авливал  его,  но  вскоре  он  стал
настолько громким, что уже явственно выделялся  в  шуме  двигателей.  Звук
этот был  очень  высокий,  даже  пронзительный.  В  то  же  время  стрелки
приборов, до сих пор неподвижные,  затрепетали,  словно  по  ним  пробегал
невидимый ток. Звук усиливался, переходя в  резкий  свист,  -  это  визжал
разрываемый нашей ракетой воздух планеты.
   - Четыреста восемьдесят километров!
   Тучи рвались перед кораблем,  как  натянутые,  дрожащие  струны.  Рокот
тормозящих сопел ослабел. Я снова взглянул  на  прибор:  мы  уже  потеряли
космическую скорость и делали в секунду лишь восемь километров. Атмосфера,
становившаяся плотнее, оказывала ракете все большее сопротивление. Воздух,
уплотняясь, трепетал по краям плоскостей, вызывая мигание  изображения  на
экране.  Скорость  "Космократора"  все  время  падала.  Снова  загрохотали
взрывы. Приборы, показывающие плотность, давление и  температуру  воздуха,
оживленно покачивали стрелками. Корабль, летящий  сейчас  по  кривой,  как
снаряд в конце полета, со свистом рвал слои облаков. Совсем близко от  нас
носились развеянные снежные хлопья сконденсированных  кристаллов,  отливая
серебром в солнечных лучах. Ниже тучи стояли плотной клубящейся стеной,  к
которой мы летели со страшной быстротой. Еще  миг  -  и  экран,  затянутый
густым дымом, погас.
   Стада туч разлетались, как тяжелые испуганные птицы. Я  назвал  Солтыку
высоту: тридцать километров, - а мы еще были  в  тучах.  Над  Венерой  они
располагаются необычайно высоко! Воздух был так плотен, что даже при нашей
сравнительно небольшой скорости раздавался пронзительный вой, переходивший
от басовых вибрирующих нот к самому высокому свисту. Видимость практически
равнялась нулю. Мы то погружались в  темно-желтый  туман,  то  попадали  в
молочное кипение, полное ярких  радуг.  Солтык  переключил  телевизоры  на
радар, но это мало помогло. Направленные вниз  пучки  радиоволн  бессильно
вязли в топи облаков, не показывая рельефа почвы. Мы  летели  вслепую,  по
гирокомпасу, описывая вокруг  планеты  широкую  дугу.  В  зеленовато-буром
свете, наполнявшем экран, временами появлялись неясные контуры туч  нижних
слоев, а в их разрывах - еще более глубокие слои, и так до  дна,  где  все
сливалось в серую муть.
   Звуковым фоном полета был непрестанный глухой шум. Оттого, что я  долго
и напряженно вглядывался в экран, у меня иногда появлялась иллюзия кипящих
под  нами  морских  волн,  а  шум  полета  мне  казался   тогда   грохотом
разбивающихся волн. В  какое-то  мгновение  эта  иллюзия  стала  настолько
сильной, что я был вынужден отвести глаза от экрана. Солтык снижал  ракету
все быстрее. Уже только восемь  километров  отделяло  нас  от  поверхности
планеты, а видимость все еще равнялась нулю.  В  тучах,  как  сказали  нам
аэродинамические  приборы,   были   взвешены   мелкие   твердые   частицы,
поглощавшие волны радара. Мне хотелось узнать, что будет делать Солтык, но
я, конечно, ни о чем не спрашивал. Меня  вначале  охватило  разочарование,
потом нетерпение и, наконец, гнев: я так долго ждал минуты, когда  сяду  в
кабину самолета, а сейчас, когда она приближалась, я попросту боялся,  что
потеряю ориентировку в этих проклятых тучах!
