а миллиардов лет, но горы получаемых мной анонимок побудили
меня   провести  переучет.  От  увиденного  волосы  встали  дыбом.  Первые
четыреста миллионов лет они забавлялись, как дети, пуская в воду панцирных
рыбок  и трилобитов; а потом, заметив, как мало времени осталось до  конца
миллиардолетки, ударились в штурмовщину. Монтировали элементы ни  в  склад
ни  в лад, одни диковиннее других; то выпускали горы мяса на четвереньках,
то  одни  лишь  хвосты,  то  какую-то  пыльцу;  одних  зверюг  выкладывали
брусчаткой, другим втыкали куда попало рога, клыки, хоботы, щупальца. И до
того  это  выглядело уродливо, омерзительно, бестолково, что страшно  было
смотреть:  сплошной  абстракционизм и формализм под  флагом  воинствующего
антиэстетизма.
     Их  самодовольство  привело меня в бешенство, а они  утверждали,  что
времена  прилизанных  творений  прошли, я,  мол,  ничего  не  смыслю,  "не
чувствую формы" и т.д. Я промолчал; ах, если бы этим они ограничились!  Да
где  там!  В  этом избранном коллективе все норовили подложить друг  другу
свинью.  Никто  и не думал о Человеке Разумном, а только  о  том,  как  бы
завалить проект товарища по работе; стоило кому-нибудь внедрить в  Природу
свой  образец,  как сослуживцы уже мастерили монстра, спроектированного  с
таким расчетом, чтобы загрызть и дискредитировать изделие конкурента.  То,
что   назвали  "борьбой  за  существование",  проистекало  из  зависти   и
интриганства. Когти и клыки Эволюции - результат отношений, сложившихся  в
секторе   Нечеловеческих  дел.  Вместо  сотрудничества  я   увидел   дикое
разбазаривание средств и подсиживание сослуживцев, и больше всех радовался
тот,  кому  удавалось прихлопнуть дальнейшее развитие на линии, порученной
смежникам. Отсюда столько тупиковых ветвей на Древе Жизни. Что я говорю  -
жизни;  они  устроили  что-то среднее между паноптикумом  и  погостом.  Не
освоив средства, выделенные на один образец, запускали в работу следующий;
бездарно  растранжирили  шансы двоякодышащих,  а  потом  и  членистоногих,
загубив их трахеями; век пара и электричества вовсе не наступил бы, если б
не  я:  они  просто-напросто забыли о каменноугольном периоде, то  есть  о
посадке деревьев, из которых предстояло возникнуть углю для паровых машин.
     Во время ревизии я буквально рвал на себе волосы: планета была усеяна
монстрами и кадаврами, причем особенно озоровал Босх. Когда я спросил его,
кому нужен этот Rhamphorhynchus (Подотряд птеродактилей (лат.)) с хвостом,
украденным  у детского воздушного змея, и не стыдно ли ему за  Proboscidea
(Хоботные (лат.)), и зачем на спине у ящериц шипы частоколом, он  ответил,
что  мне не понять творческой страсти. Тогда я потребовал показать, где  в
таком   случае   намечено  возникновение  Разума;  вопрос,  конечно,   был
риторическим - ведь они друг другу наглухо заколотили все обещавшие  успех
направления.  Я  не навязывал им готовых решений, однако  в  самом  начале
упомянул  о  птицах,  в частности, об орлах; между тем  они  все  летающее
снабдили крошечными головками, а все бегающее (например, страусов)  довели
до  полного кретинизма. Оставались лишь две возможности: либо изготовление
Человека  Разумного из маргинальных отходов, либо так называемая пробивная
эволюция,  то  есть  силовая  расчистка закупоренных  линий  развития.  Но
пробивной   вариант  исключался:  палеонтологи,  обнаружив   столь   явное
вмешательство,  сочли  бы его чудодейственным, а я давно  запретил  всякое
чудотворство, дабы не сбивать с толку грядущие поколения.
