движениях  не   чувствовалось   усталости.   Несмотря   на   кажущуюся
медлительность, они успели сделать больше Виктора, и это  задело  его.  Он
сбросил с себя рубашку, оставшись в одной майке, и удвоил темп.
   Солнце припекало довольно сильно, и  вскоре  майка  прочно  прилипла  к
взмокшей спине.
   Виктор работал, не распрямляясь, не  поднимая  головы,  лишь  время  от
времени убирая волосы со лба и вытирая горячие струйки пота, стекавшие  по
щекам. Он не глядел  по  сторонам,  но  спиной  чувствовал,  когда  легкие
облачка прикрывали солнце и серые тени их бесшумно  проносились  над  ним;
свежие краски июньской тайги  мгновенно  тускнели,  но  потом  вновь  ярко
вспыхивали, когда  серая  тень  проскальзывала  дальше,  таяла  где-то  за
сопками, а спину снова  начинали  припекать  прямые  жаркие  лучи  солнца.
Иногда вместе с тенью налетал ледяной ветерок, и озноб, как рябь по  воде,
пробегал от поясницы к плечам.  Невысокие  кедры  с  сизовато-серой  корой
начинали тихонько раскачиваться над Виктором, и ему казалось, что это  они
нагоняют ветер, обмахивая спину гигантским опахалом.
   - Ча, - сказал Таклама и бросил кайло. Виктор распрямившись, сделал два
шага в сторону и повалился на сухой шуршащий мох. Пахло пылью,  солнцем  и
еще пахло потом. Виктор повернулся  на  спину  и;  раскинув  руки,  закрыл
глаза.  Тончайшая  сланцевая  пыль,  мелкие  чешуйки  хвои  и  крошки   от
стебельков моха набились ему за ворот, скопились у пояса,  и  раздраженная
кожа непривычно зудела. Губы были солеными, как после купания  в  море,  и
это сравнение заставило Виктора улыбнуться. Он и лежал, будто на пляже,  -
разбросав руки и  подставив  грудь  солнцу,  и  шум  тайги  напоминал  шум
далекого, скрытого за сопками моря; но как не похож был  сегодняшний  день
на множество других, уже прожитых им дней! Сейчас, вот сию  минуту,  когда
радужные солнечные блики перед глазами померкли и мир сузился и  потемнел,
а горячие щеки ощутили влажную  прохладу  тени,  -  сейчас  прежняя  жизнь
казалась ему не очень-то привлекательной. Спорт спортом, но это здорово  -
вот так работать,  вот  так  лежать,  отдыхая  и  прислушиваясь  к  беседе
тувинцев; это здорово - чувствовать силу собственных рук и сознавать,  что
мускулы твои крепки и ты-способен не отстать в работе от взрослых  мужчин,
опытных землекопов. Правда, на  ладонях  уже  появились  красные  пятна  и
отчетливо обозначились места будущих мозолей,  но  Виктор  знал,  что  все
равно выдержит до обеда.
   Резво вскочив на ноги, он первым взялся за кайло.
   Но за  час  до  обеда  он  понял,  что  выдохся.  Пальцы  его  утратили
способность сгибаться,  и  ему  с  трудом  удавалось  удерживать  в  руках
непомерно тяжелое кайло. А спина  -  Виктор  не  знал,  что  хуже:  стоять
согнувшись или выпрямившись,  -  она  тяжко  ныла  и  в  том  и  в  другом
положении, и Виктор, как о высшем благе, мечтал лечь на спину, прижаться к
теплому мху и закрыть глаза.
   К полудню стало жарче; маленькие круглые  облачка  все  чаще  закрывали
солнце, но Виктор теперь не реагировал ни на смену температуры, ни на игру
красок. Весь мир сузился для него до размеров выкопанной ямы, и все краски
слились в одну - желтовато-бурую краску грунта.
   А тувинцы продолжали работать как ни в чем не  бывало,  и  даже  старик
Таклама мог  сейчас  дать  ему  сто  очков  вперед.  И  Виктор  неожиданно
обозлился на что-то в своей прежней жизни - он не сумел бы сказать на  что
именно, - на что-то, приведшее его сейчас к поражению.
   "Ничего, - стискивая зубы, твердил Виктор, - ничего!"  Он  испытал  уже
однажды  гордое  сознание  собственной  силы  и  однажды  поборол  в  себе
противное чувство беззащитности, и забыть это невозможно. Где-то в глубине
его души просыпались  новые,  ему  самому  неведомые  силы,  и  начиналась
подсознательная, скрытая борьба за утверждение своего "я", за  утверждение
своей действительной значимости в огромном и сложном мире.