   Изображение  на  экране  изменилось.  Солтык  переходил  на  все  более
короткие волны. Волномер передатчика показывал: сантиметр,  полсантиметра,
три миллиметра... Вдруг ползущие по экрану массы развеялись, исчезли, и  я
увидел  поверхность  Венеры.  Однако  на  ней  почти  ничего  нельзя  было
рассмотреть.  Неровности  и  холмы  бешено  мчались  назад,   сливаясь   в
трепещущие зеленоватые и бурые полосы. Солтык  теперь  непрерывно  работал
рычагами, то включая двигатели, то усиливая торможение, так  что  скорость
порой падала  до  низшего  допустимого  предела.  Мы  летели  над  большой
равниной, делая в секунду метров триста. Казалось, что она покрыта  густым
лесом. Раскидистые кроны  деревьев  или  других  фантастических  растений,
огромные кустарники, рощи, заросли -  все  это  мелькало  слишком  быстро,
чтобы можно было их как следует  разглядеть.  Когда  корабль  снизился  до
четырех тысяч метров, у меня вдруг возникло сомнение, действительно ли эти
фантастические очертания - растения? Но пока я присматривался к  ним,  они
исчезли. Появились отлогие холмы с  плоскими  склонами.  Кое-где  тучи  не
доходили до самой поверхности планеты. В одном из таких разрывов,  посреди
изменчивых,  медленно  плывущих  облаков  появилась  темно-синяя  гряда  с
черными тенями, выделявшаяся своей неподвижностью в океане паров. Это  был
горный  хребет.  Поверхность  планеты   повышалась.   Стрелка   альтиметра
задрожала и дошла до семи тысяч метров. Под нами  плыли  огромные  изрытые
скаты, иногда мелькал  свет,  словно  отраженный  льдом,  -  это  блестели
гладкие склоны. Потом огромная панорама скалистых нагромождений и глубоких
долин  погрузилась  в  туман.  Корабль  набирал  высоту.  Девять,  десять,
одиннадцать километров. Все тоньше свистел разреженный воздух, разрываемый
носом "Космократора". И вдруг  Солтык  обернулся  ко  мне.  Он  не  сказал
ничего, но по глазам его я понял, что наступила моя минута.
   Осватич принял от Солтыка управление, и, пока корабль летел в  молочном
тумане, мы провели совещание. Первым вопросом было тщательное  определение
состава атмосферы. Как и предвидели ученые, слой ее оказался гораздо толще
земного, почти вдвое. На высоте одиннадцати километров давление составляло
шестьсот  девяносто  миллиметров  ртутного  столба,  -   примерно   земное
атмосферное давление на уровне моря. Тучи, по  определению  химика,  имели
очень  разнообразный   состав.   Они,   насколько   можно   было   судить,
располагались   в   несколько   ярусов.   Самый   верхний    состоял    из
полимеризованного формальдегида и частиц какого-то неизвестного  вещества,
подробное исследование которого было пока отложено. В нижних слоях,  кроме
формальдегида, имелся небольшой процент воды.  Кислорода  в  воздухе  было
пять процентов, углекислоты - двадцать девять.  Я,  сожалея,  расстался  с
тайной надеждой, что предположения ученых  о  составе  атмосферы  окажутся
неверными и на планете можно будет передвигаться без скафандра.
   Полет в тучах не позволял получить точных сведений о рельефе  местности
и затруднял исследование планеты,  а  на  небольшой  высоте  маневрировать
ракетой было  несколько  рискованно.  Поэтому  мы  решили  высадиться.  На
площади около семи тысяч километров, над которой  мы  пролетали,  не  было
видно никаких признаков деятельности разумных существ, но мы были уверены,
что они есть на планете, и потому  решили,  высадившись,  начать  разведку
сначала в небольшом радиусе и с соблюдением необходимой осторожности. День
в этих широтах должен был продолжаться шесть земных суток, так что времени
было достаточно. Осватич повернул  ракету  в  сторону  низменного  района,
замеченного  нами   ранее.   Оставалось   только   тщательно   исследовать
поверхность и найти возможно более  ровное  место  для  посадки.  Я  пошел
наверх, чтобы одеться, а когда вернулся  уже  в  скафандре,  все  окружили
меня. Я не захотел ни с кем прощаться. По узкому  колодцу  мы  с  Солтыком
поднялись в камеру на носу. Там  на  катапульте  стоял  самолет:  длинная,
узкая стальная капля с сильно отклоненными назад крыльями. Так как  кабина
закрывалась герметически, я снял шлем, ограничивающий поле зрения.
   - Вы уже все знаете? - спросил Солтык. - Да?
   Я крепко пожал ему руку, влез на  крыло  и  одним  прыжком  очутился  в
кабине. Шлем положил под сиденье, чтобы он был под  рукой,  потом  включил
лампы и указатели, еще раз проверил вентили кислородных аппаратов и  через
открытый люк взглянул на инженера.  Он  был  взволнован,  но  старался  не
показывать этого.
   - Сейчас мы вас выбросим, - сказал он, - но сначала  еще  раз  проверим
связь.