     Оголтелых конструкторов я отправил на все четыре стороны, то бишь  во
все времена; кончилось это гекатомбами их недоношенных творений, сдыхавших
целыми  миллионами.  Утверждают, будто именно я велел  истребить  все  эти
виды,  -  гнусный навет, каких я немало наслушался! Нет, не  я  передвигал
жизнь,  словно шкаф, из угла в угол эволюционного процесса,  не  я  удвоил
хобот  у  амебододона, не я раздул верблюда (giganto camelus) до  размеров
слона, не я забавлялся китами, не я довел мамонтов до самоистребления -  я
жил  идеей  Проекта,  а не распутной забавой, в которую  подручные  Годлея
превратили  Эволюцию.  Эйка  и Босха я сослал в  средневековье,  а  Омера,
вздумавшего пародировать тему ГОПСА (так появились людоконь и  рыбаба,  да
еще  с оперным сопрано), - еще дальше, в древнюю Фракию. И снова случилось
то,  с  чем  мне  не  раз  пришлось столкнуться впоследствии.  Изгнанники,
лишившись  своих  постов и возможности творить реально,  переключились  на
суррогатное творчество. Если вам интересно, что еще было в запасе у Босха,
присмотритесь к его картинам. Не спорю, это был огромный талант, он  ловко
сообразовывался  с духом эпохи; отсюда религиозная тематика  его  полотен,
все эти Страшные суды и преисподнии. Впрочем, и Босх порой выдавал себя. В
"Саду  земных  наслаждений", в "музыкальном аду" (правое крыло  триптиха),
точно  посередине  стоит двенадцатиместный хронобус. Ну,  что  я  тут  мог
поделать?
     Что  же касается Г. Омера, то я не ошибся, пожалуй, сослав его, вслед
за  его творениями, в Древнюю Грецию. Все нарисованное им погибло, но  его
сочинения  сохранились. Не знаю, почему никто - не  заметил  в  них  массы
анахронизмов.  Разве  не  видно,  что он не  принимал  всерьез  обитателей
Олимпа, которые друг друга подсиживают, то есть ведут себя в точности  так
же, как его коллеги по Институту? Персонажи "Илиады" и "Одиссеи" списаны с
реальных лиц, а холерик Зевс - пасквиль на меня самого.
     Годлея я уволил не сразу: за него заступился Розенбайсер. "Если  этот
человек  подведет, - сказал он, - можете сослать меня, научного  директора
Проекта,  прямо  в  археозой". Годлей, по слухам, утаивал производственные
резервы,  а  так как я возражал против идеи использования обезьяноподобных
отходов, он запустил проект ТРУБА (Трансгрессивное Удвоение Биологического
Антропогенеза). Я не верил в эту ТРУБУ, но не стал возражать- и  без  того
поговаривали,  что  я  рад  удушить в зародыше  любые  проекты.  Очередная
контрольная  проверка  показала,  что  Годлей  запустил  в  океан  парочку
небольших  млекопитающих, придал им рыбьи черты, приделал ко лбу  радар  и
таким образом дошел уже до стадии дельфина. Он вбил себе в голову, что для
полной гармонии необходимы два разумных вида: сухопутный и водный. Что  за
вздор!  Ведь  конфликт в таком случае обеспечен! Я сказал  ему:  "Никакого
разумного подводного существа не будет!" Так что дельфин остался как есть,
с мозгом на вырост, а мы очутились в кризисе.
     Что было делать? Начинать эволюцию еще раз, сначала? На это у меня не
хватило  бы  нервов. И я позволил Годлею действовать по своему усмотрению,
то  есть  утвердил обезьяну в качестве полуфабриката, обязав его,  однако,
облагородить  модель;  а  чтобы он не смог потом отвертеться,  послал  ему
письменные  указания, честь по чести, служебным порядком.  Не  вдаваясь  в
подробности,  я тем не менее подчеркнул, что лысые ягодицы свидетельствуют
о дурном вкусе, и отстаивал культурный подход к вопросам пола - что-нибудь
вроде  цветов, незабудок, бутончиков. Перед самым отъездом на Ученый совет
я  лично  попросил его не изощряться на свой лад, а поискать  какие-нибудь
красивые идеи. В мастерской у него царил страшный кавардак, кругом торчали
какие-то  рейки, бруски, пилы - и это в связи с любовью! Вы что, сказал  я
ему, с ума сошли - любовь по принципу дисковой пилы? Пришлось взять с него
честное  слово,  что пилы никакой не будет. Он усердно поддакивал,  а  сам
посмеивался  в  кулак: проведал уже, что приказ о его увольнении  лежит  у
меня в столе, так что он ничем не рискует.
     И  вот он решил поступить мне назло и рассказывал каждому встречному,
что  у шефа (то есть у меня) по возвращении глаза полезут на лоб; и точно,
меня  бросило  в  дрожь. О Боже, о, силы небесные! Я  срочно  вызвал  его;
Годлей  прикинулся  послушным  службистом: он-де  придерживался  указаний!
