Здесь легче во всем разобраться и  можно  создать
искусственные трудности. Или  во  всяком  случае  не  облегчать  тех,  что
встретятся им. Например, наши молодые люди привыкли к высокой  технике.  В
какой-то степени они даже избалованы техникой,  они  не  знают  настоящего
физического труда... Вот и заставим их поработать с лопатой в руках.  Чего
доброго, шум поднимут, потребуют  завезти  канавокопатели  или  что-нибудь
еще...
   - По крайней мере чем труднее и сложнее будет  обстановка,  тем  полнее
проявятся и хорошие и плохие качества ребят,  -  согласился  Травин.  -  Я
готов поехать в Туву.


   Батыгин  сидел  с  Виктором  на  той  же  самой  веранде,  где  недавно
разговаривал с  заместителем  председателя  Совета  Министров.  Вечер  был
пасмурный, темный; накрапывал мелкий дождь; нужно было сидеть очень  тихо,
не шевелясь, чтобы  услышать  нечастый  перестук  капель  и  шелест  слабо
вздрагивающих  листьев;  сырость  пахла  увядающими  травами  и   поздними
осенними цветами.
   Виктор сделал неосторожное движение, и Батыгин  предостерегающе  поднял
руку.
   - Прислушайся! Будто замерло все, уснуло, но  если  долго  не  нарушать
тишины - уловишь шепот сада...
   И на самом деле: вода медленно, но настойчиво просачивалась в почву,  и
песчинки с нежнейшим поскрипыванием оседали, уплотнялись; упав  на  землю,
дождевые капли разбивались, но потом брызги подтягивались друг к  другу  и
сливались, подобно шарикам ртути;  опавшие  листья  намокали,  тяжелели  и
придавливали к земле  сухие  травинки;  пригибаясь,  травинки  рассерженно
шуршали, напрягались, чтобы  не  сдаться;  дождик  не  усиливался,  но  на
листьях яблонь и сирени скопилась вода, и тонкие струйки,  слабо  шелестя,
потекли на нижние  листья  и  застучали  по  ним  так  часто,  что  теперь
казалось, будто пошел настоящий дождь...
   И вдруг тишина нарушилась: где-то в отдалении, должно  быть  на  другом
конце поселковой улицы, сильный и свежий женский голос запел старую песню:

   Ой, рябина кудрявая,
   Белые цветы,
   Ой, рябина-рябинушка,
   Что взгрустнула ты?..

   И Батыгин и Виктор одновременно подняли головы и замерли.  Голос  лился
спокойно и светло и рассказывал не о том, о чем рассказывалось в песне,  а
о чем-то неизмеримо большем - о счастье, о жизни, о  мечте,  о  разлуке  и
разочаровании. Так могла петь только молодая,  но  уже  немало  пережившая
женщина...

   Ой, рябина-рябинушка,
   Что взгрустнула ты?

