раз  в  упоении.
Глаубон   покинул  арену  биотической  жизни  глубоко  разочарованный,
убедившись в крахе своего великого плана.
     Позже,   на   рубеже  XXXI-XXXII  столетий,  разгорелась   борьба
диадохов;   планета   распалась   на  провинции,   население   которых
телотворилось в соответствии с директивами местных властей.  Это  было
уже в эпоху постмонстролитической Контрреформации. От прежних столетий
остались  скопища полуразвалившихся городов и эмбрионариев, резервации
(в  которые  лишь от случая к случаю наведывались летучие  контрольные
патрули), опустевшие сексострады и иные реликты прошлого, которые кое-
где,  хоть и в искалеченном виде, доживали свой век. Тетрадох Гламброн
установил  цензуру генетических кодов, и некоторые виды  генов  попали
под  запрет;  однако  нецензурные индивиды либо подкупали  контрольные
органы,  либо  использовали в публичных местах биомаски и  бутаформы;
хвосты приклеивали к спине пластырем или украдкой засовывали в штанину
и т.д. Все эти ухищрения были секретом полишинеля.
     Пентадох  Мармозель,  действуя по  принципу  "divide  et  impera"
(Разделяй и властвуй (лат.)), в законодательном порядке увеличил число
разрешенных  полов.  При нем наряду с мужчиной  и  женщиной  появились
двужчина,  дваба и два вспомогательных пола - уложники и  поддержанки.
Жизнь,  особенно  эротическая,  при  этом  пентадохе  усложнилась   до
крайности.  Вдобавок тайные организации свои собрания  устраивали  под
видом  поощряемых властями шестерных (гексуальных) сношений,  так  что
проект  пришлось урезать до минимума: до наших дней сохранились только
двужчина и дваба.
     При  гексадохах обычным делом стали телесные намеки,  позволявшие
обойти  хромосомную цензуру. Я видел изображения дихтонцев, у  которых
ушные  раковины  переходили  в  небольшие  лодыжки.  Неизвестно  было,
прядает  подобный субъект ушами или же намекает своими  движениями  на
пинок  под зад. В некоторых кругах ценился язык, законченный небольшим
копытцем. Правда, он был неудобен и ни на что не годился, но в этом-то
и  выражался дух соматической независимости. Гурилла Хапсдор,  слывший
либералом, позволил особо заслуженным гражданам иметь сверхнормативную
ногу;  это  было  высоким  отличием, а впоследствии  добавочная  нога,
утратив   свой   пешеходный  характер,  стала  всего   лишь   символом
занимаемого  поста;  высшие чиновники имели до девяти  ног;  благодаря
этому ранг дихтонца сразу был виден даже в бане.
     В  годы  правления сурового Рондра Ишиолиса выдача разрешений  на
дополнительный  телесный метраж была приостановлена, а  у  виновных  в
нарушении  закона даже конфисковывали ноги; Ишиолис, по слухам,  хотел
вообще упразднить все конечности и органы, кроме жизненно необходимых,
а также ввести микроминиатюризацию, так как площадь строящихся квартир
все  сокращалась; но Бгхиз Гварндль, правивший после него, отменил эти
директивы  и  допустил хвост под предлогом, что  его  кисточкой  можно
подметать пол.
     Потом,   при   Гонде  Гурве,  появились  так  называемые   нижние
уклонисты,  которые  множили  число  конечностей  нелегально;   а   на
следующей стадии, когда власть еще более ужесточилась, опять появились
или, скорее, попрятались языконогти и прочие бунтарские органеллы. Эти
социальные колебания все еще продолжались, когда я прибыл на Дихтонию.
То,  чего  никак  не удалось бы осуществить во плоти,  изображалось  в
порнобиолитературе  -  нелегальных,  строго  запрещенных  изданиях;  в
монастырской  библиотеке  их  было  хоть  пруд  пруди.  Я   пролистал,
например,  манифест, призывающий к созданию головотопа, который  ходил
бы  на  голове;  а  плод фантазии другого анонимного автора,  аэротик,
должен был парить в воздухе на воздушной подушке.
     Познакомившись в общих чертах с планетарной историей, я взялся за
текущую  научную литературу; центром проектно-исследовательских  работ
является   теперь   КОСТОПРАВ  (Комитет  по   Стандартизации   Органо-
Психических   Разработок   и  Выкроек).  Благодаря   любезности   отца
библиотекаря  я  мог  ознакомиться с самыми последними  исследованиями
этого  органа.  Так,  например,  инженер-телостроитель  Дергард   Мних
разработал  образец под рабочим названием пантелист,  или  вездельник.