   Виктор не сознавал, что наиболее верным орудием в этой борьбе был труд:
он просто поднимал обессилевшими руками кайло и твердил  сквозь  стиснутые
зубы: "Ничего..."
   Все чувства Виктора настолько  притупились,  что  он  не  заметил,  как
Таклама и Паир бросили работу.
   - Кончать пора, - сказал Таклама. - Устал?
   И только тогда Виктор поднял голову и увидел, что тувинцы  стоят  около
него. Ему стоило большого труда  выпрямиться.  Скрывая  гримасу  боли,  он
улыбнулся и честно признался:
   - Устал.
   Виктору очень хотелось рассказать им, что он много занимался спортом  и
сам удивлен, что так устал. Но он ничего не сказал.
   Они легли отдохнуть, и Виктор понял, какое  это  блаженство:  лежать  и
чувствовать, как боль в натруженной спине затихает,  а  солнце  высушивает
мокрый от пота лоб, чувствовать, как от сухого теплого  моха,  от  скрытой
под ним влажной прохладной земли осязаемыми  струйками  притекают  в  тело
свежие силы, и оно вновь становится упругим, крепким...
   Таклама и Паир не пошли домой обедать: две девочки принесли в  бутылках
кислый айран и пресные мучные лепешки. Виктор поднялся, чтобы уйти к  себе
и поесть, но Таклама остановил его.
   - Давай айран пить.
   Виктор выпил освежающее кислое молоко и съел лепешку. Уйти сразу  после
обеда было неудобно, и он  решил  дождаться,  когда  тувинцы  приступят  к
работе. Неловкое положение, в которое он попал, раздражало его. Он  думал,
что все сложилось как-то неожиданно и  странно.  В  век  могучей  техники,
когда спутники  вращаются  вокруг  Земли,  атомоходы  бороздят  океаны,  а
звездные корабли готовятся вновь уйти в  межпланетные  пространства,  ему,
Виктору, приходится долбить киркой породу на заброшенном руднике!  Уж  нет
ли тут какого-нибудь подвоха? И рабочие ведут себя как-то подозрительно...
   Виктор так и не  успел  ничего  решить.  Таклама  сказал  "ча",  и  они
поднялись. Виктор тоже встал и вдруг, несмотря на  все  свои  рассуждения,
несмотря на совершенно ясное приказание Травина работать полдня, он понял,
что не может уйти, что в глазах Такламы и Паира это будет бегством. "Какое
мне дело до них? Пусть думают  что  хотят!",  -  зло  подумал  Виктор,  но
все-таки никуда не пошел. Он лгал себе - ему было до них дело и он дорожил
их  благожелательным  отношением,  потому  что  заслужил  его  собственным
горбом. Пусть летают звездные корабли и спутники, пусть плавают атомоходы,
вгрызаются в землю термобуры, сверхмощные экскаваторы. Но разве  не  самое
ценное в жизни - вот такие хорошие человеческие отношения?
   Виктор трудился честно, не жалея сил, но к концу  дня  все-таки  сильно
отстал от тувинцев...
   Вечером он и не вспомнил о вчерашних страхах,  наскоро  обмыл  соленое,
пахнущее потом тело в ручье, наспех  перекусил  и  замертво  повалился  на
топчан.
   Проснулся он поздно. Тело ломило, на ладонях вздулись волдыри.
   После завтрака Виктор перебинтовал себе руки и вышел из  избы.  "А  что
если Таклама и Паир, не заходя за мной, пошли работать?" - подумал он.
   Таклама   и   Паир   действительно   работали.   Виктор   показал    им
перебинтованные руки, и они сочувственно поцокали языками.  Потом  Таклама
что-то сказал, они оба засмеялись и взялись за лопаты, не  обращая  больше
внимания на Виктора.
   "Надо мной смеются!" -  подумал  он.  Ему  вдруг  стало  жарко,  и  два
взаимоисключающих желания с одинаковой силой вспыхнули в нем:  вскочить  и
уйти или схватить кайло и доказать им,  что  он  может  работать.  Сбросив
куртку, Виктор взял кайло. Таклама и Паир, не переставая работать, следили
за ним...
   Виктор не смог бы сказать, на какой день, - четвертый пятый или шестой,
- он обрел новые силы. Но он обрел их и однажды заметил,  что  не  так  уж
сильно отстает от рабочих. В тот день они пригласили его к себе и угостили
соленым кок-чаем с молоком,  тарой  и  каймаком  -  сливками  с  топленого
молока.
