шение загадки вовсе не кажется мне таким близким...
   Остальные собрались вокруг нас и оглядывали в бинокли огромную каменную
пустыню. Арсеньев опустил индукционный аппарат к земле и водил вокруг себя
его устьем.
   - Труба, кажется, действительно опускается туда, к этому шару, - сказал
он. - Но слышимость очень плохая, мешает магнетит...
   Высокие осыпи железной  руды,  начинаясь  от  ущелья,  покрывали  склон
суживающимся книзу клином. Далее камни становились светлее, как и по  всей
долине. Арсеньев вскинул аппарат на  спину  и  прикрепил  его  к  широкому
плечевому ремню.
   - Ну что ж, пойдемте... Ведите, пилот!.
   Чем ниже мы спускались, тем  хаотичнее  становилось  окружение.  Камни,
выскальзывая из-под ног, увлекали с собою другие. Оглянувшись,  я  уже  не
увидел вертолета: он скрылся в глубине ущелья.
   Склон становился круче, и идти было все труднее. Камни летели  вниз  от
одного прикосновения. Один  раз  большая  груда  их  стремительно  рухнула
вместе со мной, но я успел отскочить в сторону, на  плиту,  опирающуюся  о
ребро склона. Утомительный  спуск  затягивался.  Мы  уже  миновали  нижнюю
границу магнетитов,  и  вся  поверхность  осыпей  мерцала  теперь  мелкими
кварцевыми искорками, словно шевелилась.
   - Постойте-ка, - сказал Арсеньев и снова взялся за  аппарат,  направляя
его вертикально к земле.
   - Труба недалеко, но... - Не договорив, он подошел и подал мне  кабель.
Я включил его - и вздрогнул: таким близким и сильным было это  равномерное
гуденье. Арсеньев взглянул вверх, словно определяя расстояние,  отделяющее
нас от ущелья, и двинулся вперед. Белый Шар постепенно приближался. Трудно
было определить его высоту: слева торчали четыре скалистых  шпиля,  справа
сгрудились остроконечные обелиски,  окруженные  выветрившимися  обломками.
Между нами и шаром темнел узкий залив. Воды озера  вдавались  тут  в  сушу
черным языком, вонзавшимся  в  крутые  осыпи.  Противоположный  берег  был
покрыт растрескавшимися каменными глыбами и мрачно сверкавшими,  вставшими
почти дыбом плитами. Вдруг астроном остановился.
   - Белый Шар говорит... - глухо произнес он.
   Индукционный аппарат больше был не нужен: радиоприемник в  шлеме  гудел
низким нарастающим звуком. Я поспешил вслед за Арсеньевым. Он,  карабкаясь
по глыбам, первый достиг залива и, не колеблясь, вошел в воду. Он шел  все
дальше, но вода  доходила  только  до  груди.  Достигнув  противоположного
берега,  покрытого  покатыми  плитами,  мы  помогли  друг   другу   выйти.
Поднявшись  на  возвышенность,   мы   снова   увидели   Белый   Шар;   его
куполообразные сводчатые стены отбрасывали на  поверхность  осыпей  легкую
тень. Склон привел нас к полуразрушенным каменным шпилям. За последним  из
них было ровное, усыпанное  мелким  щебнем  пространство.  Белый  Шар  уже
нельзя было охватить взглядом: он стоял над  нами,  как  выпуклая  гладкая
стена. Мы подошли вплотную, и я прикоснулся к белой поверхности. Сердце  у
меня  сильно  билось.  Поднял  голову:  шар   высился,   как   безмолвная,
неподвижная масса. Я прислонился к нему спиной. Вертолета не  было  видно:
далеко, над осыпью, по которой мы спускались,  темнело  среди  скал  устье
ущелья.
   - Гуденье все усиливается, - заметил Райнер. - Не лучше ли отойти?
   Арсеньев взглянул на указатель радиоактивности.
   - Излучений нет, но думаю, что...
   Он не договорил. Черное устье ущелья, на которое  я  как  раз  смотрел,
вдруг ярко вспыхнуло. Оттуда донесся протяжный грохот.  Снова  блеснуло  и
загремело, потом из ущелья густыми клубами повалил дым. Он медленно поплыл
над склоном.
   Никто из нас не сказал ни слова. С  минуту  мы  стояли,  вглядываясь  в
дымящее устье ущелья. Наконец астроном перебросил аппарат  через  плечо  и
оглядел всех нас поочередно.
   - Кажется...  мы  будем  ночевать  не  в  ракете...  -  произнес  он  и
направился к заливу.