Проф.    д-р   инж.   маг.   Дбанд   Рабор,   руководитель    большого
исследовательского  коллектива, работает над смелым,  хотя  и  спорным
проектом  так называемого связунчика, который должен стать воплощением
понятия "связь" в трех смыслах: почтовом, любовном и вилки с бутылкой.
Я  также  смог ознакомиться с перспективно-футурологическими  работами
дихтонских телологов; мне показалось, что в целом телостроение зашло в
тупик,   хотя  конструкторы  пытаются  покончить  с  застоем;   статья
директора КОСТОПРАВА проф. Иоахама Грауза в ежемесячнике "Голос  тела"
заканчивалась  словами:  "Как  можно  не  перетеляться,   если   можно
перетеляться?"
     Эти упорные штудии настолько утомили меня, что, сдав в библиотеку
последнюю стопку прочитанных книг, я целую неделю ничего не  делал,  а
только загорал в мебельной роще.
     Я  спрашивал настоятеля, что он думает о биотической ситуации. По
его  мнению, для дихтонцев уже нет возврата к человеческому  облику  -
слишком   далеко  они  от  него  отошли:  в  результате   многовековой
идеологической обработки этот облик вызывает в них такое предубеждение
и такое всеобщее отвращение, что даже им, роботам, появляясь прилюдно,
приходится  закрывать себя целиком. Тогда я спросил  (после  ужина  мы
были  одни  в  трапезной), какой, собственно, смысл имеет  в  подобной
цивилизации монашеское служение и вера?
     В голосе настоятеля я ощутил улыбку.
     -  Я  ждал этого вопроса, - сказал он. - Я отвечу на него дважды,
сначала  попросту,  потом  более тонко. Если  попросту,  дуизм  -  это
"надвое бабка гадала". Ибо Бог есть тайна до такой степени, что нельзя
быть  совершенно уверенным даже в самом его бытии. Либо он существует,
либо нет; отсюда название нашей веры. А теперь еще раз, но глубже: Бог
Достоверный не есть совершенная тайна, коль скоро по крайней  мере  на
том  его  можно поймать (а тем самым и ограничить), что Он существует.
Его  гарантированное бытие было бы оазисом, местом успокоения, лености
духа,  и потому-то в трудах по истории религии ты видишь прежде  всего
многовековое,  неустанное,  до  крайности  напряженное,  доходящее  до
безумия  усилие  мысли,,  которая  вечно  громоздила  один  на  другой
аргументы  и  доказательства его существования и  вечно  рассыпающуюся
постройку  возводила из руин и обломков заново. Мы не  утруждали  тебя
изучением  наших теологических книг, но если бы ты в них заглянул,  то
увидел бы дальнейшие стадии естественной эволюции веры, еще незнакомые
более молодым цивилизациям. Догматическая фаза не обрывается вдруг, но
переходит  из состояния замкнутости в состояние открытости, когда,  на
диалектический  лад,  после  догмата  о  непогрешимости  главы  Церкви
провозглашается  новый  догмат  -  неизбежной  недостоверности   любых
суждений  по  вопросам  веры.  Этот догмат  гласит:  "Все,  что  можно
помыслить  ЗДЕСЬ,  никак  не соотносится с тем,  что  пребывает  ТАМ".
Уровень абстракции уходит все выше и выше: заметь, что дистанция между
Богом и разумом с течением времени возрастает - везде и всегда!
     Прежде,  в  древних откровениях, Господь постоянно вмешивался  во
все:  хороших живьем забирал на небо, плохих поливал серой,  сидел  за
первым  попавшимся кустом - и лишь потом начал отдаляться,  утрачивать
наглядность, человекообразие, бородатость; исчезли школьные пособия  в
виде  чудес, эффектные учебные опыты - такие, как переселение бесов  в
свиней  и  ангельские  инспекции, - словом, вера  обходилась  уже  без
ярмарочной  метафизики;  из  области чувств  она  переходила  в  сферу
абстракции.  Но  и  тогда  не было недостатка  в  доказательствах  Его
существования,  формулируемых на языке санкторной алгебры  или  какой-
нибудь  еще  более  элитарной герменевтики. В конечном  счете  процесс
абстрагирования достигает вершины, на которой объявляют о смерти Бога,
взамен  обретая стальной, леденящий и жутковатый покой, -  тот  самый,
что  становится  уделом  живых, навсегда оставленных  теми,  кого  они
любили больше всего.
