже выехал на  прямой  отрезок,
упиравшийся  в  решетчатые  ворота  с  красным  восьмиугольником  "STOP".  Я
просигналил, и подвешенная на двутавре створка  поползла  вбок.  Можно  было
притормозить и дождаться, пока  ворота  не  откроются  полностью,  но  сзади
догонял настырный рабочий.
   Я зацепил решетку краем бампера, и она отогнулась, как брезентовый  полог
армейской палатки. Звякнуло сорванное вместе с креплениями наружное зеркало,
взвизгнул,  продираясь  сквозь  торчащие  прутья,  обитый  жестью  кузов.  Я
оказался за пределами больницы, но ощущения свободы это не принесло.
   Солдаты, БМП, милицейские патрули в  касках  и  бронежилетах  -  вся  эта
силища не пропала, она рассредоточилась по городу и нервно  замерла,  ожидая
то ли президентского обращения,  то  ли  красной  ракеты,  то  ли  еще  чего
знаменательного.
   Я оставил грузовик на набережной, не доезжая метров трехсот  до  Ордынки.
Ступни вопили от боли, и бежать было невозможно. Меня  занимали  только  две
мысли: добраться до "Третьяковской" и переобуться.
   Я подошел к знакомому микроавтобусу и стрельнул у  водителя  сигаретку  -
Фирсов вряд ли ухитрился меня сфотографировать, а в ориентировке, которую он
мог  раздать  подчиненным,  наверняка  значился  кто   угодно,   только   не
взлохмаченный педераст в бабьем наряде.
   Группа захвата уже в метро, это хорошо. Если  б  они  засекли  Тихона  на
поверхности, приблизиться к нему было бы трудно.
   - Ты еще жив? - раздалось у меня за спиной.
   - Живее некоторых.
   Тихон держал за руку рыжего мальчика из больницы. А как же мамка? - хотел
спросить я, но решил его не  травмировать.  Вместо  свитера  на  Тишке  была
аккуратная курточка, на голове - оттеняющая спартаковская бейсболка. Ни дать
ни взять сынок с папашей.  Я  оглянулся  на  микроавтобус.  Задержать  двоих
Тихонов можно было быстрее и гораздо  проще,  но  теперь  я  знал,  чем  это
закончится.
   Нагрянет Иван Иванович и, не разбираясь,  порешит  всех.  Или  так  надо?
Жалко Тишку, он ведь еще не маньяк, не разрушитель. Несчастный  ребенок.  Но
какую цену заплатит мир за его не  сложившееся  детство?  Не  дороговато  ли
выйдет?
   - Увидимся, гуляй пока, - бросил Тихон и, взяв Тишку на руки,  направился
в метро.
   - Там ничего не случится, - сказал я вдогонку.
   - С кем? С кем не случится? - он остановился и посмотрел  на  меня  снизу
вверх.
   - С Кнутовским. Не трону я его, не бойся.
   - Так это ты затеял?
   - Привык играть без противника, да? Расслабился, сволочь.
   Тихон быстро сунул руку в карман. Дошло наконец. Его жест напомнил мне  о
Ксении, и  в  сознании  моментально  выстроилась  цепочка  аналогий:  метро,
ловушка, киллеры с чемоданчиками. Кто я в этой пьесе?
   Я знал и еще кое-что: машинка, которую теребил Тихон, была последней. Два
прибора уже зарыты на городской свалке, синхронизаторы в тридцать восьмом  -
не в счет. Если я упущу и этот дырокол, то останусь здесь навсегда.
   - Зачем ты все сломал?
   Это наша беда. Мы  верим,  что  поступки  возможно  исправить  словами  -
хорошими и правильными. Мудрой брехней.
   - Я?! - возмутился Тихон.  -  И  у  тебя  язык  поворачивается?  Сами  же
испоганили!
   - Видишь солдатиков? Откуда они взялись? До тебя их не было.
   - Не было, - легко согласился он. - Потому и произошло то...
   - Да ничего не произошло!
   Тихон или не понимал,  или  прикидывался  -  в  любом  случае  все  опять
сводилось к говорильне. А между тем Михаил и трое посланцев Фирсова  ожидали
внизу.
