ец я добавил:
   - Мы не избежали ошибок... хотя  мне  кажется,  что  в  этом  никто  не
виноват. Но Арсеньев изменил своим обычным правилам, задержавшись  там,  в
этой пещере с металлическими созданиями. Разумнее  было  бы  идти  дальше,
потому что кислород кончался,  но  мы  не  всегда  руководствуемся  только
велением рассудка, и это,  конечно,  хорошо.  Наши  открытия  могут  иметь
огромное значение. Арсеньев принес горсть этих металлических  насекомых...
Вы их видели, профессор?
   - Да, они лежат в лаборатории. Арсеньев просил не начинать исследований
без него. Возвращаюсь к нашему разговору... А подумали вы о том, что из-за
этих литров кислорода, которые вы истратили в  пещере,  вам  могло  бы  не
хватить его на остаток пути?
   - Так могло случиться.
   - Какая же цена была бы тогда вашему открытию?
   - Но мы не знали, хватит нам кислорода  или  нет,  и  я  думаю,  именно
поэтому Арсеньев поступил так же, как я... в Мертвом Лесу...
   - Вы так думаете?
   -  Да.  Если  бы  я  был  уверен,  что  нам  не  удастся  добраться  до
"Космократора" из-за остановки в пещере, я первый остановил бы профессора.
Но дело в том, что этой уверенности у меня не было.
   - Вы так думаете... - тихо повторил  Чандрасекар.  Опустив  голову,  он
вглядывался в светившиеся темным блеском панели "Предиктора", словно искал
в них свое отражение. Я с любопытством ждал,  что  он  скажет,  но  в  эту
минуту в Централь вошел Солтык, и разговор принял другое направление.
   - Эта подземная труба, эта открытая Смитом металлическая веха,  наконец
этот Белый Шар - между  ними  должна  быть  какая-нибудь  связь,  -  начал
инженер. - А это переменное магнитное поле! Если бы я знал, каким  образом
они получают электричество, я знал бы все!
   -  Ошибаетесь,  -  возразил  Чандрасекар.  -  Если  бы  в  какой-нибудь
концертный зал на  Земле  попал  марсианин,  то  что  дало  бы  ему  самое
тщательное  исследование  геометрии  здания,  химический  анализ  кирпича,
штукатурки, позолоты или знакомство с  физическими  свойствами  скрипок  и
роялей? Он все равно не имел бы ни  малейшего  представления  о  том,  для
какой цели построено это здание. Он не знал бы самого важного.
   - Музыки, не так ли? - произнес Солтык.
   - Нет, истории человечества. Знать, кто это построил,  гораздо  важнее,
чем знать конструкцию.
   - Я уверен, что эти металлические мурашки - хозяева планеты, -  вставил
я. - Сначала мне казалось странным, что  такие  крохотные  существа  могут
построить огромную электрическую сеть, но разве на Земле наши постройки не
превосходят нас по размерам в сотни и тысячи раз? Взять хотя бы  океанские
плотины или Полярное атомное кольцо...
   - Не  знаю,  что  вы  называете  металлическими  мурашками,  -  ответил
математик, - но я уверен, что здесь должны  находиться  существа,  гораздо
больше похожие на нас.
   - Откуда вы это можете знать?
   - Из того, что вы мне рассказали, - спокойно ответил Чандрасекар. -  Вы
обнаружили в этой пещере надпись, - вернее, рисунок на стене, правда?
   - Ну да, но...
   - А как могли бы его сделать эти так  называемые  мурашки,  у  которых,
насколько я видел, вовсе нет глаз?
   - Черт возьми, вы правы! - воскликнул Солтык.
   Я был ошеломлен.
   - В самом деле, но... погодите, профессор, а может  быть,  они  сделали
этот рисунок случайно... то есть это был не рисунок, а...
   - А что?
   - Сейчас я не могу вам сказать - может быть, он тоже имеет какое-нибудь
отношение к электричеству?
   Чандрасекар улыбнулся:
   - Не торопитесь. Вы, я вижу, хотите во что бы то ни стало отстоять свою
славу "открывателя металлических  мурашек".  Пожалуйста,  не  притягивайте
факты к вашим гипотезам. Нет ничего хуже... - Вдруг он нахмурил  брови.  -
Извините. Мне пришла в голову одна мысль.
   Он прошел между мной и Солтыком так быстро, что мы еще некоторое  время
смотрели на дверь, за которою он скрылся.
