ваемый белым океаном. Когда мы достигли его  конца,
я предложил  отдохнуть.  Все  были  измучены.  Райнер  спотыкался  даже  в
сравнительно легких  местах.  Мы  расположились  под  выступом  хребта.  К
счастью, здесь не было мороза - самого, пожалуй,  страшного  врага  горных
вылазок на Земле. Скала была теплая, словно нагретая солнцем.  Я  услышал,
как химик что-то говорит о шоколаде.
   - Хотел взять плитку и забыл... она бы сейчас пригодилась.
   - Не ворчите,  коллега,  -  сказал  Арсеньев.  -  А  надолго  мы  здесь
остановимся? - обратился он ко мне.
   - Кому удастся, пусть поспит, - сказал  я.  -  Это  самое  лучшее,  что
сейчас можно сделать. Четырех часов для отдыха хватит. Я  разбужу  вас,  я
умею просыпаться в нужное время.
   - Ценное свойство, - отозвался кто-то. Эти  слова  дошли  до  меня  уже
откуда-то издалека: я погрузился в блаженный покой.
   ...Я шел, а за мной следовало множество серебряных мурашек. Я не боялся
их, нет, мы были в самых лучших отношениях. Вдруг я увидел,  что  одна  из
них сидит у меня на руке и  кричит:  она  требовала,  чтобы  я  немедленно
поднялся в воздух и полетел к ракете, так как товарищи беспокоятся о  нас.
Другие мурашки, стоя на земле, вторили  ей  пискливым  хором.  Напрасно  я
объяснял им, что не умею летать. Наконец, рассердившись, я махнул рукой  и
взлетел. Помню, что трепыхался над самой  землей  тяжело,  как  курица,  и
вдруг что-то потянуло меня вниз с такой силой, что я сел и  проснулся.  Ко
мне приближался конусообразный металлический пузырь с огромным  стеклянным
глазом. В первое мгновение я подумал, что это какой-то призрак,  и  только
спустя некоторое время узнал шлем Арсеньева.
   - Вы хотели нас разбудить?
   Я взглянул на часы: прошло почти пять  часов.  Смутившись,  я  поспешно
вскочил.
   - Это,  вероятно,  случилось  потому,  что  мы  на  другой  планете,  -
пробормотал  я.  Арсеньев  разбудил  Солтыка  и   Райнера.   Подкрепившись
последними таблетками витаминного концентрата, мы двинулись дальше. Воздух
был спокоен, и туман лежал неподвижно. Там, где грань понижалась,  мы  шли
по колено в молочных испарениях, а порой и вовсе исчезали  в  них.  Каждый
шаг был опасен. Мы двигались очень медленно, и прошли  долгие  часы,  пока
под ногами заскрипел щебень осыпи,  -  это  было  устье  большого  оврага,
глубоко врезавшегося в склон вершины. Подниматься было нетрудно, но  очень
мучительно. Скафандр становился все тяжелее. Мне хотелось сорвать с головы
шлем, чтобы хоть раз  глотнуть  свежего  воздуха.  Я  невольно  оглянулся.
Товарищам,  менее  опытным  в  горных  восхождениях,  очевидно,  было  еще
тяжелее. Сгорбившись, они медленно двигались в тумане, ползущем  вверх  по
склону низко нависшими клочьями. Вершина давно уже исчезла у нас из  виду:
склон расступился на обе стороны  потрескавшимися  скатами,  словно  здесь
прошел лемех гигантского плуга. Дно оврага было  усыпано  беловатым  сухим
щебнем, а высоко над краями обрыва торчали желтоватые, серые, бурые башни.
Из-под их грозно нависших сводов расходились конусы осыпей. В восемь часов
утра, через семнадцать часов после катастрофы, мы  взобрались  по  большим
обветренным глыбам на вершину.
   Горная цепь ниспадала к востоку мертвыми, окаменелыми волнами. Под нами
-  бесконечное  море  тумана,  исполосованное   тонкими   линиями   теней,
переходящих вдали в бурый и лиловый цвет. И до самого  конца  горизонта  -
только туман, распадавшийся на узкие  полоски.  В  него  погружался  склон
нашей вершины, прорезанной  на  середине  скалистым  ущельем.  Через  этот
пролом  ползли  облака,  сквозь  которые  просвечивала  поверхность  скал,
лежавших в глубине.