   Тувинцы жили неподалеку от обогатительной  фабрики,  и  Виктор  не  раз
заходил к ним. Он  больше  не  боялся  тайги  и  не  казался  самому  себе
беспомощным. Вместе с твердыми бугорками мозолей на ладонях к нему  пришла
уверенность в собственных силах.
   Однажды под вечер дали затянуло серой пасмурью, а низкие дымные облака,
цепляясь за вершины сопок, наползли на рудник. Начал накрапывать дождичек.
Был он таким мелким  и  тихим,  что  Виктор  сперва  заметил  коричневатые
крапинки на посветлевшей сухой  земле  и  только  потом  почувствовал  его
нежное  ласковое  прикосновение.  Через  час  дождик  немного   разошелся,
зашелестел, зашевелился в кедрах, во мху... Из-за дождя стемнело  быстрее,
чем обычно.
   Виктор, минуя старые выработки, шел от магистральной  канавы  к  своему
жилищу, когда неожиданно услышал доносившуюся откуда-то  издалека,  из-под
горы песню.
   Ошибиться было невозможно, он тотчас узнал голос: Светлана!
   В эти дни Виктор много  думал  о  ней,  и  ему  очень  хотелось,  чтобы
Светлана увидела,  как  он  работает.  Иногда  он  злился,  что  не  может
совладать с собой и думает об этой девчонке. Светлана была неведомо где, а
он слышал ее голос, видел улыбку...
   Виктор поборол в  себе  желание  броситься  навстречу  и  спрятался  за
кедром. Он не знал, зачем так сделал, но был рад, что Дерюгин  и  Светлана
проехали мимо, не заметив его.
   Виктор видел, как они скрылись за поворотом, слышал,  как  спрыгнули  с
коней и распахнули тугую дверь в его жилище.
   Потом Виктор спустился, но не к дому, а к ручью. Дождь кончился так  же
незаметно, как и начался; в просветах  между  облаками  показались  первые
бледные звезды. Виктор разделся и вошел в воду; он  намылил  шею,  руки  и
мылся долго, тщательно. Обычно ледяная вода заставляла  его  подпрыгивать,
ежиться, фыркать, но сейчас он все проделывал спокойно, тихо, словно  тело
утратило всякую чувствительность к холоду.
   Когда Виктор подошел к дому, в окнах горел свет, и он заглянул в окно.
   Светлана и Дерюгин сидели рядом, и Дерюгин  что-то  говорил,  -  должно
быть, ласковое и теплое. Так по крайней мере заключил Виктор по  выражению
его лица; Светлана слушала, улыбалась, но сама то и  дело  поглядывала  на
дверь.
   "Боится, что я войду, - подумал Виктор. - Влюбленные!"  Что  ж,  он  не
будет мешать... Вся усталость, когда-либо испытанная им в жизни, стекла  в
ноги; тяжелые, противно подгибающиеся, они почти не слушались,  когда  он,
спотыкаясь, торопливо уходил в темноту. Миновав  последние  постройки,  он
полез в гору, продираясь сквозь ветви кедров  и  лиственниц,  оступаясь  в
колдобины. Ему даже не пришло в голову  защитить  лицо  от  жгучих  уколов
хвои, и лишь позднее он ощутил, как саднит исцарапанную  кожу.  Устав,  он
упал грудью на землю и долго лежал так.
   Тучи  разогнало,  но  была  пора  новолуния,  и  ночи  стояли   темные.
Тоненький, бледный  месяц  с  трудом  выбрался  из-за  далеких  гор  и  по
неопытности запутался в ветвях дальних лиственниц.
   Но потом он выскользнул из ветвей на простор звездного неба,  и  звезды
нехотя посторонились,  уступая  ему  дорогу.  Теперь  было  видно,  что  к
повернутым на север острым  рожкам  месяца  припаян  тоненький  серебряный
обруч, и месяц стал похож на акробата, катящегося  по  небу  в  серебряном
колесе.
   Виктор смотрел на месяц, на светлые точки  звезд.  Там,  на  Луне,  уже
побывали Батыгин и Джефферс. Он  тотчас  представил  себе  светящийся  шар
Земли, черные космические пространства и  множество  других  светящихся  и
несветящихся шаров, летающих там. И представил себя,  Виктора  Строганова,
на звездолете парящим между планетами... Но что же общего между его  столь
жалким положением и покорением космоса?.. Будущий  покоритель  космических
пространств лежит, словно придавленный к земле, поверженный - и почему?  -
потому что девчонка влюбилась в другого парня, а не в него! Смешно! Виктор
попытался засмеяться, но не смог.
   И все-таки он встал и сказал себе: "Главное - полететь с Батыгиным".