   До обеда у меня, собственно говоря, не было  никаких  дел.  Работы,  не
относящиеся к ракете, планом  не  предусматривались.  Ученые  заперлись  в
лаборатории, откуда доносилось резкое гудение трансформатора. В Централи у
"Предиктора" сидел Осватич. Ракета, зажатая льдом, покрывавшим  озеро  все
более толстым слоем, перестала колыхаться. Мороз крепчал.  Я  взглянул  на
книгу, которую читал Осватич: это были "Начала" Эвклида. Отчаявшись  найти
какое-нибудь занятие, я вышел в коридор.
   Дверь лаборатории открылась.
   - Конец легенде о разумных  металлических  существах!  -  увидев  меня,
воскликнул Арсеньев.  Он  был  в  белом  халате  с  засученными  рукавами,
бинокулярная лупа была сдвинута у него на лоб. - Жаль мне вас, ведь вы  ее
автор, но все решают факты. Впрочем, действительность, пожалуй, еще  более
загадочна!
   В лаборатории каждый свободный уголок был уставлен аппаратами.  Большие
дроссельные катушки пришлось даже подвесить к потолку. Со  стола  на  стол
были перекинуты  пучки  разноцветных  проводов.  Под  большим  рефлектором
сидели Тарланд, Райнер и Лао Цзу,  рассматривая  в  увеличительные  стекла
что-то такое, чего я не мог увидеть, стоя у  двери.  Я  подошел  ближе  и,
наклонившись, увидел на темном стекле какие-то  мелкие  искорки.  Рядом  с
пустой металлической скорлупкой  лежало  несколько  миниатюрных  спиралек,
проволочка тоньше волоса, и  маленький,  не  крупнее  булавочной  головки,
кристаллик, полупрозрачный, как капелька дымчатого стекла.
   - Вот внутренности "металлической мурашки", - сказал  Арсеньев.  -  Это
что-то вроде крохотного  радиопередатчика,  работающего  на  сантиметровых
волках, но передатчика совершенно необычного устройства.  Вы  видите  этот
кристаллик?  -  Он  приподнял  пинцетом  поблескивающую  капельку:  -  Это
конгломерат  нескольких  элементов,   кристаллизованных   так,   что   они
составляют  словно  "связку"  окаменевших  электрический  колебаний.  Если
кристаллик "разбудить", он отдает их, как граммофонная пластинка.
   - Что вы говорите? Погодите, погодите, профессор! - вскричал я.  -  Это
невозможно, я сам видел, как "мурашка" реагировала на мое присутствие, как
двигалась  и  замирала,  и  больше  всего  это  было  заметно,  когда   "я
приближался...
   - Совершенно верно, - с удовлетворением ответил астроном. - Пожалуйста,
мы сейчас оживим одну "мурашку"...
   Физик положил "мурашку" на эбонитовую пластинку перед экраном  большого
радара и, манипулируя рычагами, направил на нее пучок невидимых лучей.
   - Они порядочно заржавели, - говорил тем временем  Арсеньев,  -  в  них
подучились разные спайки и замыкания. Сначала они не хотели  работать,  но
когда мы их почистили, то отозвались почти все. Вот смотрите!
   Он сказал это совершенно спокойно, а я был ошеломлен.
   "Мурашка" дрогнула  и  приподнялась,  высовывая  тоненькую  проволочку.
Физик поворачивал радарный  экран,  поднимал  его,  опускал,  описывал  им
круги, и "мурашка" послушно повторяла все движения, направляя  заостренный
конец с проволочкой к экрану.
   - В каждом таком приборчике есть, как я уже сказал, кристаллик с пучком
записанных колебаний, - объяснял Арсеньев. - Пока его  не  возбуждают,  он
лежит неподвижно. А возбудить  его  можно  как  раз  с  помощью  радиоволн
сантиметрового диапазона, на каком работают  наши  радары.  Когда  там,  в
Мертвом Лесу,  вы  приблизились  к  своей  "мурашке",  волны,  испускаемые
экраном в вашем шлеме, возбудили ее. "Мурашка" ожила и начала передачу.  А
когда вы от нее отдалялись или  только  отворачивались,  волны  больше  не
попадали на нее, и приборчик выключался. В этом приборчике есть устройство
наподобие вариометра,  с  помощью  которого  он  устанавливается  точно  в
направлении пучка радиоволн. Ясно?
   Последняя моя гипотеза разбилась вдребезги. Я молча кивнул и решил, что
никаких гипотез никогда больше строить не буду.
   - Значит, это не существо? - спросил я через минуту.
   - Очевидно, нет.
   - А что это может быть?
   - Мы не знаем. Коллега Лао Цзу думает,  что  таким  способом  обитатели
Венеры записывали различные сведения.
