дного
светящегося зубца увидел  на  круглом  экране  настоящий  хаос  искр.  Это
напомнило мне картину, какая получается, если нарушить прием на радаре при
помощи алюминиевой фольги. Меня охватило бешенство.  Голос  Солтыка  начал
слабеть, а  потом  и  вовсе  исчез  в  усиливающемся  треске.  Поворачивая
регулятор, я снова услышал таинственные резкие звуки - и вдруг рука у меня
замерла на рукоятке: "А что, если это радио жителей Венеры?.."
   Черт возьми, это было вполне возможно!  Прерывистые  звуки  могли  быть
чем-то вроде азбуки Морзе. Но долго раздумывать было  некогда,  ибо  очень
далеко на горизонте появился скалистый барьер, начинающийся у скрытого  за
горизонтом горного озера,  оставшегося  километрах  в  пятнадцати-двадцати
слева от меня на восток.
   Район Мертвого Леса обрывался тут  ровной  линией.  Далее  простиралась
равнина,  изрезанная  невысокими   округлыми   возвышениями   и   отлогими
впадинами. О лучшей посадочной площадке нельзя было и мечтать. Грунт  был,
насколько  я  мог  определить,  гладкий,  как  полированный  камень.   Над
последними рядами мертвых деревьев я выключил  газ.  Мне  показалось,  что
Мертвый Лес отделяется от равнины узким темным рвом, но все  мое  внимание
было сосредоточено на рулях. Я открыл клапаны и потянул рычаг на  себя.  В
наступившей тишине крылья самолета издавали низкий затихающий звук. Мягкий
толчок, потом другой. Колеса коснулись земли. Машина пробежала  немного  и
остановилась, слегка накренившись набок, на складчатом уклоне  почвы.  Это
была почва планеты Венеры.



ПИЛОТ

   Долго еще я  сидел  в  кабине,  не  зная,  что  предпринять.  Попытался
заняться радиоаппаратом. Регулятор прошел по всей шкале, но все  диапазоны
молчали. Из эфира не доносилось ни малейшего шороха, и я оставил  радио  в
покое. Вынув из-под сиденья шлем, я надел его, старательно затягивая  одну
за другой автоматические застежки.  Положив  руку  на  рычаг,  открывающий
купол, я на миг заколебался, а потом резко дернул  его.  Стеклянная  крыша
поехала назад. Я еще раз проверил взглядом маленький  темно-зеленый  экран
радароскопа внутри шлема, дотронулся до клапана кислородного  аппарата  и,
перекинув ноги через борт, поднялся на крыло.
   Я знаю: мне  не  удастся  описать  того,  что  я  увидел.  Могу  только
перечислить все по порядку, ибо я не в  состоянии  передать  тот  основной
общий тон, благодаря которому с первого же взгляда чувствовалось, что  это
не Земля. Тучи медленно скользили, белые, совершенно белые, как молоко. На
Земле тоже можно увидеть такое; но там это лишь легкие облачка и  перистые
высокие циррусы, а здесь весь небосклон был затянут ровной белой  пеленой.
В ярком свете простирались плоские холмы и  неглубокие  впадины  -  сухие,
ничем не  поросшие,  темно-шоколадного  цвета,  иногда  с  более  светлыми
пятнами. В каких-нибудь семистах метрах за хвостом самолета возле Мертвого
Леса равнина обрывалась. Она не переходила сразу в лес,  между  ними  была
граница - обрыв, такой высокий,  что  над  его  краем  возвышались  только
переплетенные, сияющие отраженным светом вершины мертвых деревьев.
   Я соскочил наземь. Грунт не поддался под ногами. Я стукнул  подкованным
каблуком - не осталось ни малейшего следа. И все-таки он не был  похож  на
голую  скалу.  Я  повернулся  к  Мертвому  Лесу  спиной.   Вдаль   убегали
удивительно  равномерные  складки  долины;   на   горизонте,   в   полосах
желтоватого тумана, стояли темные силуэты гор.
   Я снова взглянул под ноги,  а  затем,  достав  из  внутреннего  кармана
скафандра складной нож, стал с силой вонзать острие  в  загадочный  грунт.
Нож несколько раз отскакивал, но я заметил  место,  где  поверхность  была
покрыта крохотными пузырьками, словно  окаменелая,  отполированная  губка.
Здесь мне удалось отбить довольно большой кусок; я взвесил его в руке.  Он
был светло-бурый и легкий. Легкий, как... как бакелит.