   Обратный путь занял почти два часа. С колотящимися сердцами, задыхаясь,
обливаясь потом, мы почти бегом кинулись в ущелье, встретившее нас  глухим
молчанием. Здесь было гораздо прохладнее, чем в долине. Один за другим  мы
карабкались на глыбы, пробегали по зыбким пластам, перескакивали  с  камня
на камень, пока  не  вышли  к  месту  своей  посадки.  Стены  ущелья  были
закопчены,  еще  тлели  обугленные  куски,  обломки   конструкций,   капли
расплавленного необыкновенным жаром металла. У самой  моей  ноги  блеснуло
что-то серебристое: опора шасси вместе со  своим  болтом,  разорванная  на
клочки, как бумажка...
   Арсеньев окинул быстрым взглядом эту картину уничтожения, потом опустил
индукционный аппарат и долгое время вслушивался.
   - Вот как приходится расплачиваться за глупость, - сказал  он,  закинул
аппарат на спину, отвернулся и начал спускаться вниз.  Мы  шли  по  крутым
камням,  не  обменявшись  ни  словом.  Шаги  гулко  отдавались  в  тишине,
нарушаемой только шорохом осыпающегося щебня.
   Невдалеке за устьем ущелья Арсеньев остановился у большой ровной плиты,
подпертой несколькими острыми глыбами. Получался как  бы  созданный  самой
природой стол.
   - Пятнадцатиминутная остановка и совещание, - объявил он. - Отдаете  ли
вы себе отчет в том, что произошло?
   С этими словами он достал карту  из  внутреннего  кармана  скафандра  и
разложил ее на камне. Что касается меня, то я не понимал ничего. В  голове
был полнейший хаос. Я знал одно: произошла катастрофа, последствий которой
нельзя себе даже представить. Мы потеряли вертолет, аппараты, провизию.  У
нас остался только скудный рацион консервов на  каждого,  небольшой  запас
воды и столько кислорода, сколько помешается в баллонах скафандров.  Кроме
того, у Солтыка был ручной излучатель, а у меня моток веревки. Вот и все.
   - Не допускаете ли вы, профессор, что это было... нападение? - медленно
спросил Солтык.
   - Нет. Думаю, что в значительной мере виноваты мы сами.
   - Но как, почему? - вскричал я.
   Арсеньев не ответил.
   - Взорвалось горючее в баках, - размышлял вслух Райнер. - Но  это  было
только началом. Если связать катастрофу  с  этим  гуденьем,  которое  было
слышно возле шара... Да, да, труба!
   - Значит, магнитное поле? - спросил Солтык.
   - Да, и огромной силы... За доли секунды должны были развиться миллионы
гауссов!
   Что-то начало для меня проясняться, но я  еще  не  мог  объединить  эти
обрывки высказанных мыслей.
   - Эти камни... магнетит... Профессор, не связано ли это с  тем  местом,
на котором мы приземлились?
   - Вот именно! - ответил Арсеньев, и, несмотря на трагизм  положения,  в
его голосе прозвучало торжество ученого, нашедшего  разгадку  проблемы.  -
Пустое пространство!
   Придерживая края бумаги, трепетавшие на ветру,  он  показал  нам  путь,
проделанный до места катастрофы.
   - Вопрос ясен, так ясен, что его понял бы и ребенок, а мы вели себя как
глупцы! Труба,  лежащая  везде  на  глубине  более  десяти  метров,  здесь
поднимается и проходит под самой поверхностью скалы. По одну ее сторону  -
свободное пространство, по другую - груда камней. Это не простые камни,  а
магнетит, железная руда! Когда в трубе идет  ток,  вокруг  нее  образуется
магнитное  поле.  Пока  напряжение  тока  не  изменяется,   оно   остается
неподвижным. Когда ток усиливается,  поле  начинает  вращаться  по  закону
Эрстеда...
   - Черт возьми! - вскричал я. - Правило штопора!
   - Да. Оно гласит, что если ток идет в направлении, указываемом острием,
то поле  вращается  параллельно  виткам  штопора.  В  лабораторных  опытах
проводником служит медная проволока, а телами, которые поле перемещает,  -
железные опилки. Здесь же - это подземный проводник и магнетитовые  камни.
Когда ток достигает  большого  напряжения,  магнитное  поле  перебрасывает
камни с одной стороны трубы на другую. Так и получилось: с запада - пустое
пространство, а с востока - груда камней.
   - Но труба прерывается выше этого места, - заметил я.
   - Это ничего не значит. Она просто заземлена, и ток идет  в  скалу.  Вы
должны помнить, что там есть "железный грунт", который не оказывает  почти
никакого сопротивления.