   Сдать обоих рыжих, чтобы  им  тут  же,  в  автобусе,  сделали  по  уколу.
Воспользоваться последним дыроколом и вернуться в свое время.
   - Давай махнемся: ты мне - приборчик, я тебе - жизнь.
   - У нас нет оснований доверять друг другу, - сказал  Тихон.  -  Я  просто
уйду.
   - И будешь крушить дальше.
   - Да восстанавливать же! После того, что наворотили вы со своим фюрером.
   - С каким фюрером? Ты бредишь?
   - Да вон он, собственной персоной, - Тихон показал на подъезжающий кортеж
из трех автомобилей.
   Я опасался, что он  попросту  отвлекает  внимание,  я  в  этом  почти  не
сомневался, но все же посмотрел. Из средней машины вышел Иван  Иванович.  Не
сводя с меня глаз, Фирсов что-то сказал одному из подручных, и тот вынул  из
салона коричневый кейс. Тихон укрылся за  мной  и  чуть  шевельнул  рукой  в
кармане. Пологие ступени заколыхались, как галька на морском дне.
   - Счастливо, - сказал он, крепче обнимая мальчика.
   В торце чемоданчика образовалось маленькое окошко. Я  мог  бы  упасть  на
землю, и тогда тело Тихона, не до конца скрывшееся  в  дыре,  взорвалось  бы
десятками кровяных прорех - это как раз то, чего мне так хотелось.
   Я уперся в парапет и прыгнул. Врезался Тихону в плечи,  оттолкнул  его  в
сторону, пролетел дальше  и,  заваливаясь  на  спину,  еще  сумел  выставить
ладони, чтобы принять ребенка. Тишка даже не успел испугаться.
   Прежде чем Тихон как-то отреагировал, я понял, что,  бросившись  в  дыру,
поступил правильно. Я увидел фюрера.
   На здоровенном щите, который еще секунду назад  призывал  подключиться  к
Интернету, был изображен сильно приукрашенный лик полковника. Фирсов, только
что отдавший приказ расстрелять меня и обоих Тихонов, по-отечески  взирал  с
плаката на ржавый ларек с табличкой "Кваса нет. Завоз ожидается".  На  месте
рекламного  слогана,  под  твердым  подбородком  Ивана   Ивановича,   пролег
категорический лозунг: "ОЧИСТИМСЯ ОТ СКВЕРНЫ!"
   В конце улицы виднелся еще  один  портрет.  Нижнюю  его  часть  заслоняло
старое дерево, поэтому, куда он  звал  и  чего  требовал,  было  неизвестно,
однако то, что он  обязательно  требует  и  непременно  зовет,  сомнений  не
вызывало.
   - Все насмарку, - сокрушенно произнес Тихон. Он  как  будто  не  удивился
тому, что я составил им компанию. - Чего мне стоило пробиться к  президенту,
убедить его, что я не параноик... Ведь он поверил!
   - Поверил, поверил, - успокоил я. - И войска пригнал,  и  даже  к  народу
обратился по телевизору.
   - И что он сказал?
   - Вот это я пропустил. Стоило ему  открыть  рот,  как  Фирсова  разметало
твоей гранатой, ну и мне слегка досталось.
   - Что-то я не припомню.
   - Это когда тебя поймали на "Третьяковской".
   - Значит, поймали все-таки?
   - Теперь уже нет.
   - И Фирсов не погиб. И все  осталось  как  было.  -  Тихон  с  ненавистью
посмотрел на плакат. - Откуда ты знаешь, что та граната - моя?
   - Догадался. Кто еще на них этикетки от презервативов наклеивает?
   - Хочу квасу, - ни с того ни с сего заныл мальчик.
   - Нету, - виновато ответил Тихон. - И не будет.
   - Куда нас занесло? - запоздало поинтересовался я.
   - Две тысячи шестой.
   Так я у себя дома? Это - мой дом?
   - Добро пожаловать. За что боролся, то и хавай. -  Тихон  прижал  к  себе
ребенка и замолчал, позволяя мне сойти с ума самостоятельно.