   Бакелит! О, как я жалел, что я здесь один! Я не думал в  эту  минуту  о
потере связи, о том, что будет  со  мною  через  несколько  часов,  -  мне
хотелось только, чтобы со мною был кто-нибудь из товарищей,  чтобы  я  мог
поделиться этим необыкновенным открытием. Еще раз, но уже другими глазами,
оглядел я буроватый пейзаж. В нем было что-то вызывающее тревогу,  но  что
именно? Раньше я этого не замечал. Я начал вспоминать... Да, на что же  он
похож? И вдруг понял: все вокруг выглядело как-то неправдоподобно,  словно
огромных размеров театральная декорация. И это было  неприятно.  Декорация
величиной со сцену или даже с поле -  пускай,  но  здесь  лежали  десятки,
сотни  квадратных  километров  бакелита  или  похожей  на  него  массы   -
искусственной пластмассы, из  которой  на  Земле  делают  пресс-папье  или
"вечные ручки"! В этом было что-то гротескное и в то же время зловещее.
   Некоторое время я еще стоял у самолета, не  зная,  что  предпринять,  а
потом пошел по направлению  к  Мертвому  Лесу.  Однако,  сделав  несколько
шагов, поспешно, почти бегом, повернул вдруг  без  всякой  причины  назад.
Радио было у меня в  скафандре,  так  что  сигналы  ракеты,  если  бы  она
отозвалась, я бы услышал, но... я вернулся. Побудил меня к этому  даже  не
страх, а более сильное ощущение, которого я никак  не  мог  преодолеть,  -
здесь все было чуждым. Чуждым было низкое нависшее  белое  небо,  сиявшее,
несмотря на тучи, ярким светом; чужды были неподвижность воздуха, равнина,
покрытая плоскими холмами, странный сухой стук,  который  издавали  сапоги
при ходьбе по этой мертвой равнине.
   Я сел на крыло самолета  и,  вертя  в  руке  нож,  оглядывал  ту  часть
равнины, которая прилегала к Мертвому Лесу, и  обдумывал  свое  положение.
Если за сорок восемь часов мне не удастся связаться с товарищами,  мне  не
хватит воздуха. Тогда придется решать, что с собою делать. Но пока у  меня
есть воздух, пища и самолет, чем  я  должен  заняться  в  первую  очередь?
Конечно, своей основной обязанностью: исследованием планеты. "Что  ж,  это
правильно, - раздумывал я далее. - Но если ракета вдруг появится, когда  я
буду далеко от самолета? Ведь пока я добегу, она исчезнет  в  тучах,  и  я
потеряю, быть может, последнюю надежду  на  спасение.  Значит,  сидеть  на
крыле самолета и ждать помощи?" Мой инструктор на центральной  авиастанции
любил задавать один вопрос, особенно новичкам: что должен делать летчик  в
случае вынужденной посадки в пустыне,  в  горах  или  вообще  в  безлюдном
месте? "Все, что возможно", - отвечали ему. "А если этого окажется  мало?"
- "Тогда все, что невозможно!" Быть может, это звучит несколько  наивно  и
бесхитростно, но одному  из  моих  коллег  удалось  выбраться  из  зыбучих
песков, где разбился его почтовый самолет: он шел пять дней, не глотнув за
все время ни капли воды, хотя ученые говорят, что без воды человек умирает
гораздо раньше. Когда  его  спросили,  о  чем  он  думал,  когда  шел,  он
процитировал изречение нашего шефа.
   Историю эту я вспомнил кстати. Нужно было все обдумать, все принять  во
внимание и главным образом то, что планета обитаема. Не будет  ли  слишком
легкомысленным оставить самолет без охраны? Конечно, но что  поделаешь?  Я
снова вскочил на крыло, взял в каюте маленький излучатель - конусообразный
аппарат с широкой рукоятью, - перевесил его через плечо и пошел к  обрыву.
Через минуту я уже был у самого края.