   Арсеньев разостлал на камне карту, определил с возможно большей в  этих
условиях точностью  направление,  в  котором  находился  "Космократор",  и
расставил нас метрах в пятнадцати друг от друга в самых высоких точках. Мы
пытались  вызвать  товарищей   по   радио.   Среди   отдаленных   шорохов,
доносившихся словно со всех сторон сразу, в наушниках  иногда  раздавались
мерные  сигналы.  Это  автоматический  передатчик  ракеты   через   каждые
пятнадцать секунд посылал по два прерывистых звука. Мы слышали ракету,  но
она не отзывалась на наши вызовы.  Быть  может,  расстояние  было  слишком
велико, или же от Мертвого Леса тянулись радиоактивные облака, гася слабые
волны наших приборов. Во всяком случае,  через  час  мы  собрались  вокруг
Арсеньева в унылом молчании. Арсеньев разложил карту и задумался.
   - Нам, как видно, придется все же заночевать, - сказал  он.  -  Сумерки
начнутся  сегодня,  через  каких-нибудь  восемь-десять  часов.  Мы  должны
встретить их в надежном укрытии... Надо ожидать сильной бури.
   Он вгляделся в туман, расстилавшийся несколькими сотнями метров ниже.
   - Дорогу выбирать мы не можем, - прибавил он, - поэтому пойдем вот так.
- Он начертил прямую как стрела линию, направленную к ракете.
   - Но нам нужно подождать, - заговорил я, -  по  крайней  мере,  с  час.
Спускаться, как известно...
   -  Спускаться  будет  легче,  чем  подниматься,  -  быстро   проговорил
Арсеньев, а когда  я  удивленно  взглянул  на  него,  он  многозначительно
положил мне руку на плечо. Я умолк.  Вскоре  Райнер  отошел,  и  профессор
приложил  свой  шлем  к  моему  -  соприкосновение  металлических   шлемов
позволяло услышать голос без помощи радио. Выключив свой прибор,  Арсеньев
сказал:
   - Не обо всем нужно и можно говорить.
   - Из-за Райнера?
   Он кивнул головой. Химик вернулся, и мы не обменялись больше ни словом.
Прислонившись к шероховатым скалам, мы вглядывались  в  туманную  пропасть
почти невидящими от  усталости  глазами.  Через  некоторое  время  наверху
начало что-то твориться. Тучи густели, как рыбий клей, брошенный в кипящую
воду, расплывались кольцами, скручивались, делались все легче и светлее, и
вдруг в них показался просвет. Он быстро исчез, но рядом появился  другой.
В нем засияло небо.
   Ветер все сильнее раздувал пушистые клубы.
   - Черт возьми!
   - Чего вы ругаетесь? - спросил астроном.
   - Небо, профессор, небо!
   Небо  было  зеленое.  Это  был  прозрачный,  чистый   смарагд,   словно
расплавленный в стекле цвет первых трав, пронизанных солнцем. Очень высоко
плыли перистые, совершенно золотые облака.
   - Очевидно, углекислота, - заметил Райнер. Меня порадовало то,  что  он
заговорил; значит, апатия еще не вполне овладела им.
   Между тем туман в долине кое-где осветился, потом  ярко  запылали  края
большой тучи и из-за  нее  выплыл  огромный  пламенный  диск,  уже  сильно
склонившийся к закату. Мгновенно вспыхнуло  страшное  зарево.  Поверхность
тумана засверкала,  словно  залитая  кипящим  металлом.  Вслед  за  тенью,
убегавшей с неслыханной быстротой к горизонту,  неслась  оргия  света.  Из
бездны вставали горы раскаленной меди, красно-кровавые пропасти, пещеры  и
гроты с зыбкими стенами, а  солнце  пронизывало  их  блеском,  прорезая  в
подвижной,  словно  живой,  массе  золотые  трещины.   Весь   этот   океан
беззвучного пламени дышал: над ним носились лиловые  и  розовые  дымки,  в
которых трепетали полосы многократно повторенных радуг. Но вот туча  снова
надвинулась на солнце, и вся цепь облаков погасла, покрывшись  бесконечной
серой тенью.
   - Дорого мы заплатили за  то,  чтобы  увидеть  это  зрелище,  -  горько
произнес Райнер.
   Я опоясался веревкой и подал другой конец Солтыку. Он, заложив  веревку
за пояс, направился к склону. Арсеньев  шагал  первым,  я  за  ним,  потом
Солтык;  Райнер,  тяжело  ступая,  шел  последним.   Так   началось   наше
возвращение.
   Долго спускались мы в тумане. Иногда он густел  настолько,  что  силуэт
астронома, шедшего впереди, исчезал в  нем.  Взор  тонул  в  серой  массе:
контуры дороги, ближайших скал, даже вытянутой руки становились  неясными.
