ем,  на  котором  валялось
несколько крупных, совершенно черных валунов величиной с буханку хлеба.
   - Осватич! - позвал я, но не очень громко.
   Ведь я видел его стоящим на этой плите. Он не  пошел  прямо  и  не  мог
скрыться в нише: путь туда вел через одну из высоких глыб, и я  непременно
увидел бы, как он на нее взбирается. Я ни на миг не спускал глаз  с  этого
места, могу поклясться в этом! И все-таки его не было. У  меня  опустились
руки, - искать попросту было негде, но я все же бегал среди камней и  звал
его. В ответ был слышен только треск электрических разрядов. Я вернулся на
гребень  возвышенности,  чтобы  сигнализировать.  Поднимая   пистолет,   я
заметил, что Белого Шара тоже нет: он снова исчез, как в тот раз, когда мы
с Осватичем стояли над долиной.  Раньше  он  заслонял  вид  на  склоны,  в
которых открывалось большое ущелье; теперь устье ущелья было ясно видно.
   Я чувствовал себя, как боксер,  поднимающийся  с  полу  после  сильного
удара в челюсть. Мне  хотелось  бежать  на  помощь  Осватичу,  бороться  с
опасностями, которые ему угрожали, но не было ни Осватича,  ни  какой-либо
явной  опасности.  Я  выпустил  красную  ракету,  чтобы  оповестить,   что
произошел несчастный случай, а потом сел  на  край  серебристой  плиты  и,
свесив ноги, следил, как на холмах появились два черных медленно  ползущих
пятна: два человека в  скафандрах.  Они  быстро  поднимались,  где  могли,
бежали, потом исчезли за кремнистыми шпилями и только  через  сорок  минут
очутились около меня. Это были Лао Цзу и  Солтык.  Узнав,  что  случилось,
инженер вскочил на край плиты и закричал:
   - Осватич! Ян! Ян!
   - Это бесполезно, - сказал я. - Он никуда не  ушел.  Вот  его  след  на
камне.
   Солтык  наклонился,  разглядывая  камень.  По   блестящей   поверхности
наискось шла белая черта. И только...
   - Он наступил здесь сильнее, - пояснил я, - и оцарапал камень. Иначе не
могло быть.
   - Но куда он девался?
   Заметно было, что Солтык очень расстроен. Я пожал плечами.
   Лао Цзу стоял на камне. Не отнимая бинокля от окошка шлема, он спросил:
   - У кого из вас были заснятые пленки?
   - У меня.
   - Они у вас в рюкзаке?
   - Да.
   - А из десятого аппарата вынимали пленку?
   - Нет. Осватич как раз шел туда, чтобы...
   - Хорошо.
   Физик сошел  с  глыбы  и  направился  к  палатке,  темневшей  внизу,  в
нескольких десятках шагов от нас. Тем временем Солтык сбежал к нише.
   - Господи! Господи! - бормотал он, оборачиваясь во все стороны.  -  Что
это может быть? Он стоял здесь? - спросил он меня снова.
   - Да, здесь.
   - Идемте же! - крикнул он. - Обыщем как следует это проклятое место.
   Я посмотрел на него: он поднимал большие  черные  камни.  Это  было  бы
смешно, если бы не случившееся несчастье.
   Лао Цзу окликнул меня. Я подошел и заметил,  что  китаец  стоит  как-то
странно, - сильно наклонившись, словно сейчас потеряет равновесие,  но  не
падая. Я уже хотел спросить его, что это значит, как увидел,  что  и  сам,
совершенно того не замечая, стою так же наклонно.
   - Профессор, - вскричал я, - смотрите, как мы ходим!.. Что это такое?
   - Сейчас не время для объяснений. - Он подал мне  вынутый  из  аппарата
барабан и закрыл крышку. - Остался еще один, за той скалой.  Подержите-ка.
- И протянул мне свой электрометр.