   Женщина спрашивала не рябину, она спрашивала себя, и голос говорил, что
нельзя не грустить вот в такую черную ночь, потому  что  до  рассвета  еще
далеко и кто поручится, что не будет он в тучах, потому что очень  хочется
любить и жить для любимого, а любовь заплуталась где-то во мраке.
   - Хороша, - тихо сказал Батыгин.
   - Песня?
   - Женщина, душа ее.
   - А мне грустно почему-то стало... Будет  когда-нибудь  так,  что  люди
совсем перестанут грустить, страдать?.. А, Николай Федорович?
   Батыгин пожал плечами - кто знает!
   ...Но день выдался солнечным, ясным. Было воскресенье, и Виктор с  утра
пришел к Батыгину - еще накануне они договорились пойти на  реку  и  взять
лодку.
   Сначала на весла сел Батыгин, но через полчаса, устав, он уступил  свое
место Виктору.
   Виктор пришел к Батыгину с твердым  намерением  серьезно  поговорить  с
ним, убедить взять его, Виктора, в астрогеографический институт.  В  конце
концов он не так уж молод - учится  в  одиннадцатом  классе,  и  хотя  ему
осталось учиться еще почти семь лет, он вполне сможет совместить учение  с
работой... Виктор привык откровенно разговаривать с Батыгиным, но  сегодня
долго не осмеливался начать, - быть может потому, что собирался говорить о
самом главном...
   Батыгин, почувствовавший, что  его  юный  друг  пребывает  в  необычном
состоянии,  молча  наблюдал  за   ним.   Прекрасный   спортсмен,   пловец,
проходивший стометровку менее чем за пятьдесят  две  секунды,  Виктор  был
широкоплеч, строен;  он  греб  против  течения  без  малейшего  усилия,  и
Батыгину  было  приятно  следить  за  работой  его  эластичных,   рельефно
обозначенных мускулов. Но думал Батыгин об ином -  о  характере  юноши.  С
одной  стороны  -  завидная  целеустремленность,   настойчивость,   умение
направлять свои поступки, безусловная смелость. Но с другой -  несомненное
честолюбие, суховатость в обращении с  товарищами,  привычка  осуществлять
свои желания, не считаясь ни с обстоятельствами, ни с  желаниями  близких;
угадывалось  в  этом  нечто  от  эгоистичности  и  в  то   же   время   от
избалованности условиями жизни... Нет, Батыгин не разочаровался в Викторе,
он никогда и не стремился найти среди молодежи этакое идеальное  существо,
"рыцаря без страха и упрека". Но Батыгин спрашивал себя: не внушает ли  он
Виктору,  постоянно  интересуясь   им,   излишнее   самомнение,   излишнюю
самоуверенность?.. Не решил ли юноша,  что  он  уже  вполне  пригоден  для
участия в экспедиции?.. Между тем, если бы экспедиция должна была вылететь
завтра, Виктор не попал бы в число ее участников. И нет гарантии,  что  он
попадет в будущую экспедицию. Все прояснят ближайшие два-три года...
   И Батыгин подумал, что надо сказать об этом Виктору,  избавив  его  тем
самым от ненужных иллюзий.
   - Николай Федорович, возьмите меня к  себе  в  институт,  -  неожиданно
попросил Виктор и прямо посмотрел в глаза Батыгину.
   Батыгин  не   спешил   с   ответом.   "Так,   кажется,   мои   опасения
подтверждаются".
   - Скажи мне, чем ты надеешься заслужить право на участие в  космическом
путешествии?.. Большим желанием? Крепостью мускулов? Твердой волей?..  Это
было бы слишком просто. И ненадежно.
   - Чем же тогда?
   - Любовью.
   Виктор не пытался скрыть удивления.
   - Да, любовью, - подтвердил Батыгин.  -  Ко  всему  земному,  ко  всему
человеческому... И еще ненавистью - ко всему, что мешает нам  творить,  ко
всему самодовольному, равнодушному. А  ты  не  умеешь  ни  ненавидеть,  ни
любить. Ты занят собою, и  порою  сам  кажешься  мне  и  самовлюбленным  и
равнодушным... Не знаю, каким ты станешь в будущем,  но  пока  я  не  могу
обещать, что возьму тебя в  Институт  астрогеографии,  а  тем  более  -  в
космическую экспедицию.
   Виктор продолжал грести, и лодка по-прежнему ровно шла против  течения.
Батыгин по-настоящему жалел Виктора, но иначе поступить не мог.  Он  ждал,
будет ли Виктор просить, спорить, но тот глядел куда-то мимо  него,  -  на
реку, залитую потоками солнечных лучей, на кущи деревьев, в зелени которых
уже проступила желтизна, - и молчал. Молчал сосредоточенно и, как угадывал
Батыгин, зло.
   - Поворачивай обратно.
   Виктор поднял весла, но не успел их опустить. Тот же самый  голос,  что
пел вчера ночью, зазвучал вновь:

   Ой, рябина кудрявая,
   Белые цветы...

