низу лежала глубокая  тень,  в
которую свет  наших  фар  врезался  двумя  желтыми  полосами.  Эти  полосы
упирались в груду щебня, загородившую нам путь.  Я  запустил  двигатель  и
начал отводить машину назад. Воя на заднем  ходу,  автомобиль  съехал  под
огромную отвесную стену. Свет, исходивший от нее,  ударил  в  окна,  и  на
секунду в наших шлемах задрожали голубоватые огоньки. Пришлось вернуться и
ехать другой дорогой. По широкой спирали  мы  поднялись  на  верхний  ярус
улицы. Двигатель работал ровно и тихо; только  под  звеньями  гусениц  все
время трескались и разлетались осколки стеклянной массы. Мы ехали метрах в
двадцати над нижним ярусом; с обеих сторон двигались яйцеобразные  купола,
иногда попадался плоский диск,  стоящий  на  огромных  колоннах  и  слегка
наклонный, как циферблат  апокалиптических  солнечных  часов,  встречались
подковообразные  пролеты  и  снова  здания,  похожие  на   книги   или   с
вертикальными рядами  полукруглых  выступов,  окруженные  пучками  гладких
труб. Двигатель шумел, мы проезжали улицу за улицей, а картина была все та
же: бесконечный, безмолвный, без конца и края город светился в темноте;  в
глухой тишине потрескивал щебень под гусеницами; одни кварталы отступали и
скрывались, а на их место выплывали новые, такие большие  и  высокие,  что
холодный блеск их верхушек прятался в тумане, плывшем с невидимого неба.
   На перекрестке дорога, по которой мы ехали, спустилась отлогой спиралью
на середину площади,  окруженной  широкой  раскинутой  анфиладой.  Здания,
казавшиеся с высоты  верхнего  яруса  еще  более  монументальными,  вблизи
представляли мрачное зрелище и были покрыты тонкой сеткой трещин.  Кое-где
стены осели, как пласты воска, опаленные жаром, и с  них  свисали  толстые
сплетения застывшей стекловидной массы. Миновав площадь, мы попали в узкий
промежуток  между  двумя  крыльями   огромного   здания,   поднимавшегося,
казалось, до облаков. В глубине мелькали хороводы  огней,  то  высоко,  то
низко, а мимо нас плыли контуры зданий, все более  текучие,  одни  странно
изуродованные, словно вздутые, другие с сорванными и скрученными в  трубки
кусками светящейся массы, сверкавшей, даже будучи раздробленной  в  мелкую
пыль. Мы заметили, что вращающиеся гусеницы нашего автомобиля тоже  начали
светиться.
   Иногда во время этой бесконечной езды мне казалось, будто все  плывущее
мимо нас лишь беспорядочное нагромождение  самых  разнообразных  минералов
или образовавшиеся в течение  целых  эпох  залежи  гигантских  кристаллов,
опаленных вулканическим огнем, потрескавшихся и выветрившихся  в  ураганах
пустыни. Но вдруг  из-под  щебня  появлялся  участок  гладкой  как  стекло
мостовой или мелькал на углу кусок  трубы  со  следами  швов  на  выпуклой
поверхности - несомненное доказательство работы  каких-то  живых  существ.
Тогда я шире открывал глаза и  прижимал  шлем  к  стеклу,  чтобы  увидеть,
наконец,  хоть  одного  из  обитателей  этого  безмолвного,  хотя  и  ярко
освещенного города.
   Тем временем здания, мимо  которых  мы  ехали,  становились  все  более
странными и причудливыми. То здесь, то там среди светящихся  плит  темнели
клубки как бы оборванных щупальцев, змей или кабелей. Потом, когда  сверху
дорогу пересек темный силуэт моста, мне показалось, что под опорами  лежат
огромные звериные туши, от которых свет отражается  серебристыми  бликами,
как от громадных рыб. Вблизи я разглядел висячие воздушные конструкции,  а
под ними лежащие грудой длинные сплюснутые сигары,  словно  корпуса  ракет
или самолетов, окруженные спиральными поясами, погнутыми  и  разорванными.
Мы въехали под развалины моста, на миг погрузились в полный мрак,  который
фары прорезали надвое желтыми полосами, и вынырнули по другую сторону. Тут
уже не было  даже  и  следа  мостовой,  а  грунт  превратился  в  какую-то
полустеклянную,  полушлаковую  заскорузлую  массу,  по  которой   гусеницы
скользили, ломая тонкую корку, попадали в пустоты и начинали буксовать  со
страшным лязгом.
