етлом  круге  показался  высокий  вал,
исчезавший по обе стороны за пределами света и блестевший черно  и  жирно,
как спина кита. Эта масса заполняла все неглубокое скалистое русло и  даже
поднималась над каменными берегами, отстоявшими метров на пятнадцать  друг
от  друга.   Ее   поверхность   медленно   волновалась,   и   периодически
чередовавшиеся расширения и сокращения перемещались справа налево.
   - Перистальтика, - прошептал кто-то.
   Арсеньев шел по ребру длинной, как мостик, плиты прямо к черной  массе.
Он остановился на самом конце и  теперь  мог  дотронуться  до  нее  ногой.
Клейкая капля прилипла к его сапогу, а вокруг  все  заволновалось.  Мерный
ритм, в котором до сих пор двигалась черная масса, вдруг нарушился. Воздух
дрогнул, вдоль стен ущелья пролетело  дуновение,  а  поблескивающая  масса
стала медленно нагромождаться  и  собираться  неуклюжими  наростами  -  то
полужидкими, то застывающими, - пока  не  вылезла  широким  расползающимся
языком на конец плоской плиты, где стоял Арсеньев.
   - Осторожнее, профессор! - крикнул я.
   Он не двигался, ожидая, что будет дальше. Черная масса  прикоснулась  к
его сапогу, отпрянула и вдруг одним броском облепила его ноги, а из тумана
уже надвигалась большая выпуклость, словно идущая к берегу волна. Тут  еще
кто-то,  кажется,  Райнер,  зажег  и  свой  фонарь.  Профессор  неожиданно
вскрикнул и рванулся прочь, но черная масса залила его почти до колен.  По
всей массе пробежало новое мощное содрогание.
   - Уходите, профессор, уходите! - кричал я, не понимая, почему он  стоит
словно вросший в камень.
   Он сгорбился, плечи у него дергались, как  будто  он  поднимал  большую
тяжесть.  Стоявший  ближе  всех  Солтык  схватил  его   и   потащил,   но,
споткнувшись, оказался в черной  бурлящей  каше  почти  по  пояс.  У  него
вырвался сдавленный крик.
   Я обеими руками изо всех сил потянул за веревку. Райнер ухватился ниже.
В свете фонарика я увидел лицо Солтыка, -  оно  было  искажено  судорогой.
Черная река широким  фронтом  надвигалась  на  берег,  но  мы  действовали
быстрее. Я схватил Солтыка за руку,  другой  рукой  ухватил  Арсеньева,  а
Райнер помог мне выбраться на склон. Оба спасенных почти не двигали ногами
и опирались на меня всей тяжестью своего  тела.  Один  из  них  прерывисто
дышал.
   - Вы ранены? - спросил я, испуганный тем, что оба молчат.
   - Скорее, скорее наверх! - кричал Райнер.
   Я двинулся дальше, таща обоих товарищей. Они едва  переступали,  словно
их ноги превратились в деревянные чурки. Наконец Арсеньев заговорил:
   - Удар... электрический, - пробормотал он, словно борясь  с  судорогой,
сдавившей ему горло.
   Мы поднялись еще на  несколько  метров.  Арсеньев  потерял  фонарик.  Я
достал свой, направил  отверстие  металлического  цилиндра  вниз  и  нажал
включатель.
   Это было похоже на грязевое извержение,  но  в  черной  массе  не  было
спокойного движения, послушного силе тяготения. Она  вздувалась  огромными
пузырями, взбухала, а из  глубины  вздымались  все  новые  волны,  заливая
берег.
   - Все назад! - раздался вдруг громкий голос.
   Я и сейчас вижу эту сцену. Арсеньев оторвался от  моего  плеча.  Широко
расставив ноги, он передал сумку Солтыку, схватил лучемет и выстрелил.
   Белая молния с ядовитым шипеньем ринулась вниз. Грудь  обдало  страшным
жаром. Арсеньев снова нажал спуск, и вторая молния, словно осколок солнца,
вонзилась прямо в центр черной, набухшей  массы.  Потом  настала  тьма.  Я
знал, что нельзя смотреть на дуло ружья при выстреле, но не мог справиться
с собой, и теперь перед глазами у меня плясали черные и золотые  круги.  Я
долго ничего не видел, хотя судорожно нажимал кнопку фонаря.  Наконец  это
прошло.
   Каменное  русло  было  пусто.  Насколько  хватал  луч  света,  догорали
вздрагивающие остатки массы, груды побелевшего шлака, кучки  липкой  золы.