Вместо  того  чтобы  убрать  мерзкую плешь на  заду,  он  оголил  обезьяну
целиком, то есть сделал все наоборот; ну, а что до любви и пола, то  иначе
как  саботажем  этого  не  назовешь. Один только  выбор  места...  Да  что
толковать  об этой диверсии! Каждый видит, к чему она привела.  Постарался
господин   инженер...   Какие  ни  есть,  эти  обезьяны   были   хотя   бы
вегетарианками. А он сделал их плотоядными.
     Я  срочно  созвал Ученый совет и поставил вопрос о добротизации  гомо
сапиенса. Но мне отвечали, что сделанного не исправишь в момент:  пришлось
бы  аннулировать  двадцать пять миллионов лет, а то и все тридцать.  Совет
проголосовал против, я не воспользовался правом вето, может, и зря,  но  я
уже  просто  валился с ног. А тут еще поступили сигналы  из  XVIII  и  XIX
столетий:  сообщалось, что сотрудники МОЙРЫ, которым надоело  мотаться  во
времени туда и обратно, устроили себе резиденции в старых замках, дворцах,
подземельях, совершенно не заботясь о конспирации, в результате чего пошли
разговоры о проклятых душах, о звоне цепей (шумы запускаемого хроноцикла),
о  привидениях  (моировцы носили белый мундир, словно не  могли  подобрать
лучшего  цвета);  они  заморочили людям головы, напугали  их  прохождением
сквозь стены (отъезд во времени всегда так выглядит, ведь хроноцикл стоит,
а  Земля  продолжает  вращаться) - словом, набедокурили  так,  что  отсюда
родился Романтизм. Наказав виновных, я принялся за Годлея и Розенбайсера.
     Я  сослал  их  обоих,  хотя понимал, что Ученый совет  этого  мне  не
простит.  Впрочем,  должен  признать:  Розенбайсер,  который  впоследствии
поступил  со  мной  безобразно, в ссылке вел  себя  довольно  прилично  (в
качестве  Юлиана Отступника) и многое сделал для беднейших слоев населения
Византии.  Отсюда видно, что он не справился с должностью, потому  что  не
дорос  до  нее.  Управлять  империей проще,  чем  заведовать  исправленьем
истории.
     Так  завершилась  вторая  фаза Проекта.  Поскольку  теперь  мы  могли
улучшать  только  цивилизованную историю,  я  подключил  к  работе  сектор
социальных проблем. Видя, как сплоховали коллеги, Тотель и Латтон радостно
потирали  руки;  однако  оба они заранее предупредили  (перестраховщики!),
что,  дескать,  теперь,  при  таком гомо сапиенс,  не  приходится  ожидать
слишком многого от ТЕОГИПГИПа.
     Осуществление  первой  экспериментальной программы  Гарри  С.  Тотель
поручил  хрономонтерам. Звали их Канд-эль-Абр, Канн де ля  Бре,  Л.Юстр  и
А.Б.Жур.  Непосредственным  руководителем  группы  был  инж.-историотворец
Хемдрайсер.   Он   и   его   сотрудники   разработали   план    ускоренной
культурализации посредством интенсивной урбанизации. В Нижний  Египет  XII
или  XIII династии (не помню уже) забросили массу стройматериалов, а затем
при  помощи хрононаймитов, или, как у нас говорили, "времяжников", подняли
уровень  строительной  технологии; увы, из-за недостаточного  контроля  не
обошлось  без  ошибок  и искривлений. Короче, вместо  массового  жилищного
строительства  началось возведение, в рамках культа  личности,  никому  не
нужных  гробниц фараонов. Я сослал всю группу на Крит; так  возник  дворец
Миноса.  Не  знаю,  правду  ли  говорил  Беттерпарт  -  дескать,  ссыльные
повздорили  с прежним начальником, пошли на него всей оравой и  заперли  в
лабиринте.  В  документацию я не заглядывал, так что,  повторяю,  не  знаю
точно; но Хемдрайсер был не больно-то похож на Минотавра.
     Я  решил искоренить партизанщину и потребовал комплексного подхода  к
проблеме. Следовало решить, явно или тайно мы действуем, то есть: можем ли
мы  позволить  людям  разных эпох догадаться, что кто-то  им  помогает  за
пределами  их  истории.  Тотель,  в общем  и  целом  либерал,  предпочитал
криптохронию, я склонялся к тому же. Альтернативная стратегия предполагала
явный  Протекторат над народами Прошлого, а это не могло не вызвать у  них
ощущение  гнетущей зависимости. Итак, надлежало действовать благодетельно,
но  тайно.  Латтон  против  этого возражал: у него  был  собственный  план
идеального  государства,  под  который он хотел  подогнать  все  народы  и
общества.