   В отдалении  светились  гладкие  массивы  огромных  откосов,  а  вокруг
простиралась холмистая пустыня, на которой стояли блоки, словно  застывшие
в момент плавания,  -  исковерканные,  переплетенные,  как  увеличенные  в
тысячи раз фестоны, витки и гирлянды,  в  которые  превращается,  оплывая,
парафиновая свеча.
   Кое-где  торчали  обломки  конструкций,  скелеты,  на  которых   застыл
стекловидный строительный материал. Они поднимались над грудами  развалин,
развороченные, черные, отсвечивающие ржавыми пятнами в свете  фар.  Ночная
темнота, отгоняемая на улицах к небу высокими  зданиями,  лежала  здесь  у
самой земли. Вдруг, когда машина, объезжая неглубокую  воронку,  повернула
вбок, в полосах света наших фар мелькнули две скрюченные фигуры. Я  тотчас
же затормозил и дал задний ход, одновременно направив в  ту  сторону  сноп
света. На тлеющем голубоватом фоне  выделялись  фигуры  двух  карликов.  Я
усилил свет - это были два обломка  столбов,  наполовину  погрузившихся  в
грунт.
   Дальше здания исчезли словно выкорчеванные и теперь видны были только в
отдалении.  Неподвижно  светясь,  они  опоясывали   пространство   широким
кольцом.
   Здесь, где мы ехали, весь  грунт  светился  мутным,  словно  проходящим
сквозь фильтр, светом: фосфоресцирующий шлак был смешан  с  темным  не  то
каменным, не то металлическим щебнем.  Ехать  было  все  труднее:  равнина
переходила в небольшой, но крутой склон. Двигатель захлебывался  от  рева,
гусеницы, напрягаясь, пронзительно скрежетали, зарываясь временами чуть ли
не по самые оси. Вдруг двигатель взвыл от перегрузки. Мы достигли  вершины
склона, и я затормозил.
   Под нами зиял неглубокий кратер. От него  исходил  мутный  колеблющийся
неровный свет с грязно-фиолетовыми, желтоватыми и зелеными оттенками,  как
от гнилья. Дно было гладкое, вогнутое, пустое, но в глубине образующей его
стеклянистой массы маячили какие-то  вплавленные  в  нее,  как  в  янтарь,
жилистые скрюченные тени, корпуса машин, фигуры.
   "Что это значит?.. Где мы?" - хотел я спросить, но горло сжала  спазма,
и мне не удалось произнести ни звука. Кто-то коснулся моего  плеча  и  дал
знак  повернуть.  Я  молча  кивнул,  запустил  двигатель,  и  мы  медленно
двинулись вокруг кратера; а за  стеклами  плыли  черные,  погрузившиеся  в
грунт развалины, словно корпуса огромных машин, слившиеся в  бесформенную,
оплывшую массу. Наконец мы вернулись на нижний ярус улицы, где ехать  было
легче.
   Автомобиль, подскакивая на неровностях, шел у подножья больших  зданий.
Я стиснул руки на штурвале и, вслушиваясь в шум двигателя, смотрел вперед,
а улицы вились и вились без  конца.  Сверху  отбрасывали  отсвет  огромные
гладкие стены, закругленные углы,  опоры,  колонны;  над  нами  проплывали
черные навесы других ярусов. Я не мог оторвать взгляда от этого зрелища  -
такого величавого и неподвижного, словно все, что здесь находилось, должно
было стоять вечность, озаряя ночь  все  тем  же  голубоватым  сиянием.  От
обилия впечатлений я был словно в тумане и иногда забывал даже, что  рядом
сидят товарищи; мне казалось, будто это путешествие во мраке  продолжается
не часы, а целые  годы.  Случайно  обернувшись  и  увидев,  что  Райнер  с
Арсеньевым записывают показания приборов и сравнивают движения стрелок  на
индикаторах излучения, я удивился, как может их занимать  еще  что-нибудь,
кроме этих безмолвных светящихся контуров, проплывающих за окнами.
   В течение последней четверти часа астроном несколько  раз  дотрагивался
до моего плеча, приказывая сворачивать то вправо, то  влево;  я  не  сразу
понял, чем он руководствуется в выборе пути,  но  потом  заметил,  что  он
следит за шкалой индукционного аппарата.
   Когда  мы  выехали  на  более  широкую  улицу,  астроном  приказал  мне
остановиться.  Двигатель   умолк.   Мы   инстинктивно   плотнее   затянули
герметические затворы шлемов и вышли через откидную дверцу. Мостовая  была
усыпана мелкими опилками, светившимися так,  словно  в  каждый  стеклянный
осколок была вплавлена серебряная искорка. Шум шагов  гулко  раздавался  в
тишине. Иногда ветер гнал по каменным плитам тучи пыли  и  свистел  где-то
поверху, как разрезаемые листы железа.