   - А, верно! Значит, вертолет тоже был переброшен на эти камни?
   - Да.
   - И горючее взорвалось? Но ведь я выключил зажигание...
   - Вследствие индукции в металле должны были возникнуть  вихревые  токи,
настолько мощные, что металл тотчас же начал плавиться, - пояснил инженер.
   Я опустил голову.
   - Это пустое, ровное место было ловушкой... - прошептал я подавленно. -
А  я  там  приземлился.  Хорошо  приземлился...  Но  как  можно  было  это
предположить?
   - Можно было! - резко ответил Арсеньев. - У нас  были  все  данные:  мы
видели, что эта часть трубы находится под током...  правда,  слабым  в  то
время, когда мы там были, но ток этот мог каждую минуту  усилиться.  Кроме
того, мы выяснили, что эти камни - железная руда. Мы  видели,  что  пустое
пространство окружено грудой нагроможденных камней... Почему? Кто их  туда
сдвинул и зачем? Для нашего удобства? Нужно было думать! Думать!..
   - Правильно, - подтвердил Солтык. - Но довольно об этом. Нужно  решить,
что делать сейчас.
   Четыре шлема склонились над картой.
   - По прямой линии от ракеты нас отделяет девяносто-сто километров очень
пересеченной местности. Думаю, что я не преувеличиваю. Воды  у  нас  мало,
припасов тоже, а кислорода... - Арсеньев взглянул на манометр кислородного
аппарата.
   - Хватит часов на сорок, - сказал я.
   - Даже меньше, так как потребуется большое напряжение сил.  Вы  знаете,
как мы условились с товарищами. Если мы  не  вернемся  до  восьми  вечера,
Осватич полетит на самолете по акустическому следу. Будем  надеяться,  что
он не потеряет его и долетит до кратера... где след обрывается.
   Астроном взглянул на меня.
   - Можно ли ввести самолет в ущелье?
   Я закрыл глаза. Передо мною  всплыли  черные,  раздробленные  скалистые
стены.
   - Ввести можно, - сказал я, - но...
   - Но что?
   - Но повернуть нельзя.  Самолет  не  может  повиснуть  неподвижно,  как
вертолет.
   - Значит, любая такая попытка должна кончиться катастрофой?
   - Да.
   - Будем надеяться, что Осватич окажется... более рассудительным, - сухо
произнес астроном. - Хорошо.  В  лучшем  случае  он  сможет  сбросить  нам
баллоны с провизией над краем обрыва.
   То,  о  чем  говорил  астроном,  было   частью   спасательного   плана,
разработанного перед нашим вылетом. Если Осватич не сможет нас  найти,  он
сбросит  на  парашюте  баллоны  с  провизией  и   кислородом,   снабженные
специальными, радиоаппаратами, автоматически подающими  сигналы,  так  что
разыскать их нам будет нетрудно.
   - Ущелье мы прошли бы часа за два, - продолжал  Арсеньев,  -  но  стены
кратера непроходимы.  Независимо  от  выбранного  маршрута  мы  не  сможем
добраться  до  ракеты  раньше  наступления  сумерек,  а  до  них  осталось
каких-нибудь двадцать шесть - двадцать восемь часов. Вы  помните  все  эти
ущелья  и  пропасти,  над  которыми  мы  летели?  Я  обозначил   их   лишь
схематически,  по  фотографиям,  которых  больше   нет.   Итак,   что   вы
предлагаете?
   Наступило молчание; только  свистел  ветер,  проносившийся  над  краями
каменных глыб, и беспокойно трепетали  углы  карты,  придерживаемые  рукой
астронома.
   - Делая в час по четыре-пять километров и не  останавливаясь,  то  есть
теоретически, мы могли бы дойти до "Космократора" за  сутки,  -  заговорил
Солтык. - Но этот расчет нельзя принимать во внимание, ибо неизвестно,  на
сколько нас задержат все эти ущелья... и удастся  ли  вообще  перейти  или
обойти их. Поэтому я предлагаю идти не  на  юго-запад,  по  направлению  к
ракете, а на восток, перпендикулярно тому пути, по которому прилетели...