   Внизу, кое-где поднимаясь вершинами почти до того места, на  котором  я
стоял,  рос  Мертвый  Лес.  Глаз  останавливался  на  кустах  с   длинными
блестящими ветками, на конусообразных сталагмитах, каких-то полупрозрачных
массах,  лежавших,   словно   клубки   змей,   на   бугристых   сосульках,
ощетинившихся отростками, похожими на кораллы или на полипы. Эти  растения
казались искусственно изваянными и были похожи на те, какие  рисует  мороз
на стекле, но только еще  расцвеченные  во  все  цвета  радуги.  Верхушки,
блестевшие отраженным светом, создавали  иллюзию  волнующейся  поверхности
моря. Через некоторое время я заметил, что все размещено было здесь не так
уж хаотично: кое-где виден был определенный порядок. Неподалеку  от  моего
наблюдательного пункта край  обрыва  поднимался  на  несколько  метров.  Я
взошел на это срезанное с одной  стороны  возвышение,  чтобы  увидеть  как
можно больше. Метрах в трехстах от меня в глубине Мертвого Леса  виднелась
большая впадина. Окружавшие ее минеральные образования были ниже остальных
и  более  округлой  формы.  Самый  центр  впадины,   окруженный,   видимо,
кольцеобразным валом, как мне представлялось, был совсем гладким, но я  не
мог  сказать  этого  наверняка,  так  как  его  частично  заслоняли  кроны
ближайших деревьев. Зато я видел ясно, что чем дальше от этого места,  тем
выше и остроконечное становятся мертвые  деревья.  Я  решил  спуститься  и
рассмотреть их  поближе.  Обрыв,  которым  кончалась  равнина,  шел  везде
отвесно. От уровня Мертвого Леса меня отделяло не более четырех метров.  Я
заколебался.  Кристаллические  изваяния,  светившиеся  чистым  и  каким-то
застывшим  блеском,  стояли   совсем   близко   подо   мною.   Любопытство
превозмогло. В последнюю минуту, когда, ухватившись за край обрыва, я  уже
сползал по его отвесной стене, у меня мелькнула  мысль:  "А  была  ли  при
конструировании скафандров  предусмотрена  возможность  совершения  в  них
прыжков?" - но, слегка оттолкнувшись вниз,  я  уже  упал  на  четвереньки,
потом встал и повернулся спиной к стене обрыва. Мертвый  Лес  стоял  прямо
передо мной.
   Но сейчас он выглядел не так, как  с  высоты.  Это  действительно  было
что-то вроде окаменелых полупрозрачных  стволов,  расщепленных  вверху  на
острые разветвления. Выше и ниже, над  самой  головой  и  у  самой  земли,
торчали осыпанные мельчайшими иголочками иглы - не то листья, не то  рога,
- и в их глубине переливались и чередовались яркие радуги.
   Перед спуском я  направил  гирокомпас  на  видневшуюся  вдали  впадину.
Проверив теперь направление, я отправился вглубь леса, с трудом передвигая
ноги в гуще хрустящих и резко скрипящих обломков. Подкованными сапогами  я
давил фиолетовые кристаллы. Стволы мертвых  деревьев  имели  винтообразное
строение, словно были сплетены  из  толстых  стеклянных  жил,  и  все  они
закручивались вправо. Я все время поглядывал на компас, стараясь сохранять
направление,  хотя  это  и  было  нелегко.  Случалось,  я  запутывался   в
переплетающихся "оленьих рогах" и тогда вынужден был искать другую дорогу.
Однако, кружась и плутая, я  все  же  приближался  к  цели:  в  этом  меня
убеждали оплавленные, округленные минеральные формы,  появлявшиеся  все  в
большем количестве. Все меньше  попадалось  кристаллических  игл,  шпаг  и
лучей, зато показались блестящие радужные  образования,  словно  застывшие
фонтаны, поднимающиеся из  земли  неподвижными  струями  толщиной  в  руку
взрослого человека. Пробираясь среди них, я даже жмурился от  вспыхивающих
отсветов, внезапных искр, бликов и теней. В чаще пылали алмазным  трепетом
синие, желтые, фиолетовые, карминовые тона. Иногда  какая-нибудь  выпуклая
поверхность, издали блестевшая чистым серебром, при моем приближении гасла
и делалась матовой, словно припорошенная пеплом. Однажды, застряв в  узком
просвете между ветвями застывшего фонтана, я рванулся, и преграда  рухнула
с испугавшим меня громким треском: мне показалось, что треснул шлем.
   Дальше стволы сплющивались,  наклонялись  к  земле,  соединялись  между
собою толстыми распластанными ветвями, словно их пригибала невидимая сила.