   Я знал, что он уже проверял ее сто  раз,  а  в  последний  -  не  позже
сегодняшнего утра, но только улыбнулся ему. Он вышел.  Оставшись  один,  я
закрыл прозрачный колпак  над  головой,  затянул  уплотнительные  болты  и
сильно уперся ногами в педали. Стрелка  на  светящейся  шкале  секундомера
прыгала. Потом в наушниках раздался тонкий писк  и  тотчас  же  послышался
голос Солтыка:
   - Как вы меня слышите?
   - Прекрасно.
   - Мы сейчас на высоте девяти тысяч метров, скорость девятьсот  двадцать
в час. В порядке?
   - В порядке.
   - Можете включать двигатель. Контакт!
   - Есть контакт, - ответил я и нажал кнопку зажигания. В  бледно-зеленом
сумраке загорелась рубиновая звезда.
   - Вы готовы?
   - Готов.
   - Внимание!
   Раздался оглушительный грохот. Колпак на носу раскрылся,  и  в  пламени
взрывных газов я вылетел, как ядро из пушки.
   В глаза мне ударило море  огня.  Как  борющийся  с  волнами  пловец,  я
совершенно  невольно  выровнял  рули.  Кабина  была   снабжена   выпуклыми
стеклами. В падающем отовсюду свете, как муха в капле светлого  янтаря,  я
летел стремглав против течения туманов и  туч.  Вой  раздираемого  воздуха
затыкал мне уши, как вата. Казалось, колпак надо мной лопнет, продавленный
силой движения. Однако самолет  быстро  потерял  скорость,  приданную  ему
катапультой "Космократора", и теперь в полете я мог рассчитывать только на
собственные силы. Я вглядывался в серые тучи, убегающие по  сторонам,  как
вдруг воздух надо мной очистился,  словно  разрезанный  стеклянным  ножом,
голубоватый свет  очертил  искристым  контуром  выпуклости  туч,  раздался
гулкий свист и сверху низверглись потоки  воды.  Мне  стало  понятно,  что
"Космократор" летит очень близко надо мной,  а  все  эти  явления  вызваны
атомными газами, вырывавшимися из его сопел. Я  нажал  педаль,  чтобы  как
можно скорее увести машину от опасного соседства: полный выхлоп ракеты  на
близком расстоянии мог бы оторвать крылья самолета.
   - Алло! Как вы там, пилот? Летите? - послышался в  наушниках  голос.  Я
ответил утвердительно и подал курс по гирокомпасу.
   - Будем описывать круги. Можете спускаться.
   Кроме кипящих облаков, ничего не было видно. Зато на маленьком  круглом
экране  моего  радароскопа  непрерывно  плыли  очертания   лежащей   внизу
местности. Медленным, тысячу раз в жизни проделанным движением  я  положил
машину на крыло, и она начала падать, как камень. На Земле мне не пришлось
бы смотреть на альтиметр, так как  видимые  размеры  земных  ориентиров  -
дорог или рек  -  при  некотором  опыте  неплохо  помогают  разобраться  в
обстановке. Но тут я не спускал глаз со шкалы, поглядывая в то же время  и
на экран радароскопа. Когда  скорость  падения  чрезмерно  увеличилась,  я
медленно вывел машину из пике. Самолет был в самой гуще туч и все время то
нырял в них, то выскакивал из их пушистой глубины.  Но  внизу  не  было  и
следа лесистой равнины, которую я  видел  раньше.  Там  тянулись  длинные,
широкие, голые хребты, похожие на окаменелые темные волны.  Я  сообщил  об
этом Солтыку.
   - Возьмите полтора градуса на восток, - ответил он. - И что там с вашим
пеленгом? Его плохо слышно.
   Он говорил о радиосигналах, автоматически передаваемых  моим  прибором;
благодаря этому  на  "Космократоре"  всегда  можно  было  определить,  где
находится самолет. Слова инженера несколько встревожили меня, так как и  я
довольно плохо его слышал: приему мешали  какие-то  слабые  потрескивания.
Выполняя совет Солтыка, я положил самолет в  левый  вираж  и  полетел  под
самыми тучами, стараясь не терять  высоту,  чтобы  можно  было  оглядывать
более широкое  пространство.  Это  было  нелегко:  каждые  десять-двадцать
секунд я попадал в тучу, из которой  можно  было  выбраться,  лишь  нырнув
вниз. Такая "игра в прятки" тянулась довольно долго.