     Манифест  о  смерти  Бога  оказывается  поэтому  новым  маневром,
который   должен  избавить  нас  -  хотя  и  к  нашему  ужасу   -   от
метафизических хлопот. Мы одни, и будем делать, что захотим, или то, к
чему ведут нас очередные открытия. Так вот: дуизм пошел еще дальше;  в
нем  ты веруешь, сомневаясь, и сомневаешься, веруя; но и это состояние
не  может  быть  окончательным. Согласно некоторым отцам  прогнозитам,
эволюции  и революции, то есть обороты и перевороты вер, не  протекают
одинаково  в  целом  космосе, и есть весьма могущественные  и  великие
цивилизации,  которые  пробуют всю Космогонию  обернуть  антигосподней
провокацией. Согласно этой догадке, есть где-то на звездах народы, что
пытаются прервать ужасное молчание Бога, угрожая Ему КОСМОЦИДОМ и  тем
самым бросая Ему вызов: им нужно, чтобы вся Вселенная стянулась в одну
точку  и  сама  себя сожгла в пламени этой последней  судороги;  можно
сказать,  что  низвержением Господня творения они  пытаются  заставить
Господа хоть как-то заявить о себе; и пусть мы не знаем об этом ничего
достоверного,  психологически  подобный  замысел  представляется   мне
возможным.  Но  вместе  с тем и напрасным, ибо устраивать,  вооружаясь
антиматерией,  крестовые походы на Господа Бога - не  слишком  удачный
способ до Него достучаться.
     Я  не  мог  удержаться  от  замечания, что  дуизм,  похоже,  либо
совпадает с агностицизмом или "не до конца уверенным в себе атеизмом",
либо  он  - вечное колебание между двумя полюсами: "есть" и "нет".  Но
если  в  нем  имеется хоть крупица веры в Бога, то  чему  служит  мона
стырская жизнь? Кому хоть что-нибудь дает это сидение в катакомбах?
     -  Слишком много вопросов сразу! - произнес отец Дарг. - Подожди.
А что нам, по-твоему, следовало бы делать?
     - То есть как это? Ну, хотя бы миссионерствовать...
     -  Значит, ты так ничего и не понял! Ты и ныне далек от меня, как
при первой нашей встрече! - сказал настоятель с глубокой грустью.-  Ты
полагаешь,    нам    следовало    бы    заняться    проповедничеством?
Миссионерством? Обращением в нашу веру?
     - А разве вы, отец, думаете иначе? Как же так? Разве не таково во
все времена ваше призвание? - удивился я.
     - На Дихтонии, - произнес настоятель, - возможен миллион вещей, о
которых ты и не подозреваешь. У нас без труда можно стереть содержимое
индивидуальной   памяти   и   опустевший   разум   заполнить    новой,
синтетической  памятью,  так  что подвергнутому  этой  операции  будет
казаться, будто он пережил то, чего никогда не было, и ощущал то, чего
никогда не ощущал, - словом, можно сделать его Кем-то Иным, чем он был
раньше.  Можно  переделывать характер и личность, то есть  преображать
сластолюбивых насильников в кротких самаритян и наоборот; атеистов - в
святых,  аскетов - в беспутников; можно оглуплять мудрецов, а  глупцов
делать гениями; пойми, что все это очень легко и ничто МАТЕРИАЛЬНОЕ не
препятствует  таким переделкам. А теперь призадумайся  хорошенько  над
тем, что я тебе скажу.
     Доводам наших проповедников поддается даже твердокаменный атеист.
Допустим,  такие  апостолы-златоусты обратят в  нашу  веру  сколько-то
посторонних. В конечном результате этой миссии изменится сознание тех,
кто  раньше  не  верил,  и они уверуют. Это очевидно,  не  так  ли?  Я
согласился.
     - Превосходно. А теперь учти, что эти люди изменят свои убеждения
в  вопросах  веры,  потому что мы, снабжая их информацией  посредством
вдохновенных слов и ораторских жестов, определенным образом перестроим
их  мозги.  Однако  того же конечного результата - внедрения  в  мозги
истовой  веры  и  влечения к Господу - можно  достичь  в  миллион  раз
быстрей  и  надежней, применяя подобранную гамму биотических  средств.
