ой трубы.
Как хочется Вадиму заглянуть в ее темное отверстие и первому подставить
ладони! Пусть брызжет тяжелая струя, прохладой смывает усталость с
натруженных рук.
  Немногие так уставали, как Сима Вороненкова. Маленькая, с острыми плечами,
тонкая, как молодая березка, и ручки у нее тоненькие, как прутики. Ну, как
ей поднять лопату с песком? Черноволосая, коротко подстриженная, с крохотным
острым носиком, она напоминала выпавшего из гнезда птенца. Прозвали ее в
деревне "Вороненок". Так и утвердилось за этой девушкой ласковое прозвище,
тем более и фамилия у нее такая.
  Симу привезла из города Анна Егоровна. Всем Кудряшова говорила, что это ее
племянница отыскалась. А в деревне редко кто не знал, что у Анны Егоровны
никогда и никакой племянницы не было. Кудряшова ездила в городскую больницу
к звеньевой Марье Гудковой и там в палате заметила чернявую девчонку. Она
была сирота, ни с кем не разговаривала и обычно по ночам плакала. Кудряшова
решила, как только девочка поправится, взять ее к себе.
  "Приехала Вороненкова в колхоз тощая, зеленая, ну чисто ей травой щеки кто
натирал. Поглядели мы на Симочку, - рассказывала как-то Стеша москвичам, - и
думаем меж собой: не отходит ее председательница. Ан нет, через недельку наш
Вороненок очухался. Зелень вся спала, щеки покраснее да покруглее стали.
Выходилась девка. Работы запросила. Анна Егоровна счетоводом Вороненка
назначила. Ничего, колхозники не обижаются. Бригадир Шмаков души в Симе не
чает. Она его всем счетным премудростям выучила. Вообще правильная
девчонка!"
  Сима почувствовала, что только сейчас она начала жить настоящей, полной
жизнью. Она нашла себя, окрепла, и теперь уже ей казалось бесконечно далеким
то жалкое слезливое настроение, которое она испытывала раньше. Сима поняла,
как много сделала для нее и Анна Егоровна и все товарищи. Они окружили ее
настоящей трогательной заботой. Кто она была для них? Девчонка, не умеющая
ничего делать, к тому же "дохлая" и с отвратительным плаксивым характером.
  Вороненок потребовала, чтобы ее тоже взяли на строительные работы. Чем она
хуже других колхозных девчат? Ей было пытались, под всякими предлогами,
всучить самую легонькую, мало значащую работу, вроде подшивания бумажек, чем
она раньше занималась в городе. Говорили, что сейчас самое важное - это
подсчитывать, сколько ведер песка поднимут из котлована. Кто-то, кажется
Буровлев, доказывал это совершенно серьезно. Но Сима категорически
запротестовала. Ей нужно получить настоящую полезную работу. "Дайте мне
лопату", - наконец потребовала она. Ольга пожала плечами и приказала выдать
ей это "орудие производства", только то, что поменьше и полегче.
  - Удивительное дело, - говорила она Никифору Карповичу. - Наш Вороненок
научился требовать.
  - Радуйся, Ольгушка, - усмехнулся Васютин. - Это значит правильнее
воспитание. Если человек умеет только просить, а не требовать всего того, на
что он имеет право, толку от такого человека никогда не будет. Потому как в
силах своих не уверен.
  Сейчас Сима наводила последний лоск. Она тщательно срезала лопатой бугорки
и неровности на влажной стене котлована. Иногда даже отходила в сторону,
чтобы издали полюбоваться своим искусством. Она смотрела на слоистый грунт с
волнистыми прожилками синей глины, белыми полосами известняка и каких-то
неизвестных ей темно-каштановых пород и представляла, что перед ней дорогая
яшма, только нужно эту яшму отполировать.
* * * * * * * * * *
  Сегодня Ольга необычно рано спустилась с холма. Приезжал секретарь райкома
комсомола и просил ее сделать завтра доклад на собрании молодежи в колхозе
"Победа". Нужно было подготовиться.
  Шульгина не в первый раз рассказывала о работе своей бригады. Она
вспомнила, как весной на заседание бюро колхозной комсомольской организации
приезжал представитель из райкома комсомола - сухой заносчивый юноша,
который мог говорить только цитатами. Опыты ребят из ОКБ он назвал
"прожектерством", удивился попустительству председательницы колхоза и, самое
главное, пригрозил Шульгиной, что о ней он доложит в райкоме как о
секретаре, который подменяет комсомольскую организацию всякими "бригадами
фантазеров".