   Капризный старичок, хиреющий в керосиновой затхлости  бункера,  никак  не
вязался с монументальной мордой Кормчего, помещенной на каждом углу.  Взгляд
натыкался то на могучие колосья, то на исполинские мечи. Улица  была  черной
от флагов, на каждом полотнище трепетал либо профиль Фирсова, либо  странный
герб с одноцветным глобусом.
   По дороге, изнемогая, тащились квадратные машины с глазастыми  рылами.  У
выезда на набережную стоял полосатый шлагбаум с  серой  будкой.  Перекладина
была поднята вверх. Двое молодых солдат  с  автоматами  безмятежно  болтали,
пропуская всех без разбору. Рядом  ползла  длинная  очередь,  упиравшаяся  в
здание с вывеской "Пункт сдачи крови". За исключением доноров  народу  почти
не было - лишь несколько человек, шагавших по идеально чистому тротуару.
   На двухэтажном доме между Пятницкой и Ордынкой блестела масляной  краской
надпись "ВЫДАЧА РАЗРЕШЕНИЙ".  В  нижнем  окне,  за  рассохшейся  рамой,  был
вставлен пожелтевший лист ватмана со словами:  "Выдача  разрешений  временно
прекращена". Какой-то человек торопливо подергал дверь, прочитал  объявление
и так же поспешно ушел.
   - Что здесь происходит? - спросил я.
   - А что может происходить при Фирсове?
   - Он только хотел исправить.
   - Да не он! Я хотел! - взорвался Тихон. - Вернее,  пытался.  А  Фирсов  -
вот, - он кивнул на плакат. - "Очистимся"!
   - Вот чем это кончилось...
   - По-настоящему все закончится в две тысячи тридцать третьем.
   - Там ничего не изменилось? Война будет?
   - Будет, - мрачно отозвался Тихон.
   - Если б я тогда не послушал своего старшего...
   - При чем тут ты? - удивился он.
   - Ну, затеял всю эту историю. Потом взялся переделывать...
   - И что же ты, Мефодий, мог переделать?
   - Лучше - Миша.  Авария,  драка...  -  Это  прозвучало  так  наивно,  что
кажется, даже Иван Иванович на плакате усмехнулся.
   По улице проехал открытый грузовик с  солдатами,  и  Тихон  проводил  его
тревожным взглядом.
   - Авария, говоришь, - задумчиво произнес он. -  Синхронизаторы  обнаружил
я, в  две  тысячи  тридцать  первом  году,  аккурат  на  день  рождения.  Я,
разумеется, ждал от друзей сюрпризов, все-таки тридцать три года  -  возраст
неоднозначный. К аппаратам прилагалась записка: ты, мол, умный,  сможешь  их
починить. Ну, я и смог. Покорпел месячишко и отремонтировал. Думал, пошутили
ребята, пустышку мне какую-то подкинули, а она взяла и заработала.
   - Ты, выходит, самородок. Мастер-надомник.
   - Почему? Я в институте прикладной физики работал, у Лиманского.
   - И ты побежал показывать их Петровичу, а он отдал их  Ивану  Иванычу.  И
понеслась.
   - Только одну - с трехчасовой погрешностью.  Вторую,  более  совершенную,
себе оставил. Сперва личные проблемы хотелось решить. Ты в семье рос? А я  в
детдоме. - Он нежно погладил Тишку по плечу. - Мамаша  завернула  в  одеяло,
приколола булавкой записку с именем и отнесла в приют. И фамилию, и отчество
воспитатели изобрели сами,  чтоб  им  в  воде  не  напиться!  Как,  думаешь,
нормально жилось сироте Тихону Базильевичу, рыжему к тому же?
   Тихон повел нас в метро. Моя карточка осталась у бдительной тетки из  две
тысячи первого, а денег не было не только  местных,  но  и  никаких  вообще,
однако ничего этого и не понадобилось. Турникеты были снесены, а их следы  -
залиты серым раствором. В  окошках  касс  то  ли  продавали  газеты,  то  ли
раздавали их бесплатно; лишь пожилая дежурная по-прежнему  дремала  в  своей
овальной будке, словно напоминая о прежних временах.