   - А, так это что-то вроде книги?
   - Или пластинки, фильма,  письма...  Во  всяком  случае,  это  какой-то
документ,   содержание   которого   можно   будет,    если    потребуется,
воспроизвести.
   - А разве колебаниями... хотя, правда, "отчет", знаменитый "отчет" тоже
был записан колебаниями... Может быть, эти такие же, как те?
   - Как видите, профессора Чандрасекара здесь нет. В течение  двух  часов
он старается с помощью "Маракса" ответить на  этот  вопрос.  Пока  что  мы
должны вооружиться терпением.
   Возвращаясь в Централь, я прошел мимо кабины  "Маракса".  Мне  хотелось
заглянуть  туда,  но  меня  удержала  большая  красная  надпись   "Тихо!",
светившаяся над  дверью.  Осватич  все  еще  сидел  в  Централи  со  своим
Эвклидом. Я пошел наверх, в шлюзовую, надел скафандр  и  вышел  на  палубу
ракеты. Ночь была темная и морозная.
   Включив ручной фонарик, я  увидел,  что  туман  исчез.  Белый  световой
кружок пробежал по палубе, бросая светлые блики, пока не  затерялся  среди
неясных очертаний, запорошенных тонким слоем снега.
   Я погасил фонарь и уселся на палубе. Некоторое  время  ничего  не  было
видно, и я выключил внутри шлема радар,  так  как  его  зеленоватый  экран
ослепительно светился. Постепенно глаза начали привыкать к  темноте.  Мрак
вокруг меня был различной степени насыщенности; чернее всего он был  низко
над горизонтом, где, по моему мнению,  находились  горы.  Небо  было  лишь
чуть-чуть бледнее их. На нем не было даже того отсвета, какой  отбрасывают
на Землю тучи, освещенные сверху  Луной.  Снизу,  с  ледяной  поверхности,
доносилось тихое потрескивание: лед утолщался и выдавливал корпус  корабля
кверху.
   До сих пор я смотрел на север, в сторону перевала. Повернувшись к  югу,
я увидел пепельный, мигающий отблеск.  Сначала  я  подумал,  что  это  мне
показалось, но потом мне удалось различить вершины гор на  сером,  неясном
фоне. Там был какой-то свет, но настолько слабый, что,  поглядев  на  него
какое-то время, я стал  сомневаться,  действительно  ли  вижу  что-нибудь.
Пришлось закрыть глаза. А когда я снова открыл их, то убедился, что это не
ошибка, что там действительно тлеет  какой-то  очень  слабый,  но  все  же
настоящий свет.
   Я вернулся внутрь ракеты, оставил скафандр в  шлюзовой  и  спустился  в
нижний коридор. Красного света  над  кабиной  "Маракса"  уже  не  было.  Я
приоткрыл дверь. Возле пульта, похожего  очертаниями  на  колокол,  стояли
подвезенные-на  тележке  аппараты.  Это   были   каскадные   усилители   и
обыкновенный громкоговоритель. В кабине находилось четверо ученых.  Физик,
согнувшись, сидел у аппарата; астроном сидел несколько поодаль, спиной  ко
мне, в такой позе, словно рассматривал что-то в темноте между приоткрытыми
изолирующими стенками "Маракса". Чандрасекар стоял в углу.  Рядом  с  ним,
закрыв руками лицо, облокотился на трубы конструкции Райнер.
   Все молчали. Тишина эта показалась мне такой странной, что я не решался
нарушить ее. Лао Цзу первый заметил меня и пошевельнулся; Арсеньев  поднял
голову и, мигая, словно ослепленный, спросил:
   - Это вы?
   Я все еще стоял в дверях.
   - Войдите, - сказал Арсеньев.
   Мне показалось; что китаец смотрит на меня как-то особенно, но это  был
только отблеск света в его очках.
   - Вам удалось?.. Вы что-то открыли? Что? - спросил я.
   Лао Цзу покачал головой.
   -  Нет,  но...  профессор  Чандрасекар   сделал   один   опыт...   один
эксперимент, который дал... странные результаты.
   Он произнес это так тихо, что по телу у меня пробежали мурашки.
   - Что это значит?