Клубы бурого дыма смешивались с туманом. С камней стекала грязная, как  бы
помутневшая от ила вода. Кое-где  еще  отвратительно  шипели  недогоревшие
остатки массы. Мы спустились и, войдя в русло, направили  свет  фонарей  в
обе стороны. Черная масса исчезла. Мы поднялись на противоположный  склон.
Арсеньев осмотрел свои ноги: на  штанинах  комбинезона  блестели  какие-то
слизистые пятна, а сапоги стали пепельно-черными.
   - Профессор, вы упомянули об  электрическом  ударе?  -  накинулся  я  с
вопросами. - С вами случился удар?  И  с  вами,  инженер?  Как  это  могло
произойти?
   - Вперед, вперед, -  ответил  астроном,  счищая  со  скафандра  остатки
липкого вещества. - Нам-надо торопиться, разговаривать будем потом.
   Другая стенка черного ущелья была менее крутая,  и  мы,  одолев  ее  за
полчаса, очутились на равнине, затянутой беспокойно  волнующимся  туманом.
Теперь на ходу можно было разговаривать.
   - Счастье, что  наши  скафандры  обладают  изолирующими  свойствами,  -
сказал Арсеньев, - а то бы мне плохо пришлось, да и вам, Солтык, не лучше!
   - У меня началась судорога,  и  я  не  мог  открыть  рта,  -  признался
инженер. - А потом получился такой удар,  что  меня  совсем  парализовало.
Думал, задохнусь! Все мускулы сделались какими-то деревянными.
   - К счастью,  эти  существа  не  имели  дела  с  хорошим  синтетическим
волокном, - вставил Райнер.
   - Какие существа? Неужели вы считаете, что эта черная каша -  живая?  -
удивился я.
   - Я  думаю,  что  это  река  живой  протоплазмы.  Вы  видели,  как  она
двигалась, как реагировала на прикосновение, стараясь поглотить то, что ее
раздражало? И это ей чуть было не удалось!
   - Значит, вы думаете, что  он...  что  оно...  -  Я  не  мог  подобрать
местоимения. - Что это какое-то животное? Вроде угря или ската?
   - Скаты живут на Земле, а мы на Венере. Это не животное и не  растение,
а просто живая протоплазма.
   - В голове у меня не укладывается, чтобы это могло быть живым, - сказал
я. - Ведь и вода в реке движется, а ее никто не называет живой.
   - Тут уж дело в словах, - заметил Арсеньев. - У этой черной массы  есть
некоторые черты живой субстанции, но мне не кажется, чтобы  у  нее  был...
Погодите, что это за свист?
   Сумерки  сгущались  все  быстрее.  Становилось  темно.  Мне  уже  давно
казалось, что вокруг  творится  что-то  странное,  но  только  после  слов
Арсеньева  я  услышал  свист,  источник  которого  должен  был  находиться
поблизости.
   На левой руке у меня был магнитный компас, которым  я  не  пользовался,
так как гирокомпас Сперри был гораздо надежнее. Теперь я взглянул на  свое
запястье, и у меня перехватило дыхание: я увидел, что  светящаяся,  словно
натертая фосфором стрелка моего магнитного компаса превратилась в туманный
светлый кружок. Она вращалась с невероятной скоростью, издавая  тихое,  но
отчетливое звяканье.
   - Профессор, посмотрите...
   В тучах появились летучие отсветы. Серебристые облака  висели  во  тьме
тяжело и неподвижно. Зловещий, без теней, отблеск был на всем вокруг.  Вся
окрестность как бы плавилась и растворялась.  Атмосфера  приняла  какой-то
странный вид: наверху  появились  складчатые  драпировки,  зыбкие  столбы,
испускавшие мутно-серебристый свет. Все вокруг нас  поочередно  светилось:
то верхние, то нижние слои пара беззвучно вспыхивали,  и  в  этом  трепете
искр, серых теней  и  перламутровых  вспышек  то  здесь,  то  там  порхали
огненные бабочки и шарики, очень медленно опускаясь  в  блеске  фиолетовых
огоньков. Мы невольно замедлили  шаг.  Я  слышал,  как  Арсеньев  объяснял
Райнеру, что это разновидность электромагнитной бури.
   - Обратите внимание на ритмическое угасание света.
   Да, это было так. Обороты компасной стрелки ускорились еще  больше,  но
каждую минуту или две изменяли направление, и каждый раз при этом зловещий
свет на время тускнел. Высоко в небе плыли облака,  видимые  даже  сквозь,
туман, - так ярко они блестели.  Мне  было  тревожно  от  царившей  вокруг
полной тишины: казалось, она предвещает что-то недоброе. Арсеньев перестал
разговаривать с Райнером об ионизации, фотонах и электронных  орбитах.  Мы
остановились. Рассеянный свет медленно угасал, иногда вдруг опускался, как
бы падая на землю, а тем временем  в  высоких  слоях  атмосферы  сгущалась
черная мгла.