   Над нами из амбразуры остекленевшей конструкции торчал изогнутый  книзу
пучок оборванных проводов толщиной в  руку.  Дальше  из-за  плоской  стены
блока  виднелся  дугообразный  фасад  большого  здания.  В  глубине  улица
расходилась на три стороны: две ветви  шли  вверх,  третьей  был  тоннель,
обращенный к нам огромным светящимся  устьем.  Внутри  он  суживался,  как
конусообразная, закрученная в виток раковина.
   Арсеньев некоторое время смотрел на индикатор,  потом  взял  у  Райнера
индукционный аппарат, перевесил его через плечо и вызвал нас. Мы собрались
возле него. Последним подошел Солтык: он долго  стоял  у  машины,  пытаясь
направить свет фар вглубь винтового тоннеля.
   - Нам понадобятся инструменты, - сказал Арсеньев.
   Как  только  мы  вышли  из  машины,   наушники   наполнились   мелкими,
надоедливыми потрескиваниями; и чтобы лучше слышать друг друга, мы  должны
были сближать шлемы.
   - Нам нужен кран с клещами,  ломы  и  заряды  фульгурита,  -  продолжал
астроном.
   Он оглядел нас поочередно, потом решил:
   - Смит останется со мной, а вы возвращайтесь  на  ракету.  Посылаю  вас
обоих, потому что Осватич  еще  лежит,  а  Лао  Цзу  чувствует  себя  лишь
немногим лучше. - Он взглянул на часы. -  Дорога  туда  и  обратно  должна
занять не более трех часов, включая время, нужное для погрузки материалов.
   - Ехать сейчас же? - спросил Солтык, делая шаг к машине.
   - Да.
   Инженер сел первым, за ним влез Райнер.  Двигатель  зашумел,  и  машина
двинулась, слегка покачиваюсь. Мы следили за ней глазами: она скрылась  за
поворотом, и некоторое время  еще  слышался  громкий  рокот  двигателя,  -
очевидно, машина пробивалась через кучу  песка  или  щебня,  -  потом  все
утихло, только высоко над нами свистел ветер.
   - Профессор... - сказал я. Он не услышал. Мелкие, частые  потрескивания
раздавались в наушниках все  время,  словно  на  натянутую  пленку  тонкой
струйкой сыпался мак.
   - Профессор, - повторил я громче, - где... они?
   Он понял, подошел ко мне. Окошко его шлема  было  в  тени,  и  каска  с
торчащими сетками радароскопов, к виду которой  мы  уже  привыкли,  сейчас
вдруг поразила меня.  Мелькнула  безумная  мысль:  "Действительно  ли  это
Арсеньев, мой товарищ, человек?.." Но в следующее мгновение  я  увидел  за
стеклом шлема его ясные, светлые глаза.
   - Они исчезли, - сказал он.
   - Как? Каким образом? Все?..
   - Этого я не знаю. Больше ни о чем не спрашивайте сейчас.  Индукционный
аппарат показывает, что где-то недалеко проходят подземные кабели...
   - Поэтому мы остались здесь?
   - Да, я ищу главный силовой кабель. Быть может, нам  удастся  добраться
до места, откуда все началось...
   Помолчав, астроном добавил:
   - Сейчас мы должны разойтись. Каждый отойдет на четыреста  шагов  и  по
спиральной линии вернется на то место, где  мы  сейчас  стоим,  все  время
стараясь обнаружить акустическое эхо. Кто найдет его первым, даст  другому
знать красными ракетами. На радиосвязь полагаться нельзя. Все ясно?
   - Да.
   Он повернулся и  двинулся  крупными,  легкими  шагами.  Я  постоял  еще
секунду, потом взглянул  на  гирокомпас  и  направился  в  противоположную
сторону.


   Свой радиоаппарат я выключил. Сапоги гулко стучали по каменным  плитам.
Эхо шагов раздавалось в пустоте с удвоенной силой. Приближаясь  к  стенам,
сверкающим холодным блеском, я видел свою неясную тень на мостовой. Я шел,
как мне приказал Арсеньев, двигая в обе стороны устьем аппарата, и  считал
шаги. Отсчитав четыреста, повернул обратно. Пока  мне  не  удалось  ничего
обнаружить. Красный глазок внутри  шлема  -  указатель  радиоактивности  -
светился слабо, что говорило лишь о незначительных  следах  излучения,  но
его свет усиливался, когда я приближался к стенам. Я поднял  голову.  Там,
выше, стены резко обрывались под черным как  смоль  небом.  Я  шел  еще  с
минуту, когда вдруг услышал за собой шаги.