   У меня в глазах давно уже мелькали красные отблески. В потоке  льющихся
со всех сторон красок я не сразу обратил на это внимание, думая,  что  так
преломляется  в  стеклах  шлема  наружный  свет.  Но  вдруг  красный  свет
усилился, и я увидел, что его источник находится внутри шлема. Над экраном
радара в шлеме помещен матовый шарик, указатель прибора, чувства  тельного
к радиоактивным излучениям. На Земле  во  время  испытаний  скафандров  мы
входили в экспериментальную камеру, в центре которой  находилась  колба  с
некоторым количеством сильно радиоактивного вещества. С приближением к ней
внутри матового шарика начинал светиться красный огонек, который  по  мере
приближения к источнику радиации становился все ярче,  словно  раздуваемая
головешка. Но сейчас указатель не светился, а пылал, как огромный кровавый
глаз, наполняя всю внутренность  шлема  багровым  светом.  Я  остановился.
Блеск усилился настолько, что мешал смотреть в стекло. Да, место это  было
очень опасным, так как где-то здесь, очевидно, находился  источник  мощных
излучений, и я решил как можно скорее отсюда уходить. Я  прошел  несколько
шагов в сторону под нависшими над головой сталактитами. Красный свет  стал
слабее. Пошел дальше,  перескакивая  через  скрученные,  как  корни,  жилы
блестящей массы.  Свет  опять  усилился.  У  меня  в  кармане  был  ручной
индикатор радиоактивности, похожий на  маленький  пистолет  со  светящейся
шкалой там, где у обычного пистолета находится курок.  Я  приподнял  ствол
прибора. Мертвый Лес вовсе не был таким укромным и спокойным местом, каким
казался издали. Стрелка  прибора  плясала,  как  сумасшедшая,  то  и  дело
пробегая шкалу до конца и ударяясь в упорный штифтик с такой силой, словно
хотела сломать его.
   Мне становилось все жарче, со лба стекал пот; и это было не  только  от
волнения - термометр показывал  шестьдесят  восемь  градусов  по  Цельсию.
Лучше  было  отказаться  от  дальнейшего  путешествия.  Прогулка  в  таких
условиях могла обойтись  мне  дорого.  Я  знал,  что  комбинезон  пропитан
веществом, поглощающим излучения, но он был слишком тонким, чтобы  служить
надежной защитой. Сюда можно было идти лишь в специальном,  гораздо  более
плотном снаряжении, со слоем камекса в качестве экрана. Такие скафандры  у
нас на "Космократоре" были. Когда я подумал об этом, мне пришло  в  голову
что я, быть может, никогда больше не увижу "Космократор", но  что  все  же
нужно, несмотря на это, идти дальше.
   Между тем я  шел  по  кругу,  выставив  перед  собою  дуло  индикатора.
Излучение росло и падало скачками. Я заметил, что оно усиливается, когда я
обращаю прибор к синеватым, стеклянистым стволам. Они были  выше  и  толще
других и стояли на некотором расстоянии друг от друга, так что  я  в  свое
стекло никогда не видел больше двух сразу. Я подошел к такому  стволу.  Он
был не такой прозрачный, как мне показалось сначала: эту иллюзию создавали
искаженные отражения на его  поверхности.  Когда  я  приблизился  к  нему,
красный свет внутри шлема так и запылал, словно кто-то живой  предупреждал
меня об опасности. Внутри ствола под прозрачным слоем тянулся узкий  пояс,
вернее цилиндрическая  полоса  неопределенного  цвета:  в  зависимости  от
места, с которого на него смотришь,  она  казалась  то  черно-красной,  то
серебристой, как воздушный пузырь в воде.
   Я поспешно отступил.  Красный  шарик  постепенно  гас,  меняя  цвет  на
темно-рубиновый. Теперь,  зная  уже,  чего  нужно  избегать,  я  пошел  по
азимуту, стараясь обходить подальше синеватые  стволы.  Вскоре  они  вовсе
исчезли, но мой индикатор, более чувствительный, чем  красный  шарик,  все
время показывал, что излучение, хотя и значительно более слабое,  идет  от
всей почвы. Радиация опасна не столько своей силой, сколько  длительностью
воздействия на организм. Поэтому шкала  прибора  градуирована  в  единицах
времени. По ней я определил, что, не опасаясь неприятных  последствий,  на
этом месте можно находиться не более получаса. Учитывая  это,  я  прибавил
шагу и вскоре очутился перед лабиринтом удивительных форм, не  похожих  ни
на что ранее мне встречавшееся.