У меня было ощущение, будто я весь растворяюсь  в  этой  мгле,  будто  это
кошмарный сон, в котором теряешь ощущение реальности существования.  Тогда
я окликал товарищей, и их  голоса  на  время  разгоняли  гнетущее  чувство
одиночества.
   Какое-то время скала звонко отзывалась  под  ударами  топориков,  потом
зашуршал щебень  осыпей,  а  после  трехчасовой  ходьбы  шаги  наши  стали
приглушенными, и ноги начали вязнуть в рыхлом грунте.
   Мы не знали, равнина это или куполообразная возвышенность, так  как  на
показания анероидов нельзя было полагаться, - они уже некоторое время вели
себя как-то беспокойно. Давление воздуха росло медленнее, чем  нужно  было
ожидать по темпам нашего движения: вероятно,  приближался  период  низкого
давления, связанный с надвигавшимися сумерками.
   Вскоре ровная местность снова начала понижаться. Мы спускались все ниже
и ниже. Насколько можно было судить в таком густом тумане, мы находились в
крутом овраге, напоминающем русло  высохшей  реки,  и  спускались  по  его
изгибам. Вдруг под ногами почувствовалась сплошная  скала.  По  ней  можно
было идти, как по тротуару, - такая она была ровная и гладкая.
   Я изумленно осмотрелся, но ничего не увидел.
   Солтык, ведший нас по компасу, остановился.
   - Там что-то есть, - указал он на  большое  пятно,  темневшее  в  сером
тумане.
   Я наклонился и провел рукой по камню.
   - Вот что, - сказал я,  -  возможно,  я  ошибаюсь,  но  это,  по-моему,
квадратные плиты. Я чувствую  стыки  под  ногами...  Это  самый  настоящий
тротуар!
   - Тротуар? А может быть, здесь найдется и ресторан? -  спросил  Райнер.
За  время  пути  нам  уже  не  раз  пришлось  выслушивать   его   шутливые
высказывания с некоторой примесью горечи. Арсеньев  направил  индукционный
аппарат в сторону пятна овальной формы, маячившего перед нами невдалеке.
   - Времени у нас мало, - произнес астроном, - но... Кто  из  вас  пойдет
туда со мной?
   Вызвались, мы с Солтыком, химик, поколебавшись,  тоже  присоединился  к
нам.  Гладкая  полоса,  которую  я  назвал   тротуаром,   поворачивала   и
поднималась не очень круто. Пройдя  шагов  двадцать,  мы  очутились  перед
зияющим  отверстием.  Туман  здесь  был  реже,  и   лучи   наших   фонарей
скрещивались в нем светлыми полосами.  В  их  свете  обрисовалась  большая
пещера. В глубине под стеной виднелось что-то. Я побежал к этому  предмету
по  осыпающемуся  гравию.  Это   был   металлический   цилиндр,   частично
погруженный в грунт и закрытый  металлической  крышкой.  Я  нажал  плечом:
между  диском  и  цилиндром  появилась  узкая  черная  щель:  она   быстро
расширилась, и крышка с лязгом соскочила. Внутри было пусто.
   - Резервуар! - крикнул я. Товарищи спускались  по  осыпи.  Я  отошел  в
сторону.   Пещера   была   удивительно   правильной    формы,    несколько
продолговатая, со слегка наклонными стенами и вогнутым потолком. В глубине
ее висела какая-то черная бахрома,  словно  непомерных  размеров  паутина.
Подойдя поближе и потрогав ее рукой, я убедился,  что  это  исковерканный,
как бы обожженный металл - рыже-черный, мятый, покрытый сажей, которая тут
же  посыпалась  на  меня  крупными  хлопьями.  Вдруг  в   луче   фонарика,
носившегося белым кружочком среди переплетенных  металлических  лохмотьев,
отбрасывавших прыгающие тени, мелькнуло  что-то  красноватое.  Я  направил
туда фонарик.  На  стене  виднелся  красный  рисунок,  по-видимому,  очень
старый, так как краска во многих местах потрескалась и осыпалась. Это были
концентрические круги. Я  обернулся,  чтобы  позвать  товарищей,  и  тогда
увидел, что стою вовсе не на щебне.
   Эта дрожащая в луче света масса блестящих камешков была целой  россыпью
серебряных созданий. Но они уже не  были  серебряными.  Матовые,  покрытые
пленкой окиси, словно оловянные, они напоминали моего маленького  пленника
только формой. Я невольно отскочил, но они  лежали  повсюду.  Их  россыпи,
шуршащие от малейшего прикосновения, устилали  всю  пещеру.  Потревоженная
металлическая бахрома медленно покачивалась в воздухе. Теперь  я  заметил,
что за ней расположены как бы огромные пчелиные соты: их отчасти закрывали
фестоны  металла,  соединившиеся,  как   содранная   и   опаленная   кожа.