   Мне не хотелось полагаться только на радар, потому что  на  экране  был
виден сравнительно небольшой  участок  местности.  Я  тщательно  выискивал
каждый просвет в тучах; а так как они спускались довольно низко, то я  все
чаще  пролетал  всего  в  нескольких  сотнях  метров  над  возвышенностями
поверхности Венеры. То, что было внизу, нельзя  назвать  ни  равниной,  ни
горой: что-то вроде огромных, спускающихся каскадами ступеней из  какой-то
скалистой породы, насколько можно было судить по их  гладкой  поверхности.
Эти ступени, скорее террасы, шли по всему видимому пространству волнистыми
рядами.
   Я подумал, что,  быть  может,  удастся  найти  террасу,  пригодную  для
посадки "Космократора", и с этой целью несколько минут летел, всматриваясь
в их контуры, но они начали изгибаться и подниматься,  становясь  отвесно,
словно рассыпанная колода гигантских карт, и мне пришлось вернуться назад.
Солтык расспрашивал  меня  об  условиях  полета  и  видимости.  Я  отвечал
коротко,  так  как  уже  начинал  злиться,  что  никак  не  удается  найти
замеченную раньше лесистую равнину. Лес, конечно,  должен  был  где-нибудь
кончиться, и там можно рассчитывать на хорошую площадку для приземления.
   Итак,  по  необходимости  мирясь  с  однообразным,  хотя  и  необычным,
пейзажем, я полетел прямо вперед.  Скоро  среди  террасообразных  ступеней
показался продолговатый низкий вал,  ползущий  к  востоку,  как  огромная,
слегка извивающаяся  гусеница.  "Может  быть,  там  найдется  какое-нибудь
плоскогорье", - подумал я и, нажав рычаг, помчался в  ту  сторону.  Дальше
местность стала терять четкие очертания. Все затянуло низким, стелющимся у
самой почвы туманом, над которым поднимался только этот вал, становившийся
все более высоким и неровным. То здесь, то там отходили  от  него  как  бы
горные хребты. Глянув вперед, я увидел на горизонте темный  массив  -  это
были горы, но я летел все прямо, скорее  всего  из  любопытства,  стремясь
узнать, как выглядят  они  на  другой  планете,  потому  что  трудно  было
рассчитывать найти посадочную площадку посреди крутых скал. Горные  хребты
превращались в барьеры, все более крутые и высокие, вершины которых тонули
в тучах. Лететь дальше в эту сторону было бесцельно, и я решил  вернуться.
Справа - уже не внизу, а почти на уровне самолета  -  поднимались  длинные
выпуклые склоны с  крутыми  осыпями  удивительно  светлого,  почти  белого
цвета.
   Вдруг барьер разорвался, словно каменная цепь. Я увидел черное озеро, в
котором отражались облака, обрывы скалистых стен и береговые утесы. А что,
если это действительно вода? Я направил машину к разрыву в скалах и  начал
спускаться. Это любопытство могло мне дорого стоить, ибо, как и можно было
предвидеть, в ущелье с  силой  устремлялся  мощный  поток  воздуха;  ветер
подхватил меня, швырнул кверху, а потом погнал вниз с такой силой,  что  я
чуть не скапотировал посреди озера. Мне пришлось поставить машину на хвост
и дать полный газ, чтобы вырваться на свободу. В этот миг я был так близко
к воде, что ясно  видел  дробящиеся  волны  и  просвечивающие  сквозь  них
каменные глыбы на дне. Значит, мне все-таки удалось. Я  открыл  прекрасное
место  для  приземления,  или,  вернее,  приводнения:  "Космократор"   мог
опуститься на озеро. Нужно было только найти удобные подступы, так  как  с
трех сторон поднимались крутые грозные скалы. Я  поднял  самолет  до  трех
тысяч метров, чтобы охватить взглядом всю панораму горной местности.
   У меня уже давно было ощущение, что не все в порядке, но сначала  я  не
мог понять, что именно, и вдруг, поняв, вздрогнул, - в наушниках  не  было
тихого жужжания, показывающего, что аппарат работает  на  прием.  Я  нажал
кнопку: приемник был включен.
   - Алло, инженер Солтык! - крикнул я. - Инженер Солтык!
   Молчание. Я повернул рукоятку регулятора. Затрещало раз и другой. Потом
сплошными сериями посыпались длинные и короткие потрескивания.  Хотя  нет,
это были не  обычные  потрескивания  электрических  разрядов,  а  какие-то
непонятные  обрывки  передач,  среди   которых   попадались   даже   куски
музыкальных фраз. Повернул регулятор дальше. Голоса утихли. Я начал  снова
вызывать ракету. Ответа не было. Усилил ток в  лампах,  рискуя  сжечь  их.