   Подошел Солтык. Он остановился и с минуту смотрел на нас.
   - Профессор... - заговорил он дрожащим  голосом,  -  сейчас...  Что  вы
делаете?! Сейчас - пленки?!.
   Лао Цзу не ответил. Он, как и я, понимал, что от Солтыка сейчас  нельзя
ждать никакой помощи. Я не двигался с места, поглядывая то на удалявшегося
профессора, то на Солтыка. Порывистый ветер  трепал  на  инженере  складки
комбинезона,  который  был  ему  чуть-чуть  широк.  Словно  оцепенев,   он
всматривался в  каменную  плиту,  на  которой  я  в  последний  раз  видел
Осватича. Через несколько минут вернулся Лао Цзу. Он подал мне катушку.
   - Идите скорее к берегу и отправляйтесь в моторке на ракету.  Профессор
Чандрасекар ждет пленки. Это очень спешно.
   - А... вы?.. - спросил я.
   - Мы останемся здесь.
   - Вы будете его искать?
   - Идите, пожалуйста, поскорей, - сказал Лао Цзу, и что-то  твердое  как
сталь прозвучало в его  обычно  мягком  голосе.  Я  побежал,  стараясь  не
задерживаться даже там, где  камни  лежали  неустойчиво  и  скользили  при
каждом прикосновении.  В  воздухе  слышался  неопределенный  далекий  гул.
Сквозь скафандр чувствовались горячие порывы ветра. С  поверхности  озера,
лежавшего за длинной песчаной косой, поднимались медленные клубы пара.
   На бегу я услышал странное шипение. Взглянув под ноги,  я  увидел,  что
подошвы сапог дымились. Почва нагревалась, словно под ней пылал  невидимый
огонь.  Я  остановился.  Что  делать?  Вернуться  к  Солтыку  и  Лао  Цзу?
Становилось все темнее, с озера плыли  густые  клубы  пара,  порывы  ветра
обдавали жаром, словно огромная горящая печь. Но  надо  было  отнести  эти
проклятые пленки, и я побежал дальше.  Перепрыгивая  с  камня  на  камень,
задыхаясь, обливаясь потом, я достиг, наконец,  лодки,  прыгнул  в  нее  с
такой  силой,  что  она  закачалась  и  зачерпнула  воды,  и  помчался   к
"Космократору", прожектор которого оранжево светился в тумане.
   На  палубе  ракеты  расхаживал,  заложив  руки  за  спину,  человек   в
скафандре. У меня мелькнула безумная мысль, что это Осватич. Я  кинулся  к
лестнице и в один миг был уже наверху. Там стоял Арсеньев. Свет прожектора
позади него озарял нас ярким сиянием и отбрасывал во мглу большие размытые
тени.
   - Где остальные? - спросил он.
   - Они там... - ответил я. - Осватич... исчез.
   - Как это исчез? - сердито спросил Арсеньев. - Упал куда-нибудь?
   - Нет, не упал. Просто исчез. Я видел, как он стоял на  большом  камне,
это было неподалеку от десятого аппарата. Потом в  воздухе  замелькало,  и
когда я подбежал туда, его уже не было. Там  нет  никаких  трещин,  ровное
место, и лишь с одной стороны неглубокая впадина.
   - А Белый Шар?
   - Что?..
   - Я спрашиваю, вы видели Белый Шар?
   - Нет. Он тоже исчез.
   - Так... - произнес астроном.  Он  помолчал,  потом  поднял  голову:  -
Пленки у вас?
   - Да. Профессор... - Я не мог больше сдерживаться. - Мы должны ехать на
берег! Они сгорят там! Когда я возвращался, скалы становились все горячее,
я...
   - Лао Цзу там?
   - Да. И Солтык тоже.
   - Отнесите, пожалуйста, пленки к "Мараксу".
   - А товарищи?
   - Они и без вас справятся.
   - Но я могу сейчас...