   - Можно еще раз? - спросил китаец. Никто не ответил. Тогда он  повернул
ручку усилителя на тележке.  Раздался  глухой  шум,  потрескивание,  потом
неприятный, резко снижающийся свист. И вдруг из рупора полилась мелодия  -
мрачная, напряженная, стремительная и полная  смятения.  Она  не  вызывала
ужаса, ибо сама была ужасом; он был в ней, как в огромных скелетах  юрских
ящеров,  застывших  в  чудовищных  судорогах,   когда   их   залил   поток
расплавленной лавы и навеки оставил  в  позе,  полной  несказанных  мук  и
страха. Эта мелодия  была  как  огромные  кости,  которые,  перестав  быть
позвонками и ребрами, уже  не  принадлежат  живому  существу,  но  еще  не
превратились в известковую скалу, не стали частью мертвого мира. Как  они,
она была страшна, отвратительна  и  в  то  же  время  близка,  ибо  чем-то
вызывала вдруг почти человеческие чувства. Я  хотел  крикнуть:  "Довольно,
довольно, остановите!" - но не мог  раскрыть  рта  и  слушал,  пораженный,
словно мне довелось через стекло в оцепенении  наблюдать  за  конвульсиями
обитателя бездны, странного и непонятного чудовища, о котором  я  не  знаю
ничего, кроме того, что оно умирает.
   Нестройный хор еще  раз  прогремел  и  утих.  Теперь  слышалось  только
равномерное шуршанье токов.
   Я молчал. Молчали и все. Только  где-то  внизу  слышался  легкий  шорох
работающего механизма. Я долго не решался, но все же спросил:
   - Что это было?
   - Так звучит кристалл...  одного  из  этих  приборчиков...  -  произнес
Чандрасекар и, подойдя  к  аппарату,  вынул  из  держателей  металлический
кусочек. - Мне пришла мысль превратить электрические колебания в звуковые.
Мы совершенно не  знаем,  таково  ли  действительно  предназначение  этого
странного прибора... То, что в переводе на звук колебания  прозвучали  как
музыка, - это может быть чистой случайностью...
   - А другие? - спросил я, указывая на рассыпанные серебряные зернышки.
   - Ничего, хаос звуков, раздирающий уши, - ответил математик. - Я сам не
знаю, почему это сделал, - прибавил он, помолчав. - Не  думаю,  чтобы  это
была музыка, чтобы они тоже...
   - Что с тобой, Лао? - спросил Арсеньев. Физик встал и поднял  голову  с
таким выражением, словно вглядывался  в  отдаленный  свет.  Он  не  слышал
вопроса Арсеньева и, медленно  наклонив  голову,  несколько  раз  коснулся
пальцами стеклянной доски аппарата, словно поглаживая ее. Потом  обратился
к Райнеру:
   - Доктор... давно ли, по-вашему,  существует  на  берегу  эта  железная
глыба? Вы делали анализы...
   - Да, делал еще перед нашим злосчастным полетом. Принимая  во  внимание
низкий процент кислорода в воздухе... хотя, с другой стороны,  присутствие
воды должно действовать каталитически... я думаю, что железо существует  в
такой форме лет сто пятьдесят... ну, скажем, даже сто шестьдесят.
   - А может быть... девяносто?
   - Едва ли. Разве если  температура  была  гораздо  выше.  А  о  чем  вы
думаете, профессор?
   - Если  температура  была  гораздо  выше...  -  повторил  китаец  очень
медленно и снова сел.
   - Вы думаете... - обратился к нему Райнер, но Арсеньев жестом остановил
его.
   - Не мешайте ему. Он сейчас нас не слышит.
   Эта история произвела на меня такое сильное впечатление, что я забыл  о
далеком отсвете, который видел во мраке, когда стоял на палубе. Наутро и в
последующие дни небо мерцало тихими электрическими разрядами,  и  далекого
отблеска уже не было видно.



БОЛЬШОЕ ПЯТНО

   Шестнадцать дней продолжались  исследования  высоких  слоев  атмосферы.
Говорю "дней", ибо хотя долина и была  наполнена  мраком,  наши  организмы
сохраняли  двадцатичетырехчасовой  ритм  сна  и  бодрствования.  Вместе  с
физиками  я   устанавливал   на   палубе   ракеты   радарные   приборы   и
ультрафиолетовые прожекторы. Мы выпустили  также  несколько  шаров-зондов,
записывающих напряжение ионизации, а помещенные в них передатчики сообщали
нам результаты измерений. Райнер  возился  в  лаборатории,  делая  анализы
минералов, собранных в Мертвом Лесу. Чандрасекар сидел в кабине "Маракса",
поглощенный  какими-то  сложными  вычислениями.  Я  с  нетерпением  ожидал
рассвета, до которого были отложены наиболее  важные  работы.  Погода  все
время стояла  морозная,  лед  расстилался  на  озере  удивительно  гладкой
поверхностью. Этому способствовал полнейший покой.  В  темноте  среди  туч
мерцали беглые  отсветы,  напоминая  пробивавшееся  сквозь  тучу  полярное
сияние. На двадцатые сутки над долиной прошла мощная  электрическая  буря.