Безрезультатно! Теперь  мне  было  уже  некогда  смотреть  вниз.  Стараясь
сохранять спокойствие, я осмотрел всю проводку. Начав с  ларингофона,  шаг
за  шагом  проверял  соединения:  все  было  в  порядке,   все   работало,
контрольная лампочка антенны показывала, что сигналы летят в пространство.
Но  ракета  не  отзывалась.  На   мгновение   я   взглянул   вниз,   чтобы
сориентироваться, где лечу, - и разразился проклятием: я был над  лесистой
равниной. Странной формы кустарники  убегали  бесконечными  рядами  вдаль,
исчезая за низкими тучами, из которых  лился  сильный  белый  свет.  Внизу
проносились какие-то удивительные султаны,  фестоны,  гривы,  перемежались
холодные  и  теплые  краски:  бледно-зеленые,  желтые,  темно-зеленые,   -
какой-то необычайный лес! Однако в эту  минуту  у  меня  не  было  желания
обследовать его. Я вернулся к радио, снова проверил  все  соединения  -  и
вдруг у меня промелькнула мысль, от которой мороз прошел по коже.
   "А  что,  если  ракета  -  вследствие  ли  нападения  или   трагической
катастрофы - погибла, и я здесь единственный живой человек?"
   Это было уж слишком. Я глубоко перевел дыхание,  радуясь,  что  мерзкое
ощущение страха постепенно исчезает, потом стиснул зубы и, размышляя,  что
мне делать дальше, еще раз взглянул на плывущий подо мною лес. Горючего  у
меня было еще на неполных два часа  полета.  Кислорода  могло  хватить  на
несравненно большее время, суток на двое. С пищей было хуже: лишь  немного
концентратов и два термоса с кофе. Кружить до опустошения  баков  не  было
смысла, так как заметить ракету при такой  низкой  облачности  было  почти
невозможно. Приземлившись, я смог бы починить радио (хотя я и не надеялся,
что мне  это  очень  поможет).  А  вот  если  ракета  пролетит  где-нибудь
поблизости, я  смогу  подать  товарищам  знак  или  взлететь  к  ним.  Это
показалось мне самым лучшим выходом из создавшегося положения, и  я  решил
приземлиться. Нужно было только найти подходящее  место.  Моему  самолету,
снабженному специальными тормозами, достаточно было бы  метров  пятидесяти
ровной местности. Я снизился и начал спускаться все ближе к  почве.  Потом
некоторое время летал на минимальной скорости  почти  над  самыми  кронами
деревьев. Каково же было изумление, когда  я  увидел,  что  это  вовсе  не
деревья и даже вообще не растения, а какие-то высокие, странной  формы  не
то кристаллы, не то минеральные натеки.  Кое-где  толстые,  сплошные  жилы
темно-зеленой массы,  словно  облитые  стеклом,  переплетались,  устремляя
кверху ветвистые пучки огромных игл; то здесь,  то  там  торчали  какие-то
лапчатые комья, балдахины, грушеобразные глыбы  -  сплетенье  многоцветных
скал, поблескивавших холодно, как лед. О том, чтобы посадить здесь машину,
нечего было и думать. Я летел  все  вперед  в  надежде,  что  Мертвый  Лес
когда-нибудь кончится, и все увеличивал скорость, пока не  довел  рукоятку
до отказа. Двигатель жужжал равномерно,  и  если  бы  не  опасность  моего
положения, я  мог  бы  наслаждаться  настоящим  калейдоскопом  причудливых
разноцветных обломков, мелькавших внизу и исчезавших под крыльями. Вдруг в
наушниках захрипело, и в разрыве оглушительных тресков  послышался  голос.
Солтыка:
   - Пилот, отзовись! Пилот!..
   Я ответил тотчас же, но уже снова ничего не было слышно.  Секунд  через
двадцать напряженного ожидания снова послышался голос Солтыка. На этот раз
он говорил кому-то, очевидно, стоящему рядом:
   - Не отвечает уже минут двадцать.
   - Будем кружить дальше? - спросил другой  голос,  как  мне  показалось,
Арсеньева.
   - Инженер! - крикнул я. - Внимание, "Космократор"!
   - Будем кружить, - ответил Солтык.
   Я говорил, кричал, но меня не слышали. Зато до меня доносились  обрывки
слов: Солтык разговаривал с  товарищами.  Взглянув  на  пеленгатор,  чтобы
понять,  в  каком  направлении  нужно  искать  ракету,  я  вместо   о