Так  зачем  же,  имея  к  своим  услугам столь  современные  средства,
миссионерствовать   старомодным  внушением,  проповедями,   речами   и
лекциями?
     -  Да неужели вы это серьезно! - воскликнул я. - Ведь это было бы
безнравственно!
     Настоятель пожал плечами.
     -  Ты говоришь так, потому что ты - дитя другой эпохи. Ты, верно,
думаешь, будто мы действовали бы хитростью и обезволиванием,  то  есть
при  помощи  "криптомиссионерской" тактики,  тайком  рассеивая  какие-
нибудь  химикаты  либо  обрабатывая  умы  какими-нибудь  волнами   или
колебаниями.  Но  это  вовсе не так! Когда-то  у  нас  велись  диспуты
верующих   с   неверующими,   на   которых   единственным   средством,
единственным  оружием  была словесная мощь  доводов  обеих  сторон  (я
оставляю в стороне "диспуты", в которых аргументом был кол, костер или
плаха).  Ныне подобный диспут велся бы при помощи технических  средств
аргументации.  Мы  бы  действовали орудиями обращения,  а  закоренелые
оппоненты контратаковали бы средствами, долженствующими переделать нас
по их образцу или, по крайней мере, обеспечить им невосприимчивость  к
нашим миссионерским приемам. Шансы обеих сторон на выигрыш зависели бы
от  эффективности  технических средств, так же как  некогда  шансы  на
победу в диспуте зависели от эффективности словесной аргументации. Ибо
обращать  неверующих  -  значит  передавать  информацию,  заставляющую
уверовать.
     -  И  все  же,  -  упорствовал я, -  это  было  бы  не  настоящее
обращение!  Ведь  препарат, возбуждающий жажду веры  и  алкание  Бога,
фальсифицирует сознание: он не взывает к свободе разума, но принуждает
его и насилует!
     -  Ты забываешь, кому и где говоришь это, - отвечал настоятель. -
Уже  шестьсот  лет  как  у нас нет ничего похожего  на  "естественное"
сознание.  А  значит, нет и возможности отличить навязанную  мысль  от
естественной, поскольку теперь уже незачем тайком навязывать какие  бы
то  ни  было убеждения. Навязывают нечто более раннее и вместе  с  тем
окончательное - то есть мозг!
     -  Но  даже  этот навязанный мозг обладает нормальной логикой!  -
возразил я.
     -  Верно.  Однако приравнивать прежние диспуты о Боге к  нынешним
было  бы неправомерно лишь в том случае, если бы в пользу веры имелась
логически  неопровержимая  аргументация,  заставляющая  разум  принять
конечный  результат столь же непререкаемо, как это делает  математика.
Но,  согласно  нашей теодицее, такой аргументации  быть  не  может.  И
потому  история верований знает отступничества и ереси, но  в  истории
математики  ничего  подобного мы не видим; нет и не было  математиков,
которые  отказывались  бы  признать, что имеется  один  только  способ
прибавить  единицу к единице и что результатом такого  сложения  будет
число два. Но Бога математически не докажешь. Расскажу тебе о том, что
случилось двести лет назад.
     Некий  отец  компьютер  вступил в спор с неверующим  компьютером.
Этот   последний,  будучи  новейшей  моделью,  располагал   средствами
информационного воздействия, неизвестными нашему клирику; он  выслушал
его  аргументацию  и  сказал:  "Ты меня проинформировал,  а  теперь  я
проинформирую   тебя,  что  не  займет  и  миллионной  доли   секунды;
преображение   наступит  немедля  -  но  не  Господне!"   После   чего
дистанционно  и молниеносно проинформировал нашего отца так,  что  тот
веру утратил! Что скажешь?
     -  Ну,  если  и это не было насилием над природой, то  просто  не
знаю! - воскликнул я. - У нас это зовется манипуляцией сознанием.