   Окружающий нас воздух еще сохранял полную неподвижность, но  оттуда,  с
огромной  высоты,  начал  доноситься   очень   отдаленный,   глухой   шум,
переходивший в завыванье.
   - Боюсь, что нам придется вернуться в ущелье, - сказал Арсеньев.
   Мы стояли в нерешимости, не зная, что делать. И вдруг  воздух  разорвал
вой, похожий на вой пикирующего  самолета.  Туман  заколыхался  и  поплыл.
Последние разбросанные источники электрического блеска  угасли.  Из  мрака
несся могучий вихрь. Мы едва устояли на ногах, схватившись за руки. Кто-то
зажег фонарь; туман в луче света уже не клубился,  а  быстро  мчался,  как
струи мутной воды, выпущенной из шлюзов.
   Никто из нас не произнес  ни  слова.  Мы  повернули  и,  подталкиваемые
страшным ветром, побежали, спотыкаясь и шатаясь, обратно к  ущелью.  Вихрь
пронзительно свистел в антеннах шлемов, воздух, набухший  и  твердый,  как
надутый парус, бил в спину, хлопая складками комбинезонов. Не знаю,  долго
ли мы мчались так, но вот в темноте замаячило как бы  неподвижное  облако,
вращавшееся  на  месте  с  головокружительной  быстротой.  Это  был  вихрь
сгустившегося тумана, образовавшийся между краями ущелья. По мере того как
мы спускались, давление ветра ослабевало. Порывы ветра вызывали  здесь,  у
краев обрыва, эхо, как от паруса,  ловящего  ветер.  Двигаясь  ощупью,  мы
собрались под нависшей скалой. В белом  столбе  света  фонаря,  зажженного
одним из товарищей, туман бурлил, словно кипяток. Над нами, на погруженной
во мрак равнине, раздавались пронзительные завыванья, визг, писк и  хохот.
Казалось, там сражаются целые стада гиен и  шакалов.  Потом  тьма  на  миг
озарилась, словно туман наполнился пылающей ртутью. Загремело. Гром накрыл
нас, как крышей, и вдруг что-то стало  часто  ударять  меня  по  плечам  и
рукам, а в луче света заблестели косо летящие капли.
   Дождь!
   Гул усиливался. Ветер наверху уже не завывал, а оглушительно выл. Дождь
хлестал сильно бьющими волнами. Мы плотно прижались к скале.
   Вода, стекая по шлемам и скафандрам, блестела в  свете  фонаря.  Вокруг
образовалась пенящаяся от дождя лужа. Потом скала загудела, как барабан, и
я услышал звонкий стук по шлему. Пошел град.
   "Этого только не хватало", - подумал я.
   Град, крупный, как фасоль, падал на шлемы, не причиняя  нам  вреда,  но
ослепляя ледяными брызгами.
   - Идите сюда, ко мне! - крикнул Арсеньев.
   Действительно, несколькими шагами дальше, в  неглубокой  впадине,  град
чувствовался меньше.  Все  громче  шумела  вода,  стекая  по  канавкам  на
склонах. В луче фонарика, повешенного астрономом себе на грудь, все вокруг
блестело мутным блеском раздробленного льда.
   Склон защищал нас сверху, но я чувствовал, как по ногам сотнями  мелких
иголок ударяют осколки градин, разбивавшихся о камни.
   В непрестанный шум урагана все время врывался протяжный грохот.  Молнии
озаряли неистово клубящийся туман, потоки дождя и облитые водой  скалы.  С
трудом удалось нам притащить и установить в нише несколько плоских камней.
Мы уселись на них под бичующими ударами воды, заливавшей стекла шлемов, и,
съежившись, прижались друг к другу.