   Песня лилась привольно и широко, словно торжествуя победу над  тьмой  и
непогодой. Батыгин  и  Виктор,  не  сговариваясь,  повернулись  в  сторону
певицы.
   К ним приближалась лодка - обычная прогулочная лодка. На веслах  спиною
к Батыгину и Виктору сидел парень в  тенниске,  а  на  корме  -  худенькая
девушка с широко раскрытыми удивленными глазами; девушка смотрела на мир с
такой радостью, таким восторгом, будто впервые увидела  и  Москву-реку,  и
крутой берег, и синее  небо,  и  впервые  услышала  собственную  песню,  и
удивилась тому, что и песня, и река, и небо - все это  доступно,  все  это
можно увидеть и услышать, все полюбить и всем наслаждаться.
   Батыгин поглядел по сторонам, словно подозревал подвох, и  хотел  найти
настоящую певицу, ту самую много пережившую  женщину,  о  которой  говорил
вчера, но поблизости не было ни одной другой  лодки.  Пела  эта  худенькая
миловидная девушка, ровесница Виктора.
   Заметив,  что  на  нее  смотрят,  и  не  понимая,  чем  вызвано   столь
пристальное внимание, девушка умолкла и нахмурилась. Лодки  поравнялись  и
разошлись. Девушка оглянулась. Глаза ее были задумчивы и спокойны.
   ...Когда лодка пристала к берегу, Виктор сказал:
   - У меня к вам есть одна просьба, последняя, - разрешите мне побывать в
институте и посмотреть на звездные корабли.
   - Пожалуйста, - согласился Батыгин. -  Чтобы  не  откладывать,  приходи
завтра.
   Виктор пришел. Он пришел утром,  не  зная,  что  никто  не  имел  права
беспокоить директора института в первой половине дня. Он  мог  бы  уйти  и
вернуться позднее, но ему приятно было находиться в  стенах  института,  о
котором он столько мечтал.  Виктор  ходил  по  коридорам,  читал  названия
отделов на дверных табличках и едва не плакал от обиды: неужели он никогда
не будет работать в  Институте  астрогеографии,  никогда  не  покинет  эту
несправедливую Землю и не побывает на других  планетах?..  Почему  Батыгин
так решительно отказал ему? Может быть, попросить еще раз?.. Нет,  просить
он не станет.
   Ровно в час Батыгин кончил работать  и  пригласил  Виктора  в  кабинет.
Виктор переступил порог  с  таким  чувством,  как  будто  надеялся  тотчас
перенестись в неведомый,  полный  чудес  мир.  Простота  и  обыкновенность
кабинета удивили его. Стеллажи с  книгами,  старый  из  дерева  письменный
стол, жесткие пластмассовые стулья, информационная машина, глобус Луны  на
столе и единственный портрет...
   - Присядь, минут через десять пойдем в мастерские, - сказал  Батыгин  и
вышел отдать распоряжения референтам.
   Виктор остановился у портрета. Это была фотография какого-то ученого  -
седого, с крупным умным лицом, густыми бровями и черными  глазами.  Виктор
удивленно оглянулся на вернувшегося Батыгина. Нет, это не его портрет,  но
все-таки они похожи.
   - Это Джефферс, - сказал Батыгин. - Мой заокеанский друг.
   Виктор все медлил уходить из кабинета. Ему  казалось,  что  чего-то  он
недосмотрел - важного, может быть, главного... Цветы на окне. Их много и в
кабинете и в институте. Но Виктор давно знал,  что  Батыгин  любит  цветы,
любит зелень. Нет, причем же  тут  цветы?..  Иное  дело  -  информационная
машина. Попросив разрешения, Виктор подошел  к  ней.  Ему  очень  хотелось
узнать, какие материалы получил сегодня  с  ее  помощью  Батыгин  -  вдруг
что-нибудь  интересное   о   Марсе   или   Венере?..   Но,   приглядевшись
повнимательнее, Виктор заметил, что на  письменном  столе  Батыгина  лежат
только    книги    о    Земле:    физико-географические,    геофизические,
геохимические...
   - Разве... разве вы изучаете Землю? - недоуменно спросил он.
   Батыгин не сразу понял.
   - А! Вот ты о чем! - после секундного раздумья сказал он.  -  Это  тебе
следовало бы знать. Да, Землю. И чтобы перейти от физической  географии  к
астрогеографии, мне пришлось немало побродить по Земле. Чукотка, сибирская
тайга,   высокогорье   Тянь-Шаня,   Каракумы,    экваториальная    Африка,
Антарктида... Всего теперь и не упомнишь. Первые десять лет своей  научной
деятельности я целиком посвятил Земле, а потом занялся и космосом. Дело  в
том, что, изучая Землю, мы в то же время изучаем космос.  Не  случайно  же
такие  земные  науки,  как  география,  геология,   ботаника,   геофизика,
геохимия, прибавили к своим названиям короткую  приставку  "астро"...  Без
помощи земных наук невозможно познать ни Марс, ни Венеру, ни Луну.  Теперь
это всеми признается, но когда-то мне пришлось  поломать  немало  копий  в
спорах.
   Виктор припомнил, что читал  об  этом,  но  всегда  старался  побыстрее
пробежать страницы, посвященные Земле, потому что всеми  помыслами  своими
стремился в космос... Он  и  сейчас  не  совсем  понимал  Батыгина.  Земля
Землею, и все-таки...
   Батыгин, пройдясь по кабинету, остановился перед ним.
   - Ученые долго не улавливали философского, мировоззренческого  значения
такой постановки вопроса... Как бы тебе  растолковать  это?..  Видишь  ли,
после Коперника наука стала рассматривать Землю как рядовую планету - всем
это  сейчас  известно.  Но  я  хочу  обратить  твое  внимание  на  другое.
Исторически   в   естествознании   утвердилась   несколько   односторонняя
тенденция: Землю изучали на общекосмическом фоне, а знания о  Земле  очень
робко распространяли на соседние планеты. Между тем если Земля -  небесное
тело в ряду других небесных тел, то наши знания  о  ней  имеют  не  только
"местное", но и космическое значение  -  они  необходимы  для  правильного
понимания природы иных планет. Вот почему земные науки начали  наступление
на космос еще в пятидесятых годах нашего  века,  и  в  этом  я  усматриваю
завершение переворота в естествознании, начатого Коперником... Впрочем, ты
еще сам во всем этом разберешься, если сумеешь стать астрогеографом.  Идем
в мастерские.
   Батыгин  и  Виктор  пересекли  двор  и  вошли  в  огромное  здание  под
стеклянной крышей, похожее на цех крупного машиностроительного  завода.  И
каркасы и части машин  тоже  на  первый  взгляд  были  обычны,  но  Виктор
почувствовал, как суматошно заколотилось сердце от волнения