  Ольгу вызвали на бюро райкома комсомола, разобрались во всех материалах и
одобрили ее работу. Правда, в решении записали, что опыты Особой
комсомольской бригады не следовало бы скрывать от широких масс колхозников,
учитывая прогрессивную роль ОКБ в развитии мичуринской науки и механизации
колхозного труда. Борьба за урожай должна стать основой всей деятельности
комсомольцев-новаторов. Предложение московского комсомольца Багрецова тоже
не так давно обсуждалось в райкоме. После заседания бюро Шульгина уехала с
радостным чувством. Ей сказали, что ОКБ на правильном пути. Мобилизация
комсомольцев и всей молодежи на народную стройку "водяного аккумулятора" и
оросительной системы - очень важное дело, и его всячески надо поддерживать.
Ольга не могла пожаловаться на невнимание к "ОКБ в Девичьей поляне. Местная
парторганизация не раз слушала Шульгину на своих собраниях. Для помощи
ребятам в разведочном бурении колхозные коммунисты выделили члена бюро
Павлюкова. Во время войны он знакомился с этим делом. В нерабочее время
кузница и мастерские были в распоряжении ОКБ. Старый кузнец - коммунист
Тюхменев стал в ОКБ инструктором:
  Девичьеполянская партийная организация особенно отметила почин ОКБ в
помощи "Партизану". Этот опыт перенесли на другие колхозы.
  Члены ОКБ мечтали о хлопке на полях колхоза, думали о рисовых полях, о
том, как вывести незамерзающие лимоны.
  Ольга знала, что над этим работают целые исследовательские институты,
ученые, академики. Но без колхозников-новаторов, опытников тоже нельзя
обойтись в великой борьбе за сталинский план переделки природы.
  Как рассказать завтра на собрании о всех своих опытах, пока еще мало
удачных, проведенных только в оранжерее или на крохотных участках? Как
убедить людей, никогда не видевших дерева грецкого ореха, что это огромное
богатство, что из орехов, снятых с шести деревьев, можно получить
высококачественного масла больше, чем дает в год самая лучшая
корова-рекордистка? Можно ли сейчас всерьез говорить о люминесцентных лампах
над полями? Скольких растений мы еще не знаем! В нашей стране их растет
больше двадцати тысяч видов. А в хозяйстве мы применяем только двести
пятьдесят. Остальные ждут своей очереди, и кто знает, не скрыты ли в них
какие-либо особенно ценные качества. Нашли же туристы-комсомольцы еще в
тридцать первом году одуванчики кок-сагыза, тогда еще дикого растения.
  Сегодня Ольга просматривала свои записи в агролаборатории. Ей известны
химические составы почв на каждом поле колхоза. Знает Ольга, сколько
удобрений вносилось в почву за последние годы, сколько взяли из нее
питательных веществ урожаи, сколько вымыло в нижние слои почвы и сколько
осталось.
  Новый бригадир Шмаков часами просиживал в лаборатории вместе с Ольгой и
смотрел, как она с математической точностью определяла дозы удобрений,
которые нужно внести на каждое поле.
  Агробиология казалась Ольге всеобъемлющей наукой; для того чтобы ее
постигнуть, нужно знать математику, химию, физику и много, много других наук
  Видно, нет на свете более увлекательного дела, чем у нее, Ольги.
  Она уже подошла к дому. Осторожными шагами поднялась на крыльцо и тихо
приоткрыла дверь в сени. Тявкнул щенок. Ольга цыкнула на него.
  Мать уже давно спала. Ольга поправила одеяло, постояла, прислушиваясь к ее
спокойному дыханию, и вошла в свою комнату.
  Нечто вроде угрызения совести почувствовала она, закрывая за собой дверь.
Вот и постоянно так. Придет Ольга либо ночью, либо под утро, и некогда с
матерью перекинуться словом. Мать безропотно все делает за Ольгу по
хозяйству, несмотря на то, что приходит усталая с поля тоже к вечеру. Кроме
Ольгушки, у нее еще двое девчонок. Те маленькие, их надо накормить,
постирать платьишки. Да мало ли найдется дел по дому!