   Ночь тянулась, проходил час за часом, а буря  все  не  унималась.  Град
прекратился, зато в полосе света запорхали, кружась,  снежные  хлопья.  Мы
сидели неподвижно: по  спокойному  дыханию  товарищей  я  понял,  что  они
уснули. Я чувствовал сильную усталость, но заснуть не мог, хотя и понимал,
что необходимо набраться сил для дальнейшего пути, сжимал  веки,  стараясь
не вслушиваться в шум и вой бури, но под покровом  темноты  в  памяти  все
время проносилась картина за картиной. То на нас круто  надвигался  берег,
залитый черной трепещущей массой, то валил дым из пылающего вертолета,  то
снова возникала в свете фонарей таинственная пещера. Иногда я видел горный
пейзаж с обрывистыми зубцами вершин и полными тумана долинами, а высоко  в
зеленом, как толстое стекло, небе пылало огромное солнце. Мышцы дрожали от
усталости,  от  скалы  тянуло  пронзительным  холодом,  но  я  не  включал
электрического обогревателя, так как нужно было беречь  батарею,  питавшую
радиоаппарат. Мне  не  удавалось  уснуть,  и,  прислушиваясь  к  глубокому
дыханию  товарищей,  я   старался   обдумать   наши   последние   события.
Действительно  ли  катастрофа  была  случайной?  А  может   быть,   вокруг
существуют непонятные силы, которые подстерегают нас, в то  время  как  мы
думаем, что Никто не стесняет  нас  в  наших  действиях?  Мне  не  удалось
объяснить и соединить воедино все, случившееся с  нами.  Если  обитателями
планеты  были  металлические  создания,  то  что  означала   река   черной
протоплазмы? А пещера? Не была ли  она  необыкновенным  кладбищем?  А  как
образовался огромный кратер и почему подземная труба разорвана надвое?
   Сам не знаю, когда я погрузился в тяжелый, глубокий  сон.  Проснулся  я
совсем окоченевший. Часы показывали шесть. На Земле в наших краях  был  бы
уже день, но  здесь  царил  мрак,  такой  глубокий,  что  я  не  мог  даже
различить, где кончается металлическая каска и начинается окошко в  шлеме.
Бледный, днем едва видимый, экран радароскопа наполнял внутренность  шлема
зеленоватым, фосфорическим свечением. Вой ветра  ослабел,  дождя  не  было
слышно. Я осторожно  вылез,  стараясь  не  потревожить  спящих  товарищей.
Комбинезон  покрылся  тонкой   пленкой   льда,   при   малейшем   движении
трескавшейся, как стекло. На минуту я зажег фонарик и увидел  неподвижные,
скорчившиеся у скалы  фигуры.  Медленно  плыл  редкий  туман,  подгоняемый
холодным ветром.
   Я начал усиленно делать гимнастику, хлопать руками по плечам и  бедрам.
Это вначале разбудило только Солтыка, но вскоре  проснулись  и  остальные,
жалуясь на холод.
   Мы тотчас же двинулись в путь. На равнине  дул  порывистый  ветер.  Его
пронизывающий холод чувствовался сквозь все изолирующие  слои  скафандров.
Под ногами трещал тонкий лед, которым были  затянуты  лужи,  иногда  почва
становилась вязкой, и ноги погружались в мягкий ил. Обернувшись и  осветив
фонарем тащившихся за мною спутников, я увидел затуманенные стекла шлемов,
а за стеклами - лихорадочно блестящие глаза и обросшие за  два  дня  лица.
Глядя на них, я ясно представил себе, как выгляжу сам.
   Еще в начале сумерек у края ущелья  мы  услышали  радиосигналы  ракеты.
Потом  электрическая  буря  заглушила  их,  и  только  теперь  они   снова
послышались в наушниках. Поэтому мы смело  продвигались  вперед  в  густом
мраке,  не  боясь  заблудиться.  Ряды  невысоких  холмов  один  за  другим
оставались позади. Райнер шел вслед за Арсеньевым,  сгорбившись  и  словно
став на голову ниже. Он уже давно едва переставлял ноги,  а  теперь  вдруг
сел. Астроном повернулся к нему и сказал, как маленькому ребенку:
   - Ну, Генрих, вставай!
   Тот не ответил. Он полулежал, тяжело дыша. Я подошел, чтобы помочь,  но
Арсеньев жестом остановил меня:
   - Нет, он сам.
   И химик, упираясь  руками  о  камни,  поднялся;  выпрямлялся  он  очень
медленно, словно поднимая огромную тяжесть,  но  все  же  в  конце  концов
двинулся за нами.
   Дальнейший наш путь я помню очень смутно. У меня создалось впечатление,
будто  мой  мозг  окаменел;  я,  вероятно,  дремал  на  ходу,  то  и  дело
просыпаясь. Давление в кислородных баллонах упало до тридцати атмосфер, но
нужно  было  идти,   идти,   не   останавливаясь,   чтобы   добраться   до
"Космократора", пока не опустели баллоны. Мы шли, собрав последние силы. У
меня  появилось  какое-то  непонятное  ощущение,  будто  за  нами   кто-то
крадется. Удивительнее всего то, что оно передалось и  остальным;  Райнер,
который шел послед - ним, несколько раз падал из-за того,  что  все  время
оглядывался. Мы поочередно шли впереди, так  как  вглядываться  в  темноту
было очень утомительно.