   - У берега стоит еще одна моторка. Вы там не нужны. Можете идти.
   Я спустился по железной лестнице в шлюзовую. Как только  сжатый  воздух
вытеснил ядовитую атмосферу Венеры, я прямо в скафандре, только сняв шлем,
прошел в кабину "Маракса" и отдал пленки. Потом, стоя  у  двери,  смотрел,
как Чандрасекар  надевает  катушки  на  длинную  горизонтальную  ось,  как
всовывает  концы  пленок  в  прорези  на  пульте  и  передвигает  рукоятки
контактов. Пленки быстро разматывались  и  исчезали  в  глубине  аппарата.
Чандрасекар перевел еще  несколько  рычагов.  Экраны  загорались  один  за
другим, словно огромные светящиеся  глаза:  красные  и  синие  контрольные
лампочки мигали, разгорались  и  вскоре  засияли  так  ярко,  что  затмили
зеленоватое  свечение  экранов.  Как  зачарованный  смотрел  я  на  пальцы
Чандрасекара, бегавшие по клавишам. Каюта наполнилась  певучим  жужжанием.
На экранах мелькали зеленые молнии, слышалось  короткое,  частое  щелканье
контактов, стрелки  измерителей  приближались  к  границам  перегрузки,  а
математик включал все новые и новые кнопки. Несколько раз под ударом  тока
громко гудел трансформатор или шипела электрическая  дуга,  разрываясь  на
клеммах переключателей.  Некоторое  время  Чандрасекар  стоял  неподвижно,
наклонив набок голову, и, прищурясь, смотрел  на  трепещущие  огни;  потом
отошел от пульта. Еще раз он окинул взглядом все экраны  и  повернулся  ко
мне.
   -  Ну  вот,  теперь  "Маракс"  должен  показать  свои  возможности.  Вы
понимаете, в чем дело?  Поле  тяготения  образуется  вследствие  наложения
отдельных импульсов тока друг  на  друга.  С  помощью  анализа  Фурье  эти
десятки миллиардов колебаний, записанных осциллографами, должны...
   Для меня это было уже слишком.
   - Оставьте меня в покое! - крикнул я. - Осватич исчез!..
   Чандрасекар вздрогнул.
   - Что? Что случилось?..
   Мне пришлось еще  раз  рассказать  обо  всем.  Слушая,  Чандрасекар  не
спускал глаз с экранов. Я невольно следил за его взглядом. Светлые  линии,
змеившиеся  на  боковых   экранах,   постепенно   бледнели,   сливаясь   с
фосфоресцирующим фоном. Зато на среднем экране светлая  полоса  проступала
все ярче.
   - Лао Цзу там? - спросил Чандрасекар, когда я кончил. Жужжание аппарата
прекратилось. Контрольные лампочки погасли, боковые экраны  посветлели,  а
на  среднем  появилась  неподвижная,  дважды  изогнутая  кривая.  Глаза  у
Чандрасекара сузились и засверкали.
   - Так  она  периодическая!  -  вскричал  он.  Потом  на  губах  у  него
проступила слабая, немного виноватая улыбка. - Вам кажется  бесчеловечным,
что я в такую минуту...
   Голос у него прервался, он покачнулся, отступил на шаг и прислонился  к
блестящей боковой стенке пульта. Падавший сверху свет подчеркивал глубокую
впалость его висков и щек. Только сейчас я понял, что он в последнее время
не отходил от "Маракса". Днем и ночью горела красная лампочка  над  дверью
кабины.
   Математик  закрыл  глаза  и  слегка  шевельнул  плечами,  словно  желая
сбросить невидимую тяжесть.
   - Это ничего, - сказал он. - Они вернутся, если... - Он не  окончил.  -
Где Арсеньев?
   - Наверху.
   - Могли бы вы позвать его? Скажите - очень важно.