   - Начал я с того, что вычислил свою матушку. Институт у нас был режимный,
соответственно  и  Особый  отдел  имелся.  Я  им  объяснил,  что  разыскиваю
родственников, просил помочь. Отца так и не установили, а мать нашли. И вот,
дую я в девяносто восьмой, за полгода до своего рождения. Посмотрел на нее -
молодая, симпатичная, глупая. Беременная.  Обычная  девчонка.  Думаю:  такая
мать мне подходит. Скажи, Тишка, мамка у тебя хорошая?
   - Не знаю, - неожиданно ответил мальчик.
   - Правильно. Не было ее, и не надо. Обрабатывал я мамочку в точности  как
товарищ Бендер миллионера Корейко. Брошюрки разные подкидывал на религиозную
тематику, пару раз присылал ей на дом юных оборванцев за милостыней. Если  б
она знала, - хохотнул  Тихон,  -  что  я  с  ними  за  эти  спектакли  пивом
рассчитывался  и  сигаретами!  Короче,  после  такой  пропаганды   ни   одна
порядочная женщина от своего ребенка не отказалась бы.
   Так и вышло.  Вернулся  в  тридцать  первый  -  батюшки!  -  воспоминания
откуда-то  появились.  Не  тусклые  и   обрывочные,   а   мои   собственные,
полнокровные. Просто в памяти вдруг возник второй вариант  детства,  хотя  и
первый остался там же. То волчонком был  детдомовским,  а  то  вдруг  семьей
обзавелся: сестра, мама, папа - все как  у  людей!  Фамилия  с  отчеством  в
паспорте изменились, и не чужие чьи-то были - мои, мои!
   Целую неделю валялся на диване и  вспоминал  свою  новую  жизнь.  Процесс
непередаваемый! Будто смотришь кино, только про себя самого. Нет, не так. А,
все равно объяснить не смогу, вот отчим бы описал как надо - с терзаниями, с
жаром. Любил папенька в страстях поковыряться, да ты и сам это знаешь.
   - Чего знаю? - Не понял я.
   - "Чево"! Кнутовского.
   - Кнута?!
   - Это тебе он Кнут, а мне - папаша. Приемный, конечно.
   Я заглянул в его глаза - шутит?
   - Тишка, - обратился я к мальчику, надеясь, что хоть он не соврет. - Папа
твой книжки пишет?
   - Батя только уколы делает, - осуждающе проговорил тот.
   - Он у тебя врач? - обрадовался я.
   Подловить Тихона оказалось не так уж трудно.
   - Никакой не врач, - насупившись, возразил Тишка. - Себе делает. А  потом
ходит целый день и смеется. А когда лекарств нету, тогда на  всех  ругается.
Один раз плакал даже.
   - Не мучай парнишку. Мы с ним одинаковые, но не до такой  же  степени.  С
Кнутовским мать сойдется, когда мне исполнится  восемь.  Да  и  не  сойдется
теперь.
   Из темноты вынырнул сияющий вестибюль  станции,  и  Тихон  прислушался  к
объявлению машиниста.
   - Жили хреново, - продолжал он. - Денег вечно не хватало, отчим занимался
лишь собой и своим компьютером. Все что-то писал. Подойдешь к нему,  бывало,
о чем-нибудь спросишь - он только кивнет и дальше наяривает.
   Мать завела мужика на стороне, я дома не ночевал. Сестренка сама по  себе
росла. Вообще-то она на год старше была, и не сестра вовсе, а тетка, но я уж
так привык - сестренка. Я о ней только и помню, что красивая была как  кукла
и что в детстве о дубленке мечтала.  А  то  сбитыми  туфлями  и  потрепанным
пальто любую красу изуродовать можно. Куда там! Отчима  ничто  не  касалось,
лишь бы обед был вовремя да носки чистые. Иногда он печатался, но так редко,
что сам не знал, писателем себя называть или кем. Мать  выпивать  стала.  Я,
конечно, замечал, но у меня тогда  свои  проблемы  были.  А  он  все  сидит,
сочиняет. Потом пошло-поехало. У отчима истерики: жизнь проходит зря  и  все
такое. У матери - запои по неделе. Наследственность у нее неудачная,  бабка,
между прочим, остаток дней в дурдоме провела.