   Я с изумлением взглянул на инженера, а он спокойно продолжал:
   - Радиус действия у наших передатчиков  большой,  но  излучаемая  волна
идет  только  прямолинейно.  Мы  можем  связаться  с  товарищами,   только
поднявшись на такую большую возвышенность,  чтобы  на  местности  не  было
никаких преград между нами и ракетой. Идти на плоскогорье  в  ту  сторону,
откуда мы прилетели, незачем, так как там находится Мертвый Лес  со  своим
слоем ионизированного воздуха, отражающим радиоволны,  как  зеркало.  Зато
если мы дойдем вот сюда, - он повел по карте пальцем к  восточному  берегу
долины, - и поднимемся на одну из этих вершин,  быть  может,  нам  удастся
наладить связь...
   - Быть может, - подчеркнуто повторил Райнер.
   - Другого выхода я не вижу.
   - Уверенности у нас, конечно, нет.
   - Определить расстояние трудно, но нас от этих скал отделяет,  пожалуй,
не более чем пять-шесть километров. Прибавим к этому еще  восемь...  пусть
девять, даже десять часов на подъем, и мы окажемся в точке,  возвышающейся
над всей местностью.
   - Но озеро, на котором лежит ракета, окружено скалами, - напомнил я.  -
Вы учли это?
   - Да. Перевал идет к  северо-востоку,  то  есть  прямо  к  этой  группе
вершин.
   - Этот план кажется мне подходящим, - сказал я. - Если удастся наладить
связь... то ракета прилетит к нам, и нам не придется ночевать...
   - Мысль хорошая, - подтвердил Арсеньев, - хотя выполнить ее нелегко. Вы
все согласны с планом?
   Мы ответили утвердительно.
   - Только теперь, когда у нас нет  средств  технической  помощи,  какими
вооружила нас Земля, станет ясно, чего стоим мы сами, - произнес  Арсеньев
и,  встав,  обратился  ко  мне:  -  Вы  самый  опытный  в  альпинизме.  Мы
рассчитываем на вас.
   - Выходим немедленно? - спросил я.
   - Я хотел еще исследовать воду в озере, - может быть, она  годится  для
питья.
   - Ну что ж, идите туда, - сказал я,  -  а  я  пока  осмотрюсь  и  поищу
дорогу. Дайте мне свой бинокль, -  попросил  я  Арсеньева,  -  он  сильнее
моего.
   Товарищи начали спускаться, а я направился к группе  стройных  каменных
башенок. Еще во время совещания я заметил, что  две  из  них  стоят  очень
близко друг к другу, напоминая раздвоенный каменный обелиск. Я втиснулся в
щель между ними и, работая то  ногами,  то  спиной,  отталкиваясь  руками,
быстро выбрался наверх. Вначале мне  еще  были  слышны  обрывки  разговора
между Солтыком и Арсеньевым, потом, когда они исчезли за скалами, голоса в
наушниках утихли.
   Верхушка шпиля была не очень острая: там свободно можно было  усесться,
свесив ноги в пропасть. Я приложил бинокль к  глазам:  над  обрывом,  ясно
вырисовывавшимся  в  поле  зрения,  торчали  две  вершины.  Редкий  туман,
висевший в воздухе, придавал им свинцовый  оттенок  и  стирал  подробности
рельефа.  Я  обнаружил  скалистый  гребень,  поднимавшийся  от  осыпей   и
подходивший к главному массиву. Один раз  мне  показалось,  что  беловатое
облако, двигавшееся по одной из замеченных мною вершин, вдруг исчезло. Это
могло означать, что между нами и этой вершиной лежит еще  одна  долина.  Я
всмотрелся внимательнее, но не  увидел  ничего,  что  могло  бы  возбудить
подозрения, и решил товарищам об этом не говорить. Вскоре их голоса  снова
послышались в наушниках.
   - Ну, как вода? - спросил я, пряча бинокль в сумку и обвивая  сложенную
вдвое веревку вокруг выступа скалы.
   - Не вода, а скорее раствор формалина, - ответил Арсеньев.
   Его голос, доносившийся до меня через радиоприемник, звучал  отчетливо,
и  это  странно  не  вязалось  с  видимостью:  мои  спутники  еще   только
приближались к подножью шпиля, на котором я  сидел,  и  с  высоты,  равной
многоэтажному дому, были похожи на серых, большеголовых муравьев.
   Сильно оттолкнувшись  ногами,  я  помчался  вниз,  энергично  натягивая
веревку, проходившую под левой рукой. Секунд через пятнадцать я был уже  с
товарищами и потянул веревку  за  конец:  она  слетела  сверху  свободными
петлями.
   - Надеюсь, дорога, которую вы для нас выбрали, не  такая,  как  эта?  -
заметил Райнер, несколько подозрительно глядя, как я свертываю веревку.  Я
решил, что он, из всех нас  наименее  опытный  в  альпинизме,  побаивается
восхождения.