   Минералы   образовывали    здесь    круто    поднимающееся,    лапчатое
нагромождение, усеянное большими выпуклостями и  пузырями.  Вероятно,  так
должна выглядеть мыльная пена под сильным  увеличительным  стеклом.  Масса
эта казалась необычной еще и потому, что в нее  было  вплавлено  множество
серебристых шариков. Это можно сравнить с роем насекомых, залитых во время
полета  волной  жидкого  янтаря.  Я  попытался  взобраться  на  стеклянную
возвышенность, но тотчас же сполз обратно. На миг мне показалось, что я  в
стране из сказки "Витязь под стеклянной горой". Потом я пошел  параллельно
преграде.  Кое-где  она  походила  на  затвердевшую  морскую  волну:   это
впечатление создавал ее взлохмаченный бахромчатый гребень. К самой  стенке
"волны" подойти было трудно из-за множества клубков, похожих на стеклянных
осьминогов. Они  соединялись  между  собой  висящими  в  воздухе  ветвями,
которые кое-где отвалились и устлали почву выпуклыми  обломками.  Я  решил
влезть  на  клубок  в  предварительно  попробовал  разбить  один  из   них
подкованным сапогом. Он треснул, но не развалился. Однако когда я поставил
ногу на  выщербленную  поверхность  и  попытался  подняться,  остаток  его
оболочки рассыпался под моей тяжестью вдребезги, и я опять очутился внизу.
Я повторил попытку в другом месте, но с тем же результатом, причем  острые
обломки чуть не разорвали мне комбинезон. Отказавшись  от  этой  мысли,  я
отправился дальше. Прозрачная преграда тянулась широкой дугой и,  судя  по
показаниям моего компаса, сворачивала на восток. Вскоре я  очутился  перед
узким отверстием в стеклянной стене. В глубине его поблескивало  несчетное
множество  вплавленных   в   стекло   серебристых   шариков.   Захваченный
необычайным зрелищем, я приблизил лицо к отверстию, напоминающему огромную
трещину во льду, - и  остолбенел:  оттуда  на  меня  смотрело  чудовище  с
заостренной головой и раскинутыми, как крылья летучей мыши, ушами.  Нижняя
часть его тела расплывалась в туманном облаке. Я отпрянул в испуге и  лишь
потом понял,  что  это  мое  собственное  отражение,  искаженное  неровной
поверхностью.
   Я начал искать, за что ухватиться. С величайшими трудностями, используя
каждую выпуклость, удалось мне вскарабкаться на гладкую стену. Невыносимый
зной чувствовался все сильнее; не  помогало  и  электрическое  охлаждающее
устройство, вделанное в комбинезон,  хотя  я  давно  уже  включил  его.  Я
балансировал на цыпочках с раскинутыми руками, стараясь ухватиться хоть за
какой-нибудь выступ. Меня вдруг поразило все  усиливающееся  биение  моего
сердца: пульс стучал все громче, громче, громче... Но это не был пульс!
   Одним прыжком я очутился внизу. Не обращая внимания на  скользящие  под
сапогами обломки, я бежал, чтобы найти место, откуда можно было бы увидеть
все небо. Высоко вверху светлела чистая молочно-белая пелена облаков.  Гул
медленно приближался,  рос,  усиливался.  Между  слоями  туч  просвечивало
что-то длинное, округлой формы, как темная рыба. "Космократор"!
   Как описать мое состояние! Я зову, кричу в микрофон, бегу к равнине,  к
самолету! Больно ударяюсь о застывшие струи, падаю на колени, вскакиваю  и
снова вызываю ракету. Гул ее становится другим. Корабль наклоняется  носом
книзу, входит в поворот, начинает описывать узкую спираль. Его  темный  на
белом фоне корпус  увеличивается.  Из  сопел  вырывается  огненный  столб.
Перепрыгивая от ствола к стволу, я  вбегаю  на  необыкновенный  стеклянный
мостик, перескакиваю через неподвижно светящиеся  обломки,  а  доносящийся
сверху мерный шум двигателей растет, переходит в  оглушительный  грохот  и
снова удаляется, затихает... Ракета  все  время  кружит  на  опасно  малой
высоте, но я не могу  смотреть  в  ее  сторону:  мне  приходится  обходить
острые, торчащие, как мечи, кристаллы.
   Вдруг дорогу мне преграждает груда стеклянных жил. Пробую  перепрыгнуть
через нее - пот стекает на глаза, дыхание  прерывается,  я  не  могу  даже
крикнуть в микрофон, - какая-то глыба рушится у меня под ногами,  я  теряю
равновесие и падаю.
   Вскакиваю, как сумасшедший, хочу очертя голову  кинуться  на  преграду,
как внезапно над самым ухом раздается тихий иронический голос:
   "Спокойнее... пилот!"
   Это говорит не радио.