нина  у
края Мертвого Леса. Мы опустились близ обрыва, находившегося в  конце  ее.
Ученые, взяв аппараты и заряд фульгурита, ушли, и я остался один.
   В последующие дни работа велась систематически и кропотливо, словно  не
на чужой планете, а в самом обычном уголке на Земле. Ученые, казалось,  не
замечали таких удивительных явлений, как  загадочная  труба  или  железный
берег. Никто даже не  вспоминал  о  моих  металлических  мурашках.  Должен
сознаться, что это меня иногда злило, и тем не менее я чувствовал, как мои
мысли все больше и больше поглощает  составление  карты,  как,  корпя  над
вычислениями, я забываю, что нахожусь в преддверии  огромной,  превышающей
человеческое понимание тайны. Когда я пробовал заговорить  об  этом,  все,
словно уговорившись, отвечали: "С этим нужно подождать", "По этому  поводу
ничего нельзя сказать". А где же взлет, где романтика  научной  работы?  В
течение нескольких дней, предоставленный только  собственной  фантазии,  я
создал с десяток гипотез:  что  металлический  берег  произошел  от  удара
железного метеорита о скалы, что труба - это один из тоннелей, по  которым
передвигаются под землей металлические создания, и еще несколько подобных.
Когда я заговорил об этом с Чандрасекаром, он разбил все мои предположения
в пять минут.
   - Вот видите, к  чему  приводят  неточные  индуктивные  рассуждения,  -
закончил он.
   - Мои домыслы, возможно, ничего не стоят, я согласен, - возразил я, - а
ваши? Мы обнаружили трубу, но вместо того чтобы проникнуть в ее  тайну,  я
сегодня весь день брал пробы воды с различных глубин. Я уже и в самом деле
ничего не понимаю! Вы становитесь еще более-таинственными,  чем  обитатели
Венеры!
   - Ах, вот что! Значит, мы для вас загадка? - улыбнулся математик. Потом
он вдруг стал серьезным и, взяв  меня  за  руку,  произнес:  -  Мы  только
осторожны. В своем поведении мы не можем руководствоваться только желанием
скорее проникнуть в лес тайн, окружающий  нас.  Есть  кое-что  несравненно
более важное.
   - Что же? - изумленно спросил я.
   - Земля. Подумайте о ней, и вы поймете, что мы не  имеем  права  делать
ошибок.
   Эти слова убедили меня. Он был прав, но правдой было и то, что разговор
с ним не погасил внутреннего огня, который сжигал меня. Я решил  запастись
терпением, не теряя надежды на  то,  что  мы  скоро  окажемся  участниками
больших открытий. Мне не пришлось долго ждать.
   Арсеньев  и  Лао  Цзу  вернулись  к  вертолету,  нагруженные  обломками
кристаллов. В обратном  полете  мы  не  обменялись  ни  словом.  Только  в
шлюзовой камере, когда помещение наполнилось кислородом, астроном,  снимая
с головы черный шлем, сказал:
   - Через час совещание. Прошу вас тоже присутствовать.
   В кают-компании стол был завален фотографиями и  вычерченными  картами,
кинолентами, образцами  минералов  и  радиоактивных  веществ  в  свинцовых
кассетах. Металлических мурашек не было: физикам не удалось их найти.
   - Друзья, - начал Арсеньев, - через двое земных суток наступят  сумерки
и начнется ночь, наша первая ночь на планете. Есть приказ, чтобы все мы  в
это время находились на  борту  ракеты.  Но  до  наступления  ночи  у  нас
остается еще пятьдесят  часов,  а  подготовительные  исследования  мы  уже
заканчиваем. Я думаю,  что  за  это  время  мы  успеем  сделать  небольшую
вылазку. Наша цель - завязать сношения с жителями планеты. Из того, что мы
до сих пор  открыли,  самым  важным  я  считаю  искусственное  сооружение,
которое мы называем трубой. Это металлический проводник,  насколько  можно
полагаться на сейсмические и электромагнитные исследования,  что-то  вроде
силового кабеля. Правда, этот кабель, по-видимому, не работает, так как за
все время нашего пребывания на озере нам не удалось обнаружить  в  нем  ни
малейшего количества энергии. Несмотря на это,  он  заслуживает  внимания.
Один его конец находится под железной глыбой на берегу. Подумаем,  нет  ли
смысла поискать другой.


   Рано утром створки шлюза открылись, и вертолет, напоминающий  на  своих
широко расставленных "ногах" шагающего кузнечика, выехал на палубу ракеты.