   Я нашел астронома на палубе. Склонившись над гравиметром, он напряженно
следил за его стрелкой. Рядом с ним красновато расплывался в густом тумане
яркий толстый, как колонна, луч прожектора.
   - Напряжение пока не растет... - отозвался  Арсеньев  тихо,  словно  не
слыша меня. Я повторил, что Чандрасекар просит его  спуститься.  Он  вдруг
выпрямился. - Что, уже? Ну, какая она?
   Я не понял, о чем он спрашивает, но, вспомнив  восклицание  математика,
ответил наудачу:
   - Периодическая.
   Арсеньев, не говоря больше ни слова, кинулся к шлюзу.
   - Ехать мне на берег? - крикнул я ему вслед. Он остановился.
   - Нет! Вы ничем не можете помочь! Следите, пожалуйста, за радаром и  за
прожектором. Ракетница вон там, рядом.
   Он исчез в колодце шлюза.
   Долина была наполнена горячим, лениво клубившимся дымом. Корпус  ракеты
чернел в  нем,  как  плавающая  по  волнам  мертвая  туша  кита.  Рядом  с
прожектором стоял портативный радароскоп с двумя эллиптическими антеннами,
направленными в сторону берега. Обеими руками я вцепился  в  металлическое
кольцо штурвала.  На  экране  виднелась  бухта,  по  которой  должны  были
вернуться товарищи. Сейчас она была пуста, только тянулись  облачка  дыма,
более темного, чем туман. Я взглянул  на  фотоэлемент,  расположенный  под
экраном.  Он  показывал  температуру  береговых  скал:  двести  шестьдесят
градусов. Руки мои сжали металлические рукоятки прибора. Двести шестьдесят
градусов! Температура воздуха тоже сильно поднялась; он нагревался, как  в
печи: восемьдесят, восемьдесят пять, девяносто градусов... Долго ли  может
выдержать человек, даже в защитном скафандре?
   Минуты шли, и каждая казалась вечностью.  Явственно  слышалось  шипенье
воды, закипавшей от соприкосновения с раскаленными береговыми  скалами.  Я
поворачивал  антенны  то  в  одну,  то  в  другую  сторону  и  хотел   уже
перестраивать их, как вдруг в поле зрения что-то мелькнуло: шел человек!
   У прожектора стоял внутренний телефон.  Не  снимая  трубки,  я  включил
длинный звонок и снова припал к радару. Темное  пятно  медленно  двигалось
среди скал... исчезло ненадолго... снова появилось... потом  распалось  на
два меньших, странно искаженных...
   И  вдруг  я  отчетливо  увидел:  двое  несли  третьего.  Они  старались
добраться до моторки по камням у  берега,  но  между  последним  камнем  и
моторкой лежала темная полоса воды. Они остановились, очевидно  совещаясь.
Как я жалел, что не отправился туда, несмотря на приказание  астронома!  Я
мог бы им помочь. Я кричал, давал им советы, не сознавая, что они не могут
меня  услышать.  И  вдруг  один  из  них  сделался  меньше.  Я  понял:  он
наклонился, чтобы подтянуть моторку за канат, которым она была привязана к
берегу. Но это было невозможно, так как мешали подводные  рифы.  Будь  они
одни, им легко бы удалось перескочить через эту  полутораметровую  полоску
воды, но третий... Было мгновение, когда я хотел уже бежать к фалрепу,  но
тут человек, тянувший за канат, оставил свои попытки, повернулся к  своему
спутнику и сделал знак. Оба подняли неподвижное тело и, держа  его  высоко
над головой, вошли в кипящую у берега воду. Погрузившись в  нее  по  пояс,
окутанные клубами пара, они перебросили своего товарища через борт в лодку
и вскарабкались туда сами. Прошло еще несколько бесконечно долгих  секунд,
и мотор зашумел. Лодка двинулась.
   - Почему вы кричите? Почему вы так кричите? -  вот  уже  несколько  раз
повторял мне Арсеньев. Позади него стояли в скафандрах еще двое -  Тарланд
и Чандрасекар. Я совсем не замечал, что смеюсь и кричу от радости.