     Я  решил вопрос в пользу Тотеля, и он представил мне одного из  самых
молодых  и  способных  своих  сотрудников;  этот  его  ассистент,  магистр
А.Донай,  был изобретателем монотеизма. Господь Бог, объяснял  он  мне,  в
качестве  чистой  идеи никому не повредит, а нам, оптимизаторам,  развяжет
руки.  В  соответствии  с идеей Проекта пути Господни  неисповедимы:  люди
понять  их не могут, так что не станут ни к чему придираться, а  вместе  с
тем не заподозрят, что кто-то телехронически вмешивается в их историю. Это
вроде  бы звучало неплохо, но на всякий случай я выделил молодому магистру
лишь  маленький  опытный  полигон, да и тот в глухом  захолустье  мира,  а
именно в Палестине; так в его распоряжение попало племя иудеев. Помощником
у  него  был инж.-историотворец И.Овв. Проверка показала, что ими допущены
серьезные нарушения. Мало того, что Донай велел сбросить с небес 60  тысяч
тонн манки во время одного из переходов евреев по пустыне; его "незаметная
помощь"  выразилась  в  стольких вмешательствах (он  открывал  и  закрывал
Красное   море,  насылал  на  врагов  иудейского  племени  телеуправляемую
саранчу),  что  у  подопечных молодого магистра ум за разум  зашел  и  они
возомнили себя богоизбранным народом.
     Характерно, что стоило чьему-нибудь замыслу не оправдаться,  как  его
автор,   не   желая  сменить  тактику,  хватался  за  все  более   сильные
материальные  средства.  А.Донай переплюнул всех  -  он  применил  напалм.
Почему  я  разрешил?  Наивный  вопрос! Да  разве  он  меня  спрашивал?  На
институтском полигоне он показал лишь дистанционное воспламенение куста  и
уверял,  что  так  же  будет действовать в прошлом, - ну,  сожжет  парочку
высохших  кактусов  в пустыне и все. Эти демонстрации,  дескать,  послужат
лучшему  усвоению  нравственных норм. Я сослал его на  Синай  и  строжайше
запретил  временным  резидентам планировать операции со сверхъестественным
прикрытием. Однако то, что уже успел натворить Донай вместе с Оввом, имело
в истории свое продолжение.
     И  так  всегда. Каждое телехронное вмешательство кладет начало лавине
явлений,  которую  нельзя  остановить,  не  прибегая  к  сильнодействующим
средствам; а те, в свою очередь, вызывают следующую пертурбацию, и так без
конца.  А.  Донай  вел себя в ссылке совершенно неподобающим  образом:  он
использовал   к   своей  выгоде  славу,  приобретенную  им   в   должности
историотворца.  Правда, он не мог уже творить "чудеса", но  память  о  них
сохранилась. Относительно И.Овва, я знаю, рассказывали, будто я насылал на
него хронодесантников, но это клевета. Не знаю всех обстоятельств дела - в
детали я не вникал; кажется, .он рассорился с А.Донаем, и тот устроил  ему
такое,  что впоследствии отсюда возникла легенда об Иове. Больше  всех  на
этом    эксперименте   потеряли   евреи,   которые   уверовали   в    свою
исключительность,  и, когда Проект свернули, немало пришлось  им  хлебнуть
лиха  как на родине, так и в рассеянии на чужбине. О том, что говорили  по
этому поводу мои недруги в Проекте, я умолчу.
     Проект  между  тем  переживал один тяжелейший  кризис  за  другим.  Я
ответственен  за  них  постольку, поскольку)  уступив  Тотелю  и  Латтону,
разрешил улучшать историю на широком фронте, то есть не в отдельных местах
и  моментах,  но  на  всем  ее пространстве. Такая  стратегия,  называемая
интегральной,  привела  к  затемнению  картины  событий;  чтобы   овладеть
ситуацией,  я разместил в каждом столетии группы наблюдателей,  а  Латтону
поручил создать тайную хроницию для борьбы с временным хулиганством.