  Ольга зажгла свет и увидела на своем столике приготовленный ужин, накрытый
полотенцем. В термосе - горячий чай.
  Наскоро поужинав, она придвинула к себе стопку книг и свои записи. Мельком
взглянула на приготовленную ко сну постель. Увидела на спинке стула свой
аккуратно разглаженный костюм. Тут же на стуле лежала любимая блузка, она
еще пахла горячим утюгом. На полу стояли новые туфли, вынутые матерью из
сундука. Она знала, что завтра Ольгушке ехать на доклад, а потом в город.
  "Так вот всегда, - подумала растроганная Ольга. - Чем можно ей отплатить
за всю заботу? Мне даже некогда сказать ей спасибо. На рассвете она уедет в
поле: Дорогая моя!"
  Ольга на цыпочках подошла к матери и тихо поцеловала ее в пахнущие
ромашкой волосы.
  Вернувшись к себе в комнату, долго сидела, закрыв глаза, и все думала о
том, что так нельзя, надо заняться сестренками, которые остались без отца.
Ольга очень мало бывает с ними, матери тоже нужен отдых. Она искала выхода,
а его не было: Только зимой появится какой-то просвет в работе. Сейчас
забота об урожае, строительство, опытные участки: Ни минуты покоя. И все это
нужно, нужно: Ведь не для себя же, а для всех: Для страны!
  Открыв глаза, она не могла сразу приняться за работу. Веки слипались от
усталости. Решительно подвинула к себе наспех набросанный конспект
завтрашнего доклада и, задумавшись, потянулась к книжной полке. Достала из
картонного футляра недавно полученный том Ленина, стала перелистывать
страницы: Письма, декреты, статьи: Свежий октябрьский ветер первых дней
великой революции дышал на каждом листке. Не отрываясь, читала Ольга
ленинские слова, впитывая их всем своим существом, разумом, волей, сердцем.
Она рассматривала фотографии документов и рукописей, долго вглядывалась в
волнующие строки обращения "К гражданам России", написанного Лениным в день
Октября, мысленно представляла себе это грозное время - годы великой борьбы
за счастье народа и ее, Ольгино, счастье.
  Она листала страницы и будто видела перед собой Ленина и рядом Сталина,
склонившихся над телеграфной лентой. По прямому проводу они говорили тогда с
членами двинского совета. Измученные войной солдаты отступали. Это был
страшный февраль восемнадцатого года.
  Том за томом брала Ольга с полки, задумчиво раскрывала страницы, где
каждая из них рассказывала о том, как завоевывалось Ольгино счастье. Именно
так воспринимала Ольга свою ночную беседу с книгами, которые и через тысячу
лет будут лежать на столе у потомков. Затаив горячее дыхание, люди из
будущих веков прочтут о борьбе за их счастье.
  С этой мыслью Ольга протянула руку к новой книге. Небольшой красный томик
она раскрыла на первых страницах: "К вам обращаюсь я, друзья мои!.." Так
говорил Сталин 3 июля, в год тяжелых испытаний. Ольга, маленькая, пугливая
девочка, именно тогда впервые узнала, что война существует не только в
рассказах ее отца, которого после этих дней она так и не увидела. Позже мать
показала уже подросшей дочери орден Отечественной войны - память об отце.
  Сейчас на столе лежали газеты. Вновь почувствовала Ольга холодное дыхание
- предгрозье войны. Будто ветер принес его из-за океана: А на первых
страницах: снимки высотных строительств в Москве, торжественная закладка
агрогорода, фруктовые сады в Заполярье: Вдохновенный труд, спокойствие и
сила на самых близких подступах к коммунизму:
  Уже давно погас свет, а Ольга все еще не ложилась. Розовой стала занавеска
на окне. Наступало утро. Ольга опять взяла с полки том Ленина.
  Она читала о молодом поколении, которое увидит коммунистическое общество и
само будет строить это общество. "И оно должно знать, что вся задача его
жизни есть строительство этого общества". Так писал Владимир Ильич.
  Ольга приподняла голову и долго смотрела на его портрет. Это к ней
обращается Ленин. Задача жизни: ее, Ольгиной, жизни:
  С каким волнением она сейчас думала об этих ленинских словах! Она была
уверена, что все ее дела, опыты, работа в комсомоле, каждый колосок на
полях: - все это хоть и маленькие, но камешки в строительстве великого
светлого здания - коммунистического общества.