   Однажды, идя впереди, я увидел высоко в  тучах  туманный  белый  столб.
Местность повышалась. Каменистая почва переходила в шершавые плиты.  Белый
столб медленно двигался среди облаков. Сначала мне пришло  в  голову,  что
это очередное непонятное явление,  но  возглас  астронома  вывел  меня  из
заблуждения. Под сапогами заскрежетали каменные глыбы; еще  несколько  сот
шагов - и мы очутились на перевале. Далеко внизу светлело море  тумана,  а
из его глубины бил в  небо  белый  светящийся  столб.  Это  был  прожектор
ракеты.



ОПЫТ

   Лао Цзу поддерживал связь с вертолетом до той минуты, пока Мертвый  Лес
не преградил путь радиоволнам. Целый день все  были  заняты  исследованием
дна озера. Когда  прошел  срок  нашего  возвращения,  Осватич  вылетел  на
самолете и, отыскав акустический след, бросился искать нас. Самолет не мог
лететь так низко и медленно, как вертолет. Поэтому Осватич то и дело терял
след и часа два нырял в тучах, пока не очутился над  кратером.  Он  упорно
пытался ввести машину  вглубь  пропасти,  и  все  это  чуть  не  кончилось
катастрофой, так как предательские воздушные течения  повлекли  его  вниз.
Потом он кружил в тучах, все время вызывая нас по радио, но и это не  дало
результатов. Тогда он сбросил у кратера  баллоны  с  провизией  и  полетел
обратно: а баках у него осталось так мало горючего, что ему  едва  удалось
долететь до озера. Беспокойство товарищей все возрастало. Они  совещались,
не поднять ли в  воздух  "Космократор",  хотя  разработанным  перед  нашим
полетом  планом  это  не  было  предусмотрено.  Тем  временем  надвигались
сумерки, ожидалась буря, и надо было закрепить ракету. Ее нос привязали  к
береговым скалам стальными канатами. Ураган  налетел  внезапно.  Воздушные
массы, скопившиеся в узком ущелье,  врывались  в  котловину  со  скоростью
больше трехсот километров в час. "Космократор", швыряемый бурными волнами,
яростно дергал канаты. Чтобы противостоять необыкновенно сильному давлению
воды и воздуха, Осватич запустил Двигатель и пытался держать ракету  носом
против ветра. Вдруг один из канатов лопнул, и "Космократор" начало сносить
к берегу. Казалось, что единственный выход - улететь с озера, но  товарищи
этого делать не хотели, так как  думали,  что  мы,  по  всей  вероятности,
находимся поблизости и что вернуться на ракету нам помешал ураган.
   Непрерывно взбивая воду газовым выхлопом, "Космократор" в течение шести
часов старался уменьшить силу натяжения еще не  лопнувших  канатов.  Когда
самая сильная волна урагана прошла, товарищи включили большой прожектор, и
его свет указал нам дорогу.
   На следующее утро я встал поздно. Все мускулы еще были налиты ощущением
усталости, но это постепенно исчезало.  Когда  я  вошел  в  Централь,  там
никого не было. Взглянул на аэрометрические  приборы:  давление  росло,  а
температура  упала  до,  минус  девяти.   Корпус   ракеты   едва   заметно
приподнимался и опускался, как грудь  спящего  великана.  Иногда  слышался
скрежет льдины о корпус. Я уселся перед  главным  экраном.  Его  наполняла
черная беззвездная ночь. Я откинул голову и, полузакрыв глаза, сидел  так,
наслаждаясь  покоем,  словно  ожидая,  что  продолжится  сон,   прерванный
пробуждением. Кто-то вошел в каюту. Это был Чандрасекар.
   - Ну что, - спросил он, остановившись передо мною, -  вы  утолили  свою
сильную жажду?
   - Нет, -  ответил  я.  -  Жажда  знаний  только  увеличилась,  а  жажда
приключений... Разве ее когда-нибудь можно утолить?
   Накануне мы были так измучены, что лишь  в  нескольких  словах  описали
товарищам свои приключения. Теперь я принялся  рассказывать  обо  всем  по
порядку: и не знаю, было ли вызвано мое настроение ранним утренним  часом,
- к тому же голубоватый свет ламп создавал иллюзию предрассветного неба, -
или улыбкой Чандрасекара, но я говорил  так,  словно  поверял  все  своему
лучшему другу. Под кон