   Это не было эхо.
   Все мое лицо покрылось потом. Теперь я был уверен, что за  мною  кто-то
идет, и этот "кто-то" -  не  человек.  Я  неожиданно  остановился  -  шаги
утихли; шагнул вперед - они раздались снова.
   Меня охватил гнев. Обернувшись, я сорвал с плеча лучевое  ружье,  навел
его и, наклонившись, как для прыжка, принялся вглядываться  вглубь  улицы.
Она была пуста. В тусклом сиянии виднелась она вся, суживающаяся  вдали  и
сливавшаяся с другими отсветами. С  минуту  я  тщетно  вглядывался,  потом
перекинул ружье через плечо... и услышал  звук  шагов...  Поднял  ружье...
шаги раздались снова... Ну да! Звук, который я принимал за шаги,  издавала
пряжка ремня, ритмично постукивавшая о складки комбинезона, а  я  принимал
этот близкий, у самого уха, шелест за эхо шагов.
   Пристыженный, я повернулся. В этот момент над зданием  один  за  другим
появились три красных огня. Они вспыхнули и  начали  медленно  спускаться,
таща за собою хвосты пурпурных искр.  Я  прибавил  шагу  и  вскоре  увидел
Арсеньева: он стоял на эллиптической возвышенности.
   - Кажется, здесь, - сказал он.
   Мы свернули в сторону. Там открывался  неглубокий  тоннель;  его  устье
было похоже на выгнутую книзу, разверстую пасть кита. Сходство усиливалось
висевшими над входом короткими стеклянными шипами или клыками. Внутри было
темно. Арсеньев включил фонарик и вошел, я - за ним. Дорога вела  вниз  по
наклонной поверхности, извивавшейся спиралью.
   Мы спускались долго. Иногда в  стенах  открывались  овальные  отверстия
других  тоннелей;  тогда  Арсеньев  взглядывал  на  стрелку  индукционного
прибора: мы шли все время по следу невидимого кабеля.  Вдруг  мы  услышали
совсем другой звук: под ногами был  металл  Путь  преградили  три  большие
трубы,  идущие  от  стены  к  стене.  В  просвете  между   ними   струился
колеблющийся свет Мы с трудом протиснулись под самой нижней трубой. Я влез
первым и зажмурился, ослепленный.
   Перед нами была залитая светом наклонная дорога. Еще шагов двадцать,  и
появился большой  зал.  Потолок  его  переливался  рассеянным  зеленоватым
блеском, как поверхность моря,  освещенная  солнцем.  Свет  равномерно  то
усиливался, то ослабевал. Зал был  круглый,  с  двух  сторон  ограниченный
выступающими откосами. Хорошее  освещение  позволило  мне  убедиться,  что
замеченное мною еще в тоннеле не было ошибкой: тонкая  пленка  глазури  на
каменных стенах доказывала, что здесь когда-то пылал  небывалый  жар.  Под
откосами лежали не расплавившиеся до конца цилиндры  из  белого  вещества,
похожего на фарфор. С потолка из  отверстий,  откуда  торчали  обломанные,
оплавленные трубки, свисали десятки оборванных проводов. Некоторые из  них
доходили до цилиндров на полу,  другие  -  до  каких-то  шаров  с  рогами,
расходящимися лучами из выпуклости в самом центре потолка Но не этот  хаос
загадочных устройств так поразил нас, что  мы,  окаменев,  остановились  у
входа.
   В дальней стене виднелась  большая  вогнутая  поверхность,  по  которой
двигались змеевидные линии - длинные кривые  линии,  светившиеся  синим  и
белым  светом.  Иногда  они  соединялись  в  пучки,  колебались  и   снова
расходились в разные стороны. Это были  словно  ожившие  участки  огромной
карты. Это и была карта - большая, своеобразная карта.
   Присмотревшись  к  ней  внимательно,  я  увидел,  что  за  стекловидной
поверхностью простирается глубина, полная огней, мелких  искр  и  больших,
как лампы, шаров, которые вращались, удалялись,  приближались,  скрещивали
свои пути и проходили мимо друг друга.
   Я услышал дыхание  Арсеньева:  он  стоял  рядом  со  мной.  Перед  нами
двигались эклиптики, рассыпались букеты звезд, а черная густая  туманность
покрывала, словно туча, группы пульсирующих  светил.  Иногда  пространство
прорезывал яркий  луч,  словно  гоня  одну  из  планет,  а  она,  вращаясь
медленно, тяжело и спокойно, показывала нам контуры неизвестных материков.