   Он давно слышал крики Светланы и Дерюгина и теперь отозвался.
   Первой встретила его Светлана.
   - Где же ты пропадал? - тихо спросила она. - Я... мы ждали  тебя!  -  и
тотчас, отпрянув, громко крикнула: - Юра, вот он! А мы-то боялись,  что  с
ним случилось что-нибудь.
   - Что со мной могло случиться? - небрежно ответил Виктор. -  Гулял  вон
там, за сопкой...
   На следующее утро Виктор хотел, как обычно,  пойти  рыть  магистральную
канаву, но неожиданно приехал Травин с новыми сотрудниками, которых Виктор
не знал. Среди них были рыжая девушка, очень юный молодой человек - Костик
Курбатов, и геоморфолог Свирилин, - он казался старше других,  быть  может
потому, что отпустил небольшую черную бородку, клинышком торчавшую вперед.
   А Линькова среди них не было.
   - Не понравилось ему у нас, - ответил на вопрос Виктора Травин, и левая
бровь его слегка шевельнулась. -  Ты  можешь  остаться  в  лагере.  Канаву
теперь будут рыть другие.


   В Кызыл Денни Уилкинс прибыл без всяких  приключений.  Осмотревшись  на
месте и точно установив местонахождение отряда Травина, он ушел в горы. На
третий день Денни Уилкинс добрался до базы  отряда  и  укрылся  на  склоне
сопки в старых выработках... Проснулся он на рассвете. Густая роса покрыла
траву. К штольне не вело ни одного следа.
   Спрятав рюкзак, он зажег фонарь и осторожно пошел в глубь штольни. Свет
дробился, отражаясь в тысячах ледяных игл, и в воображении Денни  Уилкинса
промелькнули образы детских сказок... Закончилась штольня узким  и  низким
забоем. Под толстым слоем льда белел кварц. Присмотревшись, Денни  Уилкинс
обнаружил узкий лаз и протиснулся в него. Дальше подземный ход расширялся.
Вскоре Денни Уилкинс шел во весь рост. Вдруг он остановился - до слуха его
донеслись голоса. Говорили по-русски, как и следовало ожидать, но в первую
секунду Денни Уилкинс удивился этому: в таинственной обстановке он  словно
отрешился  от  реального  мира,  в  котором  ему  предстояло  действовать.
Крадучись, он достиг выхода и понял, что прошел сопку насквозь. Теперь  он
находился совсем  рядом  с  жилищем  участников  экспедиции.  От  входа  в
штольню, вдоль по склону, тянулась старая, из  прогнивших  досок  галерея.
Денни Уилкинс вошел в нее и приник  к  щели.  Он  увидел  дома  -  старые,
вросшие в землю, - и людей у костра. Над костром на тагане  висел  чайник.
Из черного пролета распахнутой двери вышла девушка  с  ослепительно  белым
полотенцем на плече. Навстречу ей поднимался юноша с двумя  ведрами  воды.
Он что-то сказал девушке, но та отрицательно мотнула  головой  и  побежала
вниз. Потом к костру подошел высокий старик, похожий на Джефферса, и Денни
Уилкинс тотчас узнал Батыгина.
   В лагере жизнь шла своим чередом, никто  не  подозревал  о  присутствии
Денни Уилкинса, и он решил  понаблюдать.  Завтракали  в  доме,  вернее,  в
разных домах - кто где жил. Потом из дома напротив вышел коренастый  юноша
с волосами соломенного цвета и сел у костра. Денни Уилкинс припомнил,  что
его фамилия Дерюгин. Следом за юношей к  костру  подошли  две  девушки.  В
одной  из  них,  -  очень  миловидной,  с  худеньким  лицом  и  большущими
светло-карими глазами, - Денни Уилкинс признал Светлану. Но  его  внимание
привлекла вторая девушка. Солнце светило ей в затылок, и пышные  рыжеватые
волосы окружали голову девушки золотым сиянием. "Хороша", - подумал  Денни
Уилкинс. Минуты через три из дома выбежал широкоплечий парень  -  красивый
парень,  как  отметил  про  себя  Денни  Уилкинс,  узнав  в  нем   Виктора
Строганова. Виктор  огляделся,  увидел  Дерюгина  и  девушек  у  костра  и
направился к ним. Сначала они все о чем-то  болтали,  а  потом  Дерюгин  и
Виктор затеяли спор. Они спорили и оба посматривали на Светлану, ища у нее
поддержки или одобрения. "Соперники, - безошибочно определил Денни Уилкинс
и улыбнулся. - Тем лучше, если соперники..."