  Молодое поколение его увидит. Об этом знала Ольга и часто представляла
себе это ни с чем не сравнимое человеческое счастье.
  Она осторожно отодвинулась от стола, сняла туфли и, неслышно ступая босыми
ногами, прошлась по комнате.
  Опять увидела Ольга приготовленную матерью одежду. Каждую мелочь, вновь
пришитую пуговичку на блузке, тонкий платочек, сложенный вчетверо:
  Больно сжалось сердце: Ну, а она, мать, тысячи и миллионы матерей, что
прожили хлопотную, далеко не всегда счастливую жизнь, - неужели они не
увидят этого будущего? У них больше заслуг, чем у нас, молодежи. И у них
больше права на счастье.
  Ольга остановилась у окна. Вдали темнел холм. Скоро там, наверху,
заплещется озеро, побегут ручьи на поля. Через два года высоко поднимут свои
ветви ее, Ольгины, тополя, высаженные у полевых дорог. Вырастут новые
хорошие дома в колхозе. Будут лимоны цвести под окном. Придут на поля тысячи
машин, люди разогнут усталую спину. По великому сталинскому плану они
переделают природу. И подумала Ольга, что не только молодое поколение увидит
коммунизм, - должны увидеть мать и старики. Пусть сейчас это не яркий
светлый день, но уже встает перед их глазами утро нового, счастливого
общества.
  Вся страна работает на коммунизм. Рабочие-новаторы вырвались на десяток
лет вперед. Они обгоняют время:
  Горячее и смелое желание неожиданно возникло у Ольги в душе: "Мы,
молодежь, должны приблизить эти светлые годы в благодарность за все, что
сделали для "ас матери и отцы".
  Оля решительно села к столу и стала записывать это в тетрадь. Она знала, о
чем будет говорить на собрании.
* * * * * * * * * *
  Светит яркая звезда над холмом. Если встать посреди главной улицы Девичьей
поляны, той улицы, что называется "Комсомольская", то можно увидеть не
только эту звезду, а еще и золотую полоску под ней. Это виден песчаный вал,
окружающий будущее озеро.
  Макарихе не спалось. Она стояла посреди улицы, смотрела на фонарь и
ворчала: "Чего они зря огонь жгут? По всей деревне выключили. В хату не
войдешь, - лоб разобьешь, а над бугром пузырь повесили. Вот они куда идут,
колхозные денежки".
  Никто в Девичьей поляне не мог как следует понять эту озлобленную бабу.
Все ей нехорошо, все не так. Ее визгливый голос слышался с утра и до вечера.
Даже иной раз ночью соседи просыпались от неистового, злобного крика. Это
Макариха отчитывала мяукающую кошку под окном.
  Когда комсомольцы поставили на площадь репродуктор, ока кричала, что
обрежет все провода, потому что от этого радио у нее разболелась поясница.
  Колхозники разводили руками. И как только такую бабу земля носит! Кое-кто
предлагал исключить ее из колхоза, но особых причин к этому не находилось, с
грехом пополам норму свою она выполняла. А за характер разве можно
исключать? Мужики подсмеивались: "Ежели всех злых баб из колхоза повыкидать,
кто же в нем останется?"
  На Макаркину старались как можно меньше обращать внимания. Ее редко звали
на лекции, никогда ни о чем не просили, даже не предлагали подписаться на
газету. Это ее бесило. Она бежала в правление колхоза и требовала, чтобы ее
подписали на все газеты и даже на разные журналы. Чем она хуже других?
  И никто не удивился, когда почтальон однажды принес Макаркиной медицинский
журнал с мудреным названием, вроде "Вестника стоматологии" или
"эндокринологии".
  К медицине Макаркина не имела никакого отношения, если не считать ее
стремления как можно чаще сказываться больной. Фельдшерица в колхозной
амбулатории, тихая, малоразговорчивая девушка, хмурилась и вздыхала, когда
видела, что ее постоянная пациентка прошла уже мимо окон амбулатории и
сейчас снова будет донимать ее жалобами на несуществующие болезни.
  Макаркина при своей довольно щуплой комплекции была и здорова и вынослива.
Кто не знает, как сна ловко вскидывала себе на плечо мешок, когда выгружала
из телеги заработанное ею зерно? Не охнув, она таскала мешки в свой амбар.