     Это  хулиганство,  которое не привиделось бы мне и в  кошмарном  сне,
стало  причиной  пресловутой  "метельной  аферы".  Она  была  делом  кучки
распоясавшихся  юнцов,  среди  которых,  увы,  попадались  наши   курьеры,
лаборанты,   секретарши  и  прочий  вспомогательный  персонал.   Множество
средневековых побасенок о сношениях с дьяволом, об инкубах и  суккубах,  о
шабашах  ведьм, о злых чарах колдуний, искушениях святых и  т.д.  возникло
под   влиянием  "дикого"  хронотуризма,  излюбленного  занятия   молодежи,
лишенной  моральных  устоев. Индивидуальный хроноцикл  представляет  собой
трубу  с  небольшим седлом и выхлопной воронкой, так что нетрудно  принять
его  за  метлу,  тем  более  при недостаточном  освещении.  Юные  срамницы
вылетали  на прогулки, преимущественно ночные, и пугали раннесредневековых
селян,  носясь над их головами на бреющем полете; к тому же у них  хватало
бесстыдства отправляться в XII или XIII век в полном дезабилье  (топлесс).
Неудивительно,  что  за неимением лучших определений в  них  видели  голых
ведьм   верхом   на   метлах.  По  странному  стечению   обстоятельств   в
расследовании аферы и отыскании виновных мне помог И.Босх, уже пребывавший
в  ссылке:  он не терял присутствия духа при виде простого времяги  и  как
живых  изобразил  в  своем  "адском" цикле отнюдь  не  чертей,  а  десятки
нелегальных хроноциклистов. Это далось ему тем легче, что многих  он  знал
лично.
     Прикинув  общее  количество жертв хронолиганских  выходок,  я  сослал
безобразников на семьсот лет назад, в XX век ("молодежные бунтари"). Между
тем  фронт  работ  расширился на сорок столетий  с  лишним;  Н.Беттерпарт,
главный  руководитель МОЙРЫ, заявил, что ситуация выходит из-под контроля,
и  потребовал  подкреплений  в  виде аварийных  бригад  хроношютистов.  Мы
привлекли  множество новых сотрудников, которых немедленно посылали  туда,
откуда  поступали  сигналы тревоги, хотя сплошь и  рядом  это  были  почти
необученные  кадры. Их концентрация в нескольких столетиях стала  причиной
серьезных  инцидентов наподобие переселения народов. И как ни пытались  мы
замаскировать выброс каждого такого десанта, все же в XX веке (примерно  в
его  середине) начались толки о "летающих тарелках", поскольку  циркуляция
слухов   облегчалась   возникшими  к  тому  времени  средствами   массовой
информации.
     Но  это  был сущий пустяк по сравнению с новой аферой, виновником,  а
затем  и  главным героем которой оказался сам шеф МОЙРЫ. В  хроношифровках
сообщалось,  что его люди не столько следят за ходом исправления  истории,
сколько  сами  включаются в исторический процесс,  а  вдобавок,  игнорируя
директивы  Латтона  и Тотеля, проводят собственную темпоральную  политику;
особенно  в  этом  усердствует  сам  Беттерпарт.  Не  дожидаясь  снятия  с
должности,  он испарился, то есть бежал, в XVIII век, где мог рассчитывать
на своих хроницейских, и не успел я оглянуться, как он уже был императором
Франции.  Столь  гнусный  поступок  требовал  сурового  наказания;  Латтон
предложил  бросить резервную бригаду на Версаль в 1807 году, но этот  план
был неприемлем, такое вторжение вызвало бы неслыханные пертурбации во всей
позднейшей  истории  - человечество поняло бы, что находится  под  опекой.
Более   смышленый   Тотель  разработал  план  "естественного",   то   есть
криптохронного,     наказания     Наполеона;     началось     сколачивание
антинаполеоновской коалиции, военные походы и прочее; увы, шеф МОЙРЫ сразу
почуял,  в  чем  дело,  и  перешел в наступление первым.  Недаром  он  был
профессиональным  стратегом и теорию знал в совершенстве;  он  по  очереди
разбил  всех врагов, которых напускал на него Тотель. Одно время казалось,
что  в России ему крышка, но и оттуда он как-то выкарабкался, а между  тем
пол-Европы  обратилось в руины и пепелище. Наконец, отодвинув  в  сторонку
своих  подчиненных-историотворцев, я сам разделался с Наполеоном. Впрочем,
мне ли этим хвастаться!
     С  Эльбы  Наполеон бежал потому, что я не успел позаботиться о  более
подходящем  месте  ссылки, заваленный множеством дел.  Отныне  виновные  в
служебных проступках, не ожидая дисциплинарных последствий, сами бежали  в
глубокое прошл