Впечатление  сот  создавали  правильно  размещенные  в  стене   отверстия,
образовавшие словно прямоугольную мозаику. Там видны были серые,  когда-то
серебряные, мурашки. Под стеной их была целая груда.
   - Смотрите! - сдавленно крикнул я. - Смотрите!..
   Товарищи окружили меня. Приподняв бахрому свисавшей с потолка сети, они
брали в руки легкие, почти невесомые мурашки. При  этом  мурашки  тихонько
шелестели и  звякали,  как  металлические  чешуйки.  На  каждом  шагу  они
хрустели и лопались целыми сотнями. Все молчали, взволнованные, как и я. Я
вспомнил о рисунке и, подняв фонарик, осветил его.
   - Что-то вроде гелиоцентрической системы... -  прошептал  Райнер.  -  В
центре Солнце... потом орбита Венеры...  а  дальше...  Земля...  Это  наша
планетная система!
   - Но тут есть еще кое-что, видите?
   От изображения Венеры прямо к Земле шла пунктирная незакрашенная линия,
соединявшая обе планеты. Меня обуял непонятный страх. Я быстро  обернулся,
но грот был пуст, -  только  медленно  колыхалась  металлическая  паутина,
роняя легкие хлопья сажи.
   - Здесь были люди... - прошептал я, не отваживаясь говорить громко.
   - Нет, это создано не человеческой рукой, - возразил Арсеньев.
   - Как странно блестит эта скала, - сказал я немного  погодя,  -  словно
глазурь...
   Поверхность  стены   была   покрыта   сеткой   тоненьких   голубоватых,
блестевших, как стекло, жилок.
   - Что это может быть, доктор Райнер?
   - Не знаю, никогда не видел... как будто  авантюрит...  но  оплавленный
крайне высокой температурой... Не знаю, - повторил он.
   Арсеньев спрятал пригоршню металлических шариков в карман скафандра.
   - Друзья мои... сейчас мы не можем задержаться здесь, чтобы  определить
значение нашего открытия. Нам нужно идти дальше, да еще как можно быстрее.
Через четыре часа начнутся сумерки.
   Мы покинули грот, не  произнеся  больше  ни  слова.  Туман  уже  слегка
потемнел, окрасился в голубоватые тона и в то же время поредел.  Когда  мы
спускались по отлогому склону, я уже без труда мог увидеть  последнего  из
идущих товарищей.
   Мы быстро прошли не меньше десятка километров  по  сравнительно  ровной
местности. Потом грунт, казалось, начал повышаться, но это  могло  быть  и
иллюзией, так как глазу не на чем было остановиться.  Вдруг  впереди  меня
послышался приглушенный крик и глухой отзвук. Я кинулся вперед.
   Арсеньев лежал, упираясь руками в почву.
   - Остановитесь, остановитесь! - кричал он, поднимая топорик. Я  подошел
еще на шаг. Прямо, под  ним  разверзлась  мрачная  пропасть,  дно  которой
тонуло в тумане. Другого края не было видно даже с  помощью  радароскопов.
Райнер пробормотал,  что,  быть  может,  другого  берега  нет  и  что  мы,
вероятно, стоим над обрывом, которым плоскогорье спускается к равнине.
   - А ведь от ракеты нас отделяет  едва  тридцать  километров,  -  сказал
Арсеньев, стараясь ориентироваться по карте, хотя она была очень  неточная
и уже несколько раз в пути обманывала нас.
   - Попробуем спуститься; чем ниже мы  будем,  тем  лучше,  и  нам,  быть
может, удастся найти какое-нибудь укрытие.
   Через несколько сот шагов обрыв не был уже таким отвесным;  на  экранах
радароскопов порой мелькали зеленоватые  изображения  удобных  для  спуска
откосов. Я пошел первый. Вокруг вились легкие струйки пара. Мрак сгущался;
туман  окрашивался  в  синие,  пепельные,  даже  фиолетовые  тона.  Иногда
приходилось  помогать  себе  руками,  так  как  подкованные  носки   сапог
скользили по гладким пластам. Не обошлось,  конечно,  и  без  того,  чтобы
кто-нибудь упал. Ниже уклон стал более покатым, но  скалы  были  прорезаны
глубокими пересекающимися канавками. Это было очень опасно, так как каждый
неверный шаг грозил переломом ноги.
   Кто-то, кажется Арсеньев, опередил меня.  Я  увидел  белое,  окруженное
многократной радугой пятно света от его фонарика. Луч  терялся  в  тумане.