Может, к старости эта баба стала такой вредной? Нет, она была совсем не
старая, средних лет, ровесница Анне Егоровне.
  Как-то после лекции молодой фельдшерицы о микробах Антошечкина спросила,
намекая на Макариху: "Может, бывают такие особенные микробы, которые злость
у человека вызывают?" Послать бы Макаркину в Москву на исследование, у нее
бы обязательно нашли где-нибудь в печенке такие микробы. Потому что больше
нечем объяснить ее вредный характер.
  Стеша доказывала, что микроб этот очень заразительный, потому как сразу
при появлении Макаркиной в любом месте все люди вокруг нее становятся тоже
злыми. Начинается крик, уже никто не может говорить обыкновенным голосом.
Макариха этим пользуется, стараясь всех перекричать. А уж если начнет она,
то до ночи не накричится. Страшный микроб!
  Анна Егоровна несколько проще объясняла поведение этой колхозницы. За
невыход на работу Макаркину не раз штрафовали. Она любила торговать на
рынке, и своим добром и чужим. "Заработаешь там не меньше, чем в поле: Чего
спину-то гнуть!" Не жаловали ее за это колхозники. А насчет микробов зря
комсомольцы выдумали.
  Когда Макаркина услышала гудок машины у соседней хаты и узнала, что
Сережка ведра собирает, она бросилась домой и со злорадным трепетом ожидала
стука в дверь. Сейчас придет этот малец, тут уж она ему все выскажет: Она
ему покажет ведро! Она всех на ноги поднимет!
  Но машина проехала дальше и остановилась у других соседей. Макаркина
подождала еще немного: может быть, вернется? Нет, Тетеркин и не собирался
заезжать к Макарихе, помня инструкцию бригадира ОКБ.
  Этой обиды баба не могла простить. Ее опять обошли. К ней даже не хотят
обращаться. Ну, погодите же!
  Прошло несколько дней. Кое-кто из колхозников уже побывал на
строительстве, даже старая бабка Кузьминична решила подивиться на затею
комсомольцев. Макаркина уговорила ее послать девчонку за ведром, потому что
уж очень ей понадобилось эмалированное ведро Кузьминичны - сметану собрать.
"Чего его там зря по песку ребята будут возить? - уговаривала Макаркина. -
Мое простое железное ведерко девчонка отнесет и обменяет его на ваше.
Уважьте, Марья Кузьминична!"
  Почему не услужить соседке? Ведь как просит! Макариха отдала девчонке
ржавое ведро, причем с тайным умыслом нацарапала на донышке свою фамилию.
Теперь у нее есть предлог для того, чтобы заявиться на бугор. Она им
покажет, этим мальцам, как ведра собирать! Она по всем деревням расскажет,
до чего тут в Девичьей поляне докатились.
  Макариха шла по проселку и торжествовала. Сияющая лампа над холмом служила
ей путеводной звездой, и эту звезду она сейчас ненавидела всем своим
существом.
  Ночь выдалась темная, черно вокруг, и так же черно было на душе
Макаркиной. Ей рассказывали, что комсомольцы роют на бугре яму, в которую
будут собирать электричество, потому что его сейчас не хватает для всяких
штук.
  "На скотном дворе коровам понадобились лампы, - со злобой думала Макариха.
- В птичник электричество провели. Курам на смех! Потому как эти куры зимой
без света нестись не желают. Вот до чего комсомольцы додумались! Клуб начали
строить, чтобы всяким там вертихвосткам комедии представлять да танцы
разводить. А за каким лешим нам, колхозникам, все это сдалось? Наших кровных
денежек, небось, ухлопают побольше, чем прошлый год. Сказывают еще, что
через это электричество хлеб поливать начнут. "Ну, до чего ж обманывают
народ! - возмущалась она. - Мыслимое ли это дело, - все поле полить? Да тут
на свой огород воды не натаскаешься, руки, ноги отваливаются: Туману в глаза
напускают! Учеными все стали, а мы и без учености проживем, У Ольгушки
Шульгиной ума, что ли, набираться будем? Понятие тоже имеем:"
  Макаркина свернула с дороги, чтобы пройти напрямик. Она путалась в сухой
траве, какие-то колючки цеплялись за подол юбки. Бранясь, Макаркина отдирала
их и с каждым шагом словно еще больше подогревала в себе отчаянную злость.
Сейчас эта злость, как липкая кипя