   Когда лодка подошла к трапу, мы втроем кинулись к ней.
   - Меня не надо, я сам, - простонал Солтык, когда с последней  ступеньки
лестницы я протянул руку, чтобы помочь ему.
   - Я сам... Скорее профессора Лао... У него разорван скафандр...



ПРОФЕССОР ЛАО ЦЗУ

   Мы внесли Лао Цзу и Осватича в шлюзовую камеру,  -  они  оба  были  без
сознания. Я задержался на палубе, чтобы втащить моторку, а когда спустился
в коридор,  Райнер  и  Тарланд  укладывали  их  на  носилки:  оба  были  в
скафандрах, как их вынесли из лодки, и только шлемы лежали на  полу.  Были
видны их восковые, покрытые потом лица. Я хотел помочь, но Арсеньев  велел
мне идти в Централь. Нужно было немедленно взлететь.
   Из-за всех этих волнений я совсем забыл о том, что происходит в долине.
На экранах телевизоров вились желтоватые клубы, словно дым  горящей  серы.
Ракета взлетала и падала на волнах.  Все  вокруг  превратилось  в  кипящий
котел, в котором раздавались глухие шумы, шипенье, свист. Когда я вошел  в
Централь, в тучах загрохотали первые раскаты грома.
   Я включил атомный двигатель и, не ожидая, пока он заработает на  полную
мощность, перевел рычаги "Предиктора" на старт со вспомогательным горючим.
Раскаленные газы ринулись в воду. В глухом бурлящем кипении  "Космократор"
рванулся, потом некоторое время двигался боком, поднимая  огромную  волну,
затем разогнался, уже не чувствуя, как бьют в него  водяные  горы,  и  под
острым  углом  взвился  в  просторы  бушующего  ветра.   Береговые   скалы
изгибались и искривлялись на экране, словно в судорогах: боясь столкнуться
с ними, я все форсировал работу турбореакторов и вздохнул свободнее только
тогда, когда заработали главные двигатели. Они  загудели  так  мощно,  что
заглушили плеск волн и шум ветра.  На  экранах  мелькали  голубовато-белые
струи дыма. Потом мы попали в тучу, черную, как густой лес. Я  волновался,
так как впервые стоял у "Предиктора" один в опасную минуту взлета. Но пока
все шло хорошо. Ветер свистел в оперении, двигатели  работали  равномерно,
скорость возрастала. Между тучами все  время  взлетали  струи  фиолетового
огня, рассыпаясь с протяжным грохотом.
   В кабину вошел Солтык. Не  спуская  глаз  с  приборов,  я  засыпал  его
вопросами. Он не сразу ответил мне. Оказалось, что перед тем как  войти  в
воду,  он  надул  свой  комбинезон  воздухом,  и  этот  изолирующий   слой
предохранил его от ожогов. С  профессором  было  хуже.  Он  не  мог  этого
сделать, так как его скафандр был разорван  возле  шлема.  Всю  дорогу  он
придерживал разрыв рукой,  но  когда  переносили  Осватича  в  лодку,  ему
пришлось освободить обе руки.  Этих  нескольких  секунд  было  достаточно,
чтобы пары формальдегида и  углекислоты  проникли  в  воздух,  которым  он
дышал. Отравленный, он потерял в лодке сознание.
   - А что с Осватичем? - спросил я. - Где вы его нашли?
   Солтык медлил с ответом. Он стоял перед щитом с указателями торможения,
пристально вглядываясь в них, хотя они ничего не показывали, так как  были
выключены.
   - У Осватича тепловой удар, - сказал он наконец. - Но, кажется,  ничего
страшного. Он шевелился, когда мы его несли.
   - Ну хорошо, а где же он был?
   - Не знаю.
   - Что вы говорите?