     -  Манипулировать  сознанием, - промолвил  отец  Дарг,  -  значит
связывать дух незримыми путами подобно тому, как можно связывать  тело
видимым образом. Мысль подобна писанию от руки, а манипулировать ею  -
значит водить пишущей рукою так, чтобы она выписывала иные знаки. Это,
конечно,  насилие!  Но  тот  компьютер  действовал  по-другому.  Любое
заключение исходит из каких-то данных, а убеждать оппонента  -  значит
при помощи произносимых слов переставлять данные в его уме. Именно это
и совершил тот компьютер, только без всяких речей. Формально он сделал
то  же  самое,  что и прежний, обычный дискутант, но иными  средствами
коммуникации.  Он  мог  поступить  так,  потому  что  благодаря  своим
способностям  видел ум оппонента насквозь. Представь  себе,  что  один
шахматист  видит  лишь  доску  с  фигурами,  а  другой,  сверх   того,
прозревает еще мысли противника. Он победит его наверняка, не совершая
над  ним  никакого  насилия. Как ты думаешь, что мы  сделали  с  нашим
братом, когда он вернулся к нам?
     -   Наверно,  вы  сделали  так,  чтобы  он  снова  уверовал...  -
неуверенно отозвался я.
     -  Нет, поскольку он не давал согласия. Так что мы не могли этого
сделать.
     - Теперь я уже ничего не понимаю! Ведь вы поступили бы в точности
так же, как и его противник, только наоборот!
     -  Да  нет  же.  Уже  нет, ибо наш бывший  брат  не  желал  новых
диспутов.  Понятие  "диспут"  изменилось  и  значительно  расширилось,
понимаешь? Тот, кто соглашается ныне на диспут, должен быть  готов  не
только  к словесным атакам. Наш брат проявил, увы, печальное неведение
и   наивность;  а  ведь  он  мог  бы  поостеречься,  ибо  тот  заранее
предупреждал  о своем перевесе; но у него в голове не помещалось,  что
его  неколебимая  вера  может перед чем-либо не устоять.  Теоретически
имеется  выход из этой эскалационной ловушки: нужно изготовить  разум,
способный  учесть ВСЕ сочетания ВСЕХ ВОЗМОЖНЫХ данных; но так  как  их
множество  обладает  бесконечной мощностью, лишь  бесконечному  разуму
было  бы по силам обрести метафизическую достоверность. Такого  разума
нельзя  построить наверняка. Как бы мы ни старались, мы  строим  нечто
конечное, а если и есть бесконечный компьютер, то единственно Он.
     Так  что  на новом уровне цивилизации спор о Всевышнем не  только
может,  но и должен вестись при помощи новых техник - если его  вообще
желают  вести.  Ибо  информационное оружие по ОБЕ  СТОРОНЫ  изменилось
ОДИНАКОВО, и положение борющихся в таком случае симметрично, а  потому
тождественно  положению участников средневековых диспутов.  Это  новое
миссионерство можно признать безнравственным лишь в том  случае,  если
признать  безнравственным обращение язычников в  древности  или  споры
прежних  теологов  с  атеистами.  Всякий  иной  способ  миссионерского
служения  уже невозможен, поскольку тот, кто ныне хотел бы  уверовать,
уверует  наверняка,  а тот, кто обладает верой и желает  ее  утратить,
наверняка утратит ее - при помощи соответствующих процедур.
     - Но тогда, в свою очередь, можно было бы воздействовать на орган
воли, внушая желание верить?
     - Так оно и есть. Как ты знаешь, некогда было сказано, что Бог на
стороне  больших  батальонов.  Теперь, согласно  принципу  техногенных
крестовых   походов,   он  оказался  бы  на   стороне   более   мощных
веровнушающих  аппаратов;  но  мы  не  считаем,  будто  нам  следовало
втянуться  в эту гонку боголюбивых и богоборческих вооружений;  мы  не
хотим   вступать   на   путь  эскалации,  при  которой   мы   построим
веровнушитель, а они - веротушитель, мы обратим туда, а они обратно, и
будем  так  бороться веками, превратив монастыри в кузницы  все  более
действенных средств и приемов, внушающих алкание веры!
     - Не могу поверить, - сказал я, - что нет иного пути, кроме того,
на который вы, отец, мне указываете. Ведь логика для всех одна, не так
ли? А естественный разум?
     -  Логика - это орудие, - отвечал настоятель, - а орудие само  по
себе  еще ничего не значит. Ему нужен лафет и направляющая рука,  а  у
нас  и  то  и  другое можно вылепить, кому как захочется.  Что  же  до
естественного разума, то разве я и другие отцы естественны? Мы, как  я
тебе  уже  говорил, не что иное, как лом, а наше "Верую" для тех,  кто
нас  изготовил, а по