   Он прислушался  к  спору  и  удивился:  спор  шел  о  каких-то  научных
проблемах; Денни Уилкинсу  никогда  не  пришло  бы  в  голову  завоевывать
симпатию девушки таким образом.  Светлана  делала  вид,  что  спор  ее  не
интересует;  а  может  быть,  он  и  действительно  ее   не   интересовал.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы к спорщикам не подошли Батыгин и
Травин. Виктор тотчас поднялся им навстречу.
   - Николай Федорович, география - наука старая или  молодая?  -  спросил
он.
   - А ты как думаешь?
   - Я знаю, что молодая. Если по-настоящему  считать  (взгляд  в  сторону
Светланы), лет сто ей, не больше.
   - А если не по-настоящему? - улыбнулся Батыгин.
   - Дерюгин пять тысяч лет насчитывает (опять взгляд в сторону Светланы).
Я его понимаю, но только он не прав.
   У костра теперь собрались почти все  участники  экспедиции,  и  Батыгин
сказал:
   - А ну, выкладывайте каждый по очереди свои соображения.
   - Всем известно, - хмуро ответил Дерюгин, - что и тысячу, и три  тысячи
лет  назад  путешественники  и  мореплаватели  странствовали  по  Земле  и
занимались географией.
   - Правильно, - согласился Батыгин. - Ведь именно они -  моряки,  купцы,
воины, натуралисты, миссионеры - были  первыми  _описателями  Земли_.  Они
прокладывали пути в неизвестные страны, рассказывали  о  них  удивительные
истории современникам. А если так, значит, география - одна из  древнейших
наук. Верно?
   - Верно, - отозвалось сразу несколько голосов, а Травин засмеялся.
   - Нет, неверно, - упрямо сказал Виктор. - Сто лет географии.
   - Юра  вспомнил  о  путешественниках  далекого  прошлого,  -  продолжал
Батыгин. - Да, в то время географы действительно открывали  новые  страны,
описывали их... Но что можно описывать и открывать?.. Очевидно то, что еще
не открыто и не описано? А если все открыто?
   - А я про что говорю? - воскликнул Виктор.  -  В  конце  прошлого  века
закончился описательный период  в  развитии  географии  и  начался  период
обобщения материала, - география стала подлинной наукой!.. Я же читал! Сто
лет географии! А астрогеографии и того меньше!
   - Виктор по-своему тоже прав, - согласился Батыгин. - География  обрела
новые задачи, новые цели.  Нынешняя  физическая  география  совершенно  не
похожа на ту, которой занимались  наши  далекие  предшественники.  Ведь  в
конце прошлого века с географией  приключилась  еще  одна  беда:  ботаника
отобрала у нее растительность, гидрология - воду, климатология - воздух  и
солнечное тепло, почвоведение - почву, геоморфология - рельеф...
   При этих словах Батыгин показал в сторону горы, на деревянную  галерею,
где притаился Денни Уилкинс.  Все  обернулись.  Денни  Уилкинс  вздрогнул,
словно десятки глаз сразу увидели его, и отшатнулся от щели.  Сухая  глина
посыпалась у него из-под ног и с плеском упала в лужу с зеленоватой водой.
Денни Уилкинс едва не вскочил. "Нервы", - сказал  он  сам  себе  и  замер.
Никто не мог услышать  этот  легкий  шум.  Снаружи  по-прежнему  доносился
ровный, спокойный голос Батыгина. Когда Денни Уилкинс  снова  прислушался,
Батыгин говорил:
   - Естественные науки "растащили" предмет географии,  отгородились  друг
от друга... Но не  утратилось  ли  при  этом  нечто  очень  важное?..  Да,
утратилось - утратился взгляд на природу как на  целое,  был  искусственно
разобщен неделимый  комплекс  природных  явлений...  И  климат,  и  горные
породы, и рельеф, и растительность,  и  вода,  и  почва,  и  животный  мир
образуют на Земле нечто целое, единое. А если так,  то  почему  же  нельзя
изучать их вместе как взаимосвязанный комплекс?..
   - Можно, конечно! - снова за всех ответил Виктор. - Последние  сто  лет
физическая география и занимается этим. Значит, я был прав!..
   - Оба вы правы, - засмеялся  Батыгин.  -  Давайте  так  и  договоримся:
старая наука география ныне переживает вторую молодость!
   Денни Уилкинс встал. Тело затекло,  и  ноги  неприятно  покалывало.  Он
собрался уйти обратно к оставленным вещам, но, в последний раз заглянув  в
щель, увидел, что все поднялись и куда-то направилис