Лед скрипел и  трескался,  подпираемый  волнами,  стенки  ракеты  дрожали,
крупный град стучал по бортам и палубе, но внутрь ракеты не  проникало  ни
малейшее  содрогание  воздуха.  На  следующий  день  все  утихло,  и   при
уменьшившемся морозе - ртуть в термометре поднялась  до  минус  четырех  -
барометр начал падать. Приближался рассвет, а с ним  новая  сильная  буря.
Арсеньев дал распоряжение взлететь. Когда мы в  последний  раз  стояли  на
палубе ракеты, небо наливалось тяжелым  свинцовым  серым  светом.  Тусклый
отблеск лег на льдины, сковавшие озеро. Потом шлюзы закрылись, и  загудели
двигатели. Лед трескался с оглушительным грохотом,  распадался  на  куски,
высоко взлетая над носом "Космократора". Корабль взметнул воду и,  оставив
за собою белую  бурлящую  полосу,  круто  поднялся  в  воздух.  Из  мрака,
разорванного пламенем выхлопов, вынырнули призрачные силуэты гор и  полные
синих теней пропасти. Мы поднимались по винтовой  линии  все  выше  сквозь
толстые слои облаков. И вдруг все стоявшие в Централи закрыли лица руками:
в телевизорах запылал раскаленный белый диск, низко нырявший в тучах. Летя
на восток, мы встретили солнце на несколько часов раньше, чем  оно  взошло
над долиной.
   "Космократор" направился носом к Земле, словно намереваясь  ринуться  в
бездну, разделявшую обе планеты, но навигаторы только ввели  его  в  поток
радиоволн, который нес нам вести из дому.  Несколько  часов  летели  мы  в
пустоте под черным небом,  полным  так  давно  не  виданных  звезд.  Потом
"Космократор", как пловец, ищущий дна, нырнул в  тучи.  Время  от  времени
открывались  маленькие  люки  на  дне  и  на  длинных  кабелях  опускались
вспомогательные радарные антенны. Индукционные аппараты  искали  в  тумане
залежи металла. В обеих лабораториях анализаторы  колебаний  записывали  и
расщепляли  волны,  отражавшиеся  от  невидимой  поверхности  грунта.   По
инструкции, данной мне, когда я  принимал  навигационное  дежурство,  было
ясно, что мы направляемся к долине Белого Шара.
   В одиннадцать часов в  Централи  появился  Арсеньев.  Он  был  какой-то
рассеянный, не сразу отвечал на вопросы и, казалось, думал о чем-то своем.
Проверив  приборы,  он  приказал  мне  особенно  следить  за   показаниями
гравиметра.
   - Если что-нибудь изменится, прошу сейчас же сообщить мне, - сказал он.
   - Не изменится, профессор, - ответил я, - потому что мы будем делать не
больше трех четвертей километра в секунду.
   - Это не имеет никакого отношения к скорости корабля.
   Я не мог удержаться от замечания:
   - Как это? Ведь гравиметр отмечает напряжение  гравитации,  а  сила,  с
какой притягивает Венера, всегда одинакова?
   - Речь идет не о притяжении планеты, - нетерпеливо возразил Арсеньев. -
Прошу выполнять распоряжение.
   Я пожал плечами-и взглянул на гравиметр. Стрелка стояла  неподвижно.  Я
знал, однако, что Арсеньев никогда не говорит ничего на ветер, и  хотя  не
мог понять, каким образом  сила  притяжения  может  измениться,  время  от
времени взглядывал на шкалу прибора. За  полчаса  до  конца  дежурства  по
внутреннему телефону пришло распоряжение увеличить высоту до  восьмидесяти
километров. Судя по компасу и радароскопам, долина Белого  Шара  была  уже
близко. Двигатели запели громче, и  через  несколько  минут  "Космократор"
взлетел над тучами.  Выпуклость  планеты  была  ясно  заметна;  до  самого
горизонта тянулись пушистые облака, распадаясь на  длинные  гряды,  словно
пашня под снегом.
   Раздался тонкий треск: это перегорел один из  предохранителей  сети  во
второй  лаборатории.  Виноват  был  кто-то  из  ученых.  Я  снова  включил
автоматически выключившийся ток  и  вернулся  к  "Предиктору".  Подходя  к
экранам, я заметил, что свечение их несколько ослабло