   - Дорога у нас отличная, - успокоил я его  и  предложил  свой  план:  -
Сначала по склону вдоль границы пояса магнетитов, до  самой  стены,  потом
немного левее, а дальше по гребню к горам. Кажется,  в  одном  месте  есть
обрыв... Нам или придется свернуть, или мы перейдем через него...
   - Как это "или - или"? - спросил Райнер. - Может быть, подойдем ближе?
   - Конечно, потому что другой дороги нет.
   Мы двинулись по выбранному направлению. Над озером лежали глыбы  камня,
такие  крутые  и  растрескавшиеся,  что  по  ним  приходилось  ползти   на
четвереньках. Потом показались длинные шероховатые плиты, по которым  идти
было совсем хорошо.
   - Одного только не понимаю, - сказал  я  Арсеньеву,  шедшему  рядом  со
мной, - почему ток в трубе появился именно тогда, когда  мы  приземлились?
Действительно  ли  это  случайность,  совершенно  не  связанная  с   нашим
присутствием?
   - А почему бы и нет? Труба, по-видимому, - часть большой энергетической
сети, в которой периодически появляются  мощные  токи.  Начинается  это  с
медленного роста напряжения... Вы помните звук, который мы называли "лампы
под током"?  Потом  появляются  более  мощные  волны...  как  гуденье  под
шаром... и наконец предельная мощность. Такое  явление  может  повторяться
раз в несколько часов или раз в сутки.
   - А камни были переброшены предыдущими импульсами тока, да?
   - Очевидно.
   Крутизна склона увеличилась, и мы умолкли. Под сапогами  скрипел  голый
камень.  Мы  приблизились  к  гребню  отрога,  опоясывавшего   долину.   Я
отвернулся, чтобы в последний раз поглядеть вниз.
   Скалистая глубина, сбегающая к мрачным водам  озера,  лежала  мертво  и
пусто под тучами, лениво ползущими на  восток.  Белый  Шар  превратился  в
маленькую точку, еле видимую на сером фоне камней.
   Я вздрогнул: кто-то положил руку мне на плечо. Это  был  Арсеньев.  Он,
как и я, хотел взглянуть на место  нашего  поражения.  Мы  молчали;  кровь
сильно  билась  в  висках,  сверху  доносился  приглушенный   шум   ветра,
разбивающегося о края обрывов.
   - Мы еще  вернемся  сюда!  -  глухо  проговорил  Арсеньев.  Он  постоял
немного, потом двинулся  дальше.  Его  скафандр  порой  исчезал  из  глаз,
сливаясь с серовато-коричневым цветом скал, и тогда  только  металлический
шлем блестел среди камней. Высоко над нами возвышалась  увенчанная  тучами
вершина, которая была целью нашего пути.



ЧЕРНАЯ РЕКА

   Мое предположение оказалось  верным.  Поднявшись  на  гребень  гор,  мы
увидели еще одну долину, застланную морем волнующегося  тумана.  Она  была
расположена  выше  долины  Белого  Шара  и  представляла  собой  скалистую
котловину, окруженную черными, заостренными зубцами стен.  После  краткого
совещания мы решили обойти долину с южной стороны, где  склон,  постепенно
снижаясь, примыкал к большой горе. Рыхлые, зыбкие клочья тумана клубились,
распластывались и медленно, безостановочно поднимались,  затопляя  склоны.
Связавшись веревкой, мы двигались по  острому  хребту,  залитому  с  обеих
сторон  молочной  мглой.  Иногда  легкое  облако,   подхваченное   ветром,
поднималось кверху, задевало за скалу и проплывало  между  нами.  Тогда  я
видел только темную, увеличенную  тень  шагавшего  впереди  Арсеньева.  От
напряжения кровь приливала к голове и к глазам,  а  на  экране,  казалось,
появлялись туманные,  светлые  пятна,  очертания  звездных  призраков.  Но
стоило раза два закрыть глаза, и все исчезало - оставался только туман.
   Я взглянул на часы. Мы шли уже  девять  часов.  То,  что  мы  долго  не
тренировались, давало себя знать. Пот обильно скапливался на  лбу,  стекал
по шее, по груди, со лба на лицо.
   Вершина, неподвижная среди скрещивавшихся полос тумана, оставалась  все
время на одном и том же расстоянии от нас. К нам был обращен  ее  огромный
складчатый склон, изрезанный оврагами. Ребро хребта снижалось. Его  черная
линия исчезла в плывущих облаках. Это место было похоже на  длинный  узкий
мыс, со всех сторон омы