Там, где свет только брезжил, поднимались и опускались архипелаги звезд.
   Было очень жарко. На потолке пульсировал свет, и наши укороченные  тени
на освещенном полу то расплывались, то вдруг заострялись.
   - Где мы находимся? - спросил я недоуменно. - Это какой-то планетарий?
   Арсеньев молча направился вперед. Мы миновали середину зала.  За  одним
из откосов открывался круглый коридор, лишь слабо освещенный  падавшим  из
зала светом.
   Арсеньев дошел до середины зала,  когда  я  обернулся,  чтобы  еще  раз
полюбоваться необычайным планетарием.
   - Там словно небо... звезды... -  сказал  я.  -  Но  что  означают  эти
светлые линии?
   И вдруг я задрожал от волнения.
   - Там... Земля.
   Я  подбежал  к  прозрачному  экрану.  Из   темноты   вынырнул   шар   в
перламутровом блеске далеких облаков. Он медленно вращался,  наклоняясь  в
эклиптике. Над ним темнела Луна в начальной фазе. В пространстве, усеянном
звездами, Земля, матово светящийся шар, подходила все ближе  и  ближе.  Ее
путь уже искривлялся. Тут я увидел, что в глубине идет Венера: я узнал  ее
по мягкому блеску, более светлому,  чем  земной.  Из  нее  вырывался  луч,
доходивший до Земли и обливавший поверхность облаков ярким светом.
   - Что это? - прошептал я, хватая Арсеньева за плечо.  Он  молча  поднял
руку и указал на что-то, чего я до сих пор не замечал: два  вырезанных  на
камне круга, перечеркнутые в одном месте прямой линией.
   - Что это значит?
   - Теперь уже ничего, -  ответил  Арсеньев.  -  Уже  ничего...  Инертное
движение однажды запущенного механизма, которое будет продолжаться...
   Он не кончил, повернулся и вошел в темный тоннель. Тоннель был не очень
широкий, так  как,  раскинув  руки,  я  мог  дотронуться  до  обеих  стен.
Несколько раз пришлось нам переступать через невысокие пороги,  состоявшие
из ряда конусообразных выступов. Дальше тоннель шел горизонтально. Потом в
глубине появился свет, направлявшийся к нам:  это  было  отражение  нашего
фонаря.  Дорогу  преграждала  стекловидная  плита,  плотно  вставленная  в
круглое сечение  тоннеля.  Арсеньев  попробовал  приподнять  ее.  С  одной
стороны в стене был выступ, словно там скрывалась  ось  этого  стеклянного
клапана; но или механизм не работал, или нам не  удалось  привести  его  в
действие, плита не поддавалась. Астроном на минуту  задумался  и  направил
луч света на преграду.  Стекловидная  масса  частично  поглощала  свет;  в
тусклом  ослабленном  блеске  виднелась  остальная   часть   тоннеля:   он
расширялся в виде воронки.
   - Придется прибегнуть к ружью, - сказал Арсеньев.
   Мы отступили к повороту.  Арсеньев  пригнулся  и  жестом  приказал  мне
сделать то же. Я встал позади него, стараясь не терять преграду  из  виду.
Астроном посветил себе, установил прицел, потом навел ружье и нажал спуск.
Грудь обдало жаром. По тоннелю промчалась желто-фиолетовая молния.  Стекло
мгновенно покраснело, по нему разбежались трещины,  как  от  удара  ножом.
Ослепленный, я зажмурился, а когда открыл глаза,  Арсеньев  выстрелил  еще
раз.   Пронзительно   зазвенели   осколки.   Мы   подождали   еще   секунд
тридцать-сорок, чтобы они остыли. Путь был открыт. Арсеньев первым вошел в
расширяющуюся часть тоннеля и вдруг  остановился,  предостерегающе  подняв
руку:
   - Осторожно...
   Изнутри до нас доходило слабое дуновение... Потом полный  покой,  после
которого воздух снова начинал плыть, но уже в обратную сторону.
   - Дыхание... - невольно шепнул я.
   Движение воздуха в ту и другую сторону повторялось регулярно.  Арсеньев
постоял, соображая, что делать, потом тихо проговорил:
   - Ружье в руку...
   Я спустил плечевой ремень, обвил его вокруг  кисти.  Арсеньев  шел  так
близко, что я мог бы дотронуться до его спины. Вдруг в коридоре потемнело.
   - Наклонитесь, - донесся до м