   Чего это я разоткровенничался? Давно душу  не  изливал.  Закончилось  все
неожиданно и довольно паршиво. В подробностях я не буду, ни к чему это.
   Одним словом, полежал я, повспоминал и решил, что первый вариант  детства
все-таки лучше. Ну серый, ну безрадостный, зато без особых потрясений. Да  и
роднее как-то. Они ведь, эти варианты, в памяти  не  перемешивались,  а  шли
параллельно. И в жизни у меня ничего не изменилось -  искусственное  прошлое
привело точно туда же, куда и натуральное. Разве  что,  я  говорил,  фамилия
другая стала. Чуешь, к чему подвожу?
   - Боюсь, что да.
   - Тебе-то чего бояться? Я тогда  не  ходил  -  летал,  до  такой  степени
окрылился первым успехом. С точки зрения науки эксперимент удался на  славу:
"сегодня"  от  вмешательства  во  "вчера"  совершенно  не  пострадало.  Даже
наоборот: парень один из соседней лаборатории принес сотню, сказал, что брал
взаймы. Я - убей, не помню, чтобы кому-то одалживал, но раз дают -  спасибо,
приходите еще. Так вот, подумал я, Миша, и решил, что надо вернуть  все  как
было. Сумел убедить матушку не сдавать меня в приют - сумею и разубедить.
   Приперся обратно в девяносто восьмой, за два месяца примерно  до  первого
визита, и давай по новой агитировать, только в другую сторону.  Тоже  всякие
штучки  придумал,  справочник  по   психологии   проштудировал,   в   общем,
подготовился. И, поверишь, не рассчитал я  чего-то,  перестарался,  что  ли.
Возвращаюсь домой, а Тихона там нет - ни Золова,  ни  Кнутовского.  Удалили,
как больной зуб. Из всех списков вычеркнули. Не рожала она меня,  понимаешь?
Смешно, наверное, да? Мне тогда не до смеха было. Сам посуди:  мамаша  аборт
произвела, а я вот он, живой и здоровый!
   Скучавший неподалеку юноша пересел на другое место.
   - Ты потише, - посоветовал я.
   - Правда, - согласился Тихон, понижая голос до шепота. -  Но  это  только
присказка, сама сказка пострашнее. Я-то в тридцать первом году пропал,  зато
кое-что появилось. Кругом солдаты не наши, броневики по улицам разъезжают, и
так все буднично, так обыденно. Никто ничему не удивляется, как если  бы  не
вдруг эта беда свалилась, а еще лет десять назад.
   Я, не удержавшись, закивал. Приятно было сознавать, что подобное  испытал
не я один. Как описать свое одурение, когда выходишь за пивом и  у  подъезда
натыкаешься на вражеский танк? Где те  волшебные  слова?  Да  кто,  в  конце
концов, им поверит?
   Чем больше Тихон  рассказывал,  тем  меньше  в  нем  оставалось  от  того
противника, которого я недавно мечтал подвергнуть самым  изощренным  пыткам.
На нем по-прежнему лежала кровь и еще  много  чего  такого,  за  что  стоило
ненавидеть, но ярость во мне уже прошла.
   - Разные версии, - подсказал я.
   - А? Версии? Подходящее название. Сам придумал?
   - Девушка одна.
   - Неглупые у тебя девушки. Вернулся, значит, герой на родину, а его никто
не встречает. Квартира занята, знакомые не узнают. Хожу по Москве, с  каждым
домом здороваюсь - а они молчат. И люди - то  же  самое.  Киваю  соседям  по
привычке - улыбаются, мол, обознался. Мало  того,  сама  работа  как  сквозь
землю провалилась. Целый институт.  Пытался  выяснить,  оказалось,  что  ИПФ
переименовали в какой-то там Отдел и перенесли в другое место. Засекретили.
   - Может, из-за машинки?
   - Из-за синхронизатора то есть? Наверняка.
   - Все сходится, только вот незада