Свет слегка колебался при ходьбе, потом ослаб вдруг и  застыл  неподвижно.
Ослепленный светом, я не заметил широкой трещины и провалился в  нее  чуть
не по колени. Очевидно, я растянул сустав и сел, чтобы осмотреть ногу. Моя
веревка прошуршала по камням и натянулась.
   - Алло, профессор, не двигайтесь, подождите меня! - крикнул я.
   Никто не ответил. Я поднялся и, слегка  прихрамывая,  пошел  в  сторону
света, в котором мелькали какие-то неясные тени. Взглянув вверх, я  увидел
между краями ущелья небо, показавшееся  мне  широкой  светлой  рекой:  так
выглядит поверхность воды, если, нырнув, посмотреть на нее снизу.
   Свет фонаря вдруг погас.
   - Ничего не поделаешь, придется лезть, - говорил Райнер.
   - Погодите!
   Это был голос Арсеньева. Снова вспыхнул фонарь, рассыпаясь разноцветным
блеском в трепещущем сиянии зыбкого пара. Я  увидел,  что  они  оба  стоят
наклонившись. У их ног грунт неожиданно обрывался,  и  дальше  шла  темная
мгла.
   В это время  в  матовом  электрическом  луче  заблестел  шлем  Солтыка,
поднимавшегося из глубины. Райнер помог ему выбраться на край.
   - Можно спускаться, - сказал инженер, - крутизна меньше, но  становится
все жарче.
   - Поднимается температура? Неужели мы так будем спускаться все время до
самого центра планеты? - заметил Райнер.
   Получилось так, что мы собрались все вместе.  Фонарик  освещал  четырех
черных великанов в измятых комбинезонах. В стеклах шлемов дрожали  голубые
искры.
   - Придется пожертвовать магниевым патроном, - сказал Арсеньев и  достал
из кармана плоскую коробочку.  Это  были  заряды  для  ракетницы,  которая
погибла в вертолете.
   - Нет ли случайно у кого-нибудь носового платка в наружном кармане?
   Райнер  протянул  платок.  В  центре  платка  астроном  прорезал  ножом
отверстие, а к углам нитками привязал патрон.  Я  понял:  профессор  нашел
выход, как обойтись без сигнального пистолета.  Он  сильно  ударил  ручкой
ножа по капсюлю раз, другой, а когда раздалось шипенье,  бросил  патрон  в
обрыв.
   Мы наклонились над пропастью. Туман  озарился  ослепительным  магниевым
светом. Показались склоны: тот, на котором мы стояли,  и  противоположный,
удаленный от  нас  метров  на  шестьдесят;  потом  облако  пара  заслонило
пылающий патрон. Это продолжалось долго. Светлые клубы  разошлись,  из-под
купола импровизированного парашюта  снова  полился  свет,  хотя  и  быстро
слабевший. Свет обманчиво дрожал, переливаясь в туманной дымке. Под ним, в
глубине, показалась черная продолговатая масса, блестевшая,  словно  волна
застывшей лавы. Когда свет ослабел, мне показалось, что масса  набухла,  а
потом сократилась, как туловище змеи, проглатывающей крупный кусок.
   Потом все исчезло.
   Мы медленно отошли от края обрыва. Арсеньев засунул обе руки за пояс.
   - Здесь всегда так: чуть покажется, что все затруднения преодолены, как
появляется десяток новых... Что вы скажете об этом? - он указал на ущелье.
   - Я видел движение, - начал осторожно Райнер. - Не  знаю,  может  быть,
мне показалось, но...
   - Нет, вам не показалось, - прервал его  астроном.  -  Хорошо  было  бы
израсходовать еще один патрон, но не стоит.
   Он подошел к краю и направил луч своего фонарика вниз. Свет  растаял  в
тумане.
   - Что же это такое, черт возьми?
   -  Поток  лавы?  -  нерешительно  высказался  Райнер.  -  У  меня  было
впечатление, что там что-то течет.
   - Температура слишком низкая.
   - Так может быть, канал?
   - Каналы на Венере?
   - До дна не более тридцати метров, - вставил я.
   - При таком освещении определить трудно.  Ну  что  ж,  все  равно  надо
спускаться. Идите за мной.
   Арсеньев первым спустился по краю. Мы молча последовали за ним: сначала
шли лицом к обрыву, а потом повернулись  и  двинулись  быстрее.  У  скалы,
похожей на базальт, тянулись  гряды  камней  с  острыми  краями.  Внезапно
Солтык крикнул:
   - Внимание, вот оно!
   Фонарь застыл  неподвижно.  В  св