   На экране светлые волнистые облака прорезали темные  тучи.  Создавалось
впечатление, что мы летим над архипелагом гористых островов.
   - Профессор дал мне веревку... Мы связались, и он велел мне идти за ним
так, чтобы она была все время натянута, а сам пошел вперед. Так  он  нашел
Осватича.
   - Где?
   - Не знаю. Он вдруг исчез.
   - Кто? Профессор?
   - Да. Исчез, словно  провалился  сквозь  землю.  Но  я  чувствовал  его
движения, потому что мы были связаны веревкой. Вы  понимаете?  Нет,  этого
понять нельзя. Я говорю вам: как вы видите сейчас меня, так  я  видел  эту
веревку. Конец ее висел в воздухе, натянутый - и больше ничего не было.
   - Ничего?
   - То есть были камни, воздух, но ни профессора, ни  Осватича...  Потом,
может быть, через минуту веревка  дернулась:  это  был  условный  знак.  Я
потянул и вытащил обоих. У профессора был разорван скафандр.
   - Он упал?
   - Не знаю. Очевидно.
   - Но где же он был?
   - Я сказал вам, не знаю.
   - Как? Вы его не спросили?..
   - Нет... Да и вы бы не спросили после того...
   Он вдруг повернулся, и я увидел его потемневшее, ожесточенное лицо.
   - После вашего ухода... я вел себя, как щенок! Я  скулил...  кричал  на
него, потому-что он преспокойно  расхаживал  со  своим  аппаратом,  как  в
лаборатории... Я не понимал, не мог понять, зачем он это делает!
   Через некоторое время Солтык продолжал уже спокойнее:
   - Еще на Земле кто-то  говорил,  что  Лао  Цзу  похож  на  подвергшееся
закалке стекло: прозрачное, гладкое, самое обыкновенное, но кто  попробует
откусить, поломает зубы. Я хотел  оправдаться.  Он  ответил  мне  какой-то
поговоркой... Камни горели у нас под ногами, я думал, что мы  расплавимся,
а он... Вы знаете, какие были его первые слова, когда он очнулся в  каюте?
Он спросил у Чандрасекара, готовы ли результаты расчетов!
   "Космократор" достиг своей крейсерской скорости. Я отошел  от  экранов,
но старался не смотреть на Солтыка: так ему было  легче.  Я  понимал,  что
слова утешения не помогут. Лао Цзу дал ему хороший урок, да  еще  в  каких
условиях! Я вспомнил о своем приключении в Мертвом Лесу...
   - Если хотите, идите к нему, - сказал Солтык. - Я сменю  вас.  Не  могу
смотреть ему в глаза.
   Я не заставил повторять это дважды. Когда я вошел в каюту, Тарланд  как
раз снимал с койки Осватича целлофановую палатку, под  которой  устраивали
искусственную кислородную  атмосферу.  У  больного,  лежавшего  высоко  на
подушках, щеки уже порозовели. Ученые сидели за столом, и среди них  я,  к
величайшему своему изумлению, увидел китайца. Впервые я увидел  его  не  в
обычном темном костюме, а в длинном шелковом вишневом халате,  расписанном
сказочными драконами. Он  был  по  пояс  укрыт  одеялом,  из-под  которого
виднелись белые забинтованные ноги. Лао Цзу был спокоен,  как  всегда,  но
несколько бледнее обычного. Арсеньев подвинулся; я сел. Осватич только что
начал рассказывать о своем приключении. В нескольких словах  он  обрисовал
наше путешествие вокруг Белого Шара и дошел  до  того  момента,  когда  я,
обманутый контурами черного камня, отошел от него. По его  словам,  он  не
слышал моего оклика и  потому  пошел  дальше.  И  вдруг  все  вокруг  него
исчезло.
   - Мелькнули один за другим  все  цвета  радуги  -  от  ярко-желтого  до
темно-фиолетового. Мне показалось, что-то сильно пр