Мы  вчетвером  сели  в  застекленную  со  всех  сторон   кабину,   большой
трехлопастный ротор завертелся, превратился в прозрачный диск,  и  машина,
зажужжав, как волчок, взмыла в воздух.  Туман,  сдуваемый  свежим  ветром,
сползал с озера. Видимость улучшалась. Пролетев метров двадцать над черной
водой, я повел машину к железному берегу. Когда  ветер  усиливался,  холмы
летучей ржавчины дымились, окрашивая туман в рыжий  цвет.  Под  вертолетом
был  подвешен   чувствительный,   реагирующий   на   присутствие   металла
индукционный прибор, соединенный кабелем с моими наушниками. Над  железным
берегом в наушниках послышался пронзительный скрежет и визг.  Как  орел  в
поисках добычи, я начал описывать все более широкие круги, пока не услышал
характерный прерывистый  высокий  звук.  Это  было  электрическое  эхо  от
железной трубы. Найдя верный след, мы полетели сначала над  озером,  потом
над осыпями скал, все время по прямой линии. Ни один, даже малейший,  знак
на поверхности не  выдавал  присутствия  подземной  трубы,  но  по  звуку,
раздававшемуся в наушниках все время, я вел машину уверенно. Близ  теснины
вертолет попал в порыв ветра. Утесы поднимались с  обеих  сторон,  касаясь
туч своими темными громадами. Облака сгущались белыми  клубами  у  гребней
скал, как пенящиеся волны  у  волнореза.  Дальше  теснина  расширялась,  и
вертолет, подгоняемый ветром, вылетел  на  равнину.  Борясь  с  воздушными
вихрями, я потерял  акустический  след,  и  мне  в  поисках  его  пришлось
лавировать несколько минут. Когда я замыкал круг, в разрыве скалистых стен
еще раз мелькнуло далекое зеркало озера со спускающимися к нему  облаками;
Волны пенились, ударяясь о берег. Потом скалистый барьер закрыл его.
   Больше часа летели мы над волнистым взгорьем. Так как  мне  нужно  было
следить за электрическим эхом, радиосвязь с "Космократором" держал Солтык;
время от времени он давал мне знак, что  все  в  порядке.  Арсеньев  делал
снимки с телеобъективом,  а  Райнер  следил  за  приборами,  показывавшими
напряжение  космической  радиации.  Светящийся   диск   ротора,   с   виду
неподвижный, стоял над нами наискось; его монотонный свист то  слабел,  то
усиливался. Сначала  мы  летели  в  сторону  Мертвого  Леса,  потом  труба
повернула  и  пошла  широкой  дугой  на  северо-запад.  Поверхность  земли
медленно, но непрерывно повышалась. Изредка поднимались  острые,  странных
форм скалы, смыкаясь в гранитные массивы. Все чаще я терял след и вынужден
был кружить,  чтобы  найти  его.  Внизу  проплывали  каменистые,  усеянные
валунами склоны, лощины и ущелья. Акустический  след  вел  вдоль  отлогого
горного хребта на обширное плоскогорье, покрытое волнистыми тучами. Иногда
белые пары окутывали всю кабину, порой в них погружался  только  ротор,  и
тогда его блестящий диск мутнел.
   Потом тучи расступились. Под нами зиял черный кратер, словно выбитый  в
скалах кулаком гиганта. Вертолет приближался  к  темному,  остекленевшему,
покрытому сеткой трещин краю обрыва.  Дальше,  за  нависшими  базальтовыми
плитами, была пустота; над ней плавали  легкие  завитки  пара,  оседая  по
краям пропасти и ниспадая по стенам длинными трепещущими щупальцами. Здесь
след исчезал. Я обернулся к  Солтыку.  Он  покачал  головой,  указывая  на
аппарат. Радио давно уже умолкло, так как  между  нами  и  "Космократором"
лежал Мертвый Лес. Мы были предоставлены самим себе.
   Я перевел рычаг управления. Вертолет повис  над  пропастью.  Тучи  были
совсем под нами, ветер  от  ротора  приводил  их  в  легкое  волнообразное
движение.  Машина  колыхалась,  как  пробка  на  волнующейся  воде,  ротор
вращался все быстрее, не  находя  опоры  в  воздушных  ямах.  И  вдруг  мы
полетели вниз. За стеклами плясали и мчались разрезы геологических  слоев.
Двигатель пронзительно выл. Я с трудом преодолевал страшные толчки рычага,
вырывавшегося у меня из рук. Постепенно  мы  начали  набирать  высоту.  За
окнами пятились, отступали книзу в клубах  пара  острые  скалистые  ребра.
Нельзя было без головокружения смотреть на эту картину. Ничего похожего на
обычный горный пейзаж, в течение сотен лет подвергавшийся действию воды  и
ветра. Среди туч мелькали стены, гладкие, как черный лед.  Взор,  невольно
устремленный вперед, скользил по этим страшным  обрывам.  Мы  поднимались,
описывая, подобно  горному  орлу,  широкие  круги,  пока  весь  кратер  не
оказался внизу, - черный котел, наполненный тучами.
   - Я потерял след, - сказал я Арсеньеву. - Это вулкан? Может быть, тут и
кончается труба?
   - Не похоже на вулкан. Мы не можем снизиться?
   - Нет.
   Он придвинул  мне  карту,  на  которой  красной  линией  был  обозначен
проделанный до сих пор путь.
   - Труба подходит к пропасти сбоку, как раз по касательной. Надо  искать
ее по другую сторону, там, где, словно сахарные головы, стоят  над  тучами
эти скалы. Видите?
   Я кивнул. Вертолет рванулся и полетел над пропастью к указанному месту.
Черные скалистые конусы выплывали из такой белой тучи, что она походила на
мерзлый снег. По мере  нашего  приближения  к  ней  стена  кратера  словно
расширялась. В ней появлялись ниши, впадины, расщелины. Потом в  наушниках
зазвучал отдаленный тон, а  между  двумя  скалами,  образовавшими  как  бы
развалины ворот, открылось большое ущелье. Звук  в  наушниках  был  теперь
совсем другой: мембрана гудела басом.
   Я переглянулся с астрономом: он тоже это слышал, но кивнул мне, чтобы я
держался взятого направления. При попытке подняться мы тотчас же утонули в
такой густой  туче,  что  контуры  скал  на  экране  радароскопа  исчезли.
Пришлось перевести рычаг, и мы полетели между стенами ущелья, на несколько
метров ниже их краев. Рокот двигателя усиливался,  отдаваясь  в  замкнутом
пространстве. Справа обрыв нависал огромным,  наполовину  отделившимся  от
скалы балдахином. Сверху на нас упала неподвижная, холодная тень. Когда  я
миновал опасное место, звук изменился. В нем появился новый  тон,  похожий
на очень отдаленное гуденье. В  каких-нибудь  ста  метрах  впереди  ущелье
круто поворачивало, и высокие стены закрывали все впереди.
   -  Вы  могли  бы  приземлиться  здесь,  на  дне?  -  спросил  Арсеньев,
напряженно следивший за стрелкой индукционного прибора.  -  Тут,  кажется,
есть что-то интересное.
   - Попробую, - ответил  я.  Мотор  утих.  Мы  медленно  спускались.  Дно
ущелья, усеянное темными тенями, выползало вдруг из-за изгибов и уступов и
плыло под нами, словно в  замедленном  фильме.  Его  покрывали  наклонные,
надвигающиеся друг на друга каменные  плиты  с  острыми  краями,  покрытые
очень темным щебнем. У самого  поворота  ущелья  я  заметил  полосу  почти
ровной, голой скалы без всякого  щебня.  Казалось,  будто  кто-то  нарочно
сгреб  весь  щебень  в  стороны,  чтобы  осталось   пустое   пространство,
окаймленное грудами черного камня. Но тогда  я  не  задумывался  над  этим
странным явлением и только радовался, что мне удастся посадить  машину.  Я
выключил мотор. Ротор начал работать, как парашют.  Рассекая  пронзительно
свистящий воздух, вертолет спланировал и сел у самой груды черных  камней.
Звук в наушниках стал таким  невыносимым,  что  я  сдвинул  их.  Арсеньев,
первым наладив свой шлем, вышел из  кабины;  за  ним  последовали  Солтык,
Райнер и я.
   - Магнетит, - сказал Райнер, подняв  кусок  камня.  -  Высокопроцентная
железная руда.
   - Ага, вот почему аппарат так гудел! - заметил я. Арсеньев  наклонился,
вошел под широко расставленные шасси вертолета, снял индукционный  аппарат
и воткнул вилку его кабеля в розетку на  своем  скафандре,  затем,  подняв
прибор, начал описывать круги его узким устьем. Поймав след,  он  большими
шагами, легко перепрыгивая с камня на камень, двинулся в ущелье тем путем,
которым мы летели. Я бросился за ним. С обеих сторон поднимались  отвесные
стены. Тучи оседали на краях пропасти, окутывали  их  и  наполняли  ущелье
странным рассеянным светом.
   - Этот звук давала руда, мы на ложном  следу,  -  сказал  я  Арсеньеву,
догоняя его.
   - Тут есть еще кое-что, кроме этого проклятого  магнетита,  -  возразил
он, потом резко свернул в сторону и начал карабкаться на огромную каменную
глыбу, загораживавшую путь. Дальше глыба ниспадала отвесно.
   - Там не пройти, - сказал я, но Арсеньев шел все дальше. Я  сделал  еще
шаг и увидел в тени выступа, заслонившего нам половину неба, что-то  вроде
узкой площадочки. Едва  очутившись  на  ней,  я  почувствовал,  что  здесь
теплее. Еще несколько шагов, и появилось как бы устье  огромного  тоннеля.
Среди хаотически нагроможденных камней можно было  только  догадываться  о
его округлых  очертаниях.  Здесь  был  полумрак;  Арсеньев  достал  ручной
фонарик и включил его. В просветах  между  глыбами  что-то  заблестело.  Я
навалился на  ближайший  камень,  а  когда  его  удалось  сдвинуть,  начал
откатывать и другие, пока не обнажился изломанный, смятый пласт волнистого
железа. Арсеньев переложил фонарик в левую руку, правой взял  индукционный
аппарат и приблизил его к скалистой преграде.
   - Сюда бы нужно прийти со специальным оборудованием, - заметил  Солтык,
- чтобы отвалить камни.
   - Может быть, это дорога?.. Их дорога? - спросил я.
   -  Это  не  дорога,  -  сказал  астроном.  Он  вскарабкался  наверх  по
осыпающимся камням и осветил расщелины в скале.
   - Это труба... - добавил он.
   - Труба?
   - Да. Разорванная каким-то катаклизмом. Разрушенная.
   - Разрушенная? - повторил я, ошеломленный.  Я  стоял  среди  хаотически
нагроможденных глыб. Контур  тоннеля  терялся  в  них.  Только  отойдя  на
несколько шагов, я увидел в этих угловатых "обломках тоннель, который  шел
здесь в виде прерывистой  овальной  линии.  Арсеньев  спустился  к  нам  с
аппаратом, перекинутым через плечо.
   - Труба, по следу которой мы летели, обрывается где-то здесь,  в  стене
кратера, - указал он в ту сторону, откуда мы прилетели. -  Она  совершенно
глухая, мертвая... В ней нет даже самого слабого тока. Акустический  след,
который мы слышали в полете, - это только  электрическое  эхо,  отраженное
металлическими стенками.  А  вот  эта  часть,  -  он  указал  на  каменную
баррикаду, - работает. Хотите послушать? - и он подал  мне  конец  кабеля,
направив в то же время аппарат ко входу в тоннель.
   - Да ведь это... - начал я, но Арсеньев прервал меня:
   - Пожалуйста, не говорите!
   Он подал кабель Солтыку, чтобы  тот  тоже  услышал  идущие  из  глубины
звуки.
   - Ну, теперь скажите, что это вам напоминает.
   - Лампы под током! - вскричали мы в один  голос,  словно  уговорившись.
Некоторое время мы смотрели друг  на  друга.  Свет  фонаря  отбрасывал  на
мрачную скалистую стену наши  тени  -  силуэты  сгорбившихся  великанов  с
треугольными головами - и отражался в металлических шлемах.
   - Да, - произнес астроном. - Это звук,  издаваемый  катодными  лампами,
когда в них идет ток.
   - Но что тут могут делать лампы и где они? В трубе?
   Арсеньев пожал плечами. Сев на корточки, я приподнял несколько  плоских
глыб, на которых мы стояли. Нижняя часть их была погружена в темный ил.  Я
прикоснулся к нему: пальцы утонули в вязкой массе. Мне стало противно, и я
хотел уже подняться, как вдруг  рука  наткнулась  на  какой-то  большой  и
твердый предмет. Я напрягся и вытащил из-под камня что-то вроде обломанной
ветки. Но это, собственно говоря, было мало похоже на обыкновенную  ветку.
Это был короткий, довольно толстый  цилиндр,  из  которого  выступали  три
более тонких, а каждый из них, в свою очередь, тоже разветвлялся, так  что
в конце концов получался пучок тонких, гибких прутьев. Все  вместе  весило
килограммов пятнадцать и было с метр длиною, а у основания самого толстого
из цилиндров виднелись концентрические слои металла, попеременно  серые  и
желтые.
   - Какая-то алюминиевая верба, - сказал я. - Посмотрите, профессор.
   Арсеньев осматривал мою  находку  с  величайшим  любопытством:  брал  в
пальцы каждую веточку, подносил к ней электрометр, но все  безрезультатно.
Потом он огляделся вокруг.
   - Полетим дальше над ущельем по следу трубы.
   - Этот чертов магнетит будет сильно мешать, - заметил я.
   - Ничего, зато труба теперь отзывается собственным голосом.
   Мы вернулись к вертолету. Тут Арсеньев остановился и  влез  на  высокую
глыбу.
   - Подождите, я должен это исследовать...
   Включив аппарат, он начал обходить место посадки.
   - Труба лежит здесь совсем неглубоко... и это пустое пространство... Не
знаю почему, но все это мне не нравится...  Не  понимаю...  -  Он  говорил
отрывисто, словно только себе самому.
   - Доктор, - обратился он вдруг к Райнеру, - как вы  думаете,  может  ли
вот та пропасть быть погасшим вулканом?
   - На Земле, судя по горным породам, я ответил бы, что это  исключено...
обвалы тоже дают совсем другую картину... Но здесь я могу  сказать  только
одно: не знаю.
   - Почему труба подходит к поверхности? Случайно ли это?
   - Кажется, я понимаю, что вас удивляет, - сказал Солтык. - Труба должна
лежать  глубже,  не  правда  ли?  Если  бы  мне  как   инженеру   пришлось
устанавливать такой крупный силовой проводник, я заложил бы его на глубине
не менее шести метров.
   - Я думал не только об этом, - произнес Арсеньев, - но и это странно...
странно... - повторил он. - Невольно приходит в голову предположение,  что
сначала была проложена труба, а потом... рельеф местности изменился...
   - Вы хотите сказать, что труба была проложена, когда  не  было  еще  ни
кратера, ни ущелья? - спросил я.
   - Вот именно. Знаете что, пойдемте к тому большому валуну; может  быть,
оттуда будет виднее.
   Мы прошли несколько сот шагов по темным камням. Я шел быстрее других  и
первым очутился в суживающемся каменном  горле.  Ниже,  еще  метров  через
двести, ущелье кончалось. В рамке темных скал светлела обширная долина,  в
центре  которой  лежало  озеро.  Черная  неподвижная  поверхность  воды  с
торчащими довольно далеко от берега острыми утесами шла  вдаль,  затянутая
легким, как дымка, туманом. Со всех сторон спускались осыпи, окружая озеро
огромной крутой воронкой. Среди каменных глыб и изломов  группами  торчали
зубчатые скалистые шпили. Справа на темном фоне  склонов  выделялся  белый
кружок. Кто-то подошел так близко, что  задел  меня  за  плечо,  но  я  не
обратил внимания. Это оказался Арсеньев, и мы  почти  одновременно  с  ним
поднесли к глазам бинокли.
   Я несколько раз зажмурился, так как мне показалось, что  я  ошибся.  Но
нет, резкость была прекрасная, и бинокль в порядке...
   Среди крутых обрывов стоял Белый Шар. Точнее,  это  был  гладкий  свод,
возвышавшийся среди каменных глыб математически точной линией, сплошной  и
четкой, без всякого следа неровностей. Он очень  резко  выделялся  в  этом
хаосе каменных обломков.
   - Удастся вам посадить там машину? - спросил Арсеньев.
   Я ответил не сразу, определяя расстояние в  бинокль.  Повсюду  утес  на
утесе, торчащие острые  края,  повсюду  тянутся  нескончаемые  ряды  глыб,
входящие темными осыпями в ущелье. Кое-где одни обломки торчали на  других
в таком необычном положении, что стоило отвести от них глаза, как начинало
казаться, что они теряют равновесие и падают.
   - Приземляться здесь опасно, - сказал я. - Если глыбы поползут,  машина
перевернется. Ротор  может  погнуться.  А  если  пойти  туда  пешком?  Это
недалеко, - не больше трех километров.
   - Не знаю, не лучше ли  вернуться  на  ракету,  -  медленно  проговорил
Арсеньев. - Жаль, что у нас нет гидропланного шасси... Можно было бы сесть
на озеро.
   Он  думал  о  надувных  резиновых  шарах,  на  которых  вертолет  может
опускаться на воду. Мы  оставили  их  в  ракете,  чтобы  не  брать  лишней
тяжести.
   - Возвращаться сейчас на ракету? - воскликнул я. - Сейчас, когда мы так
близки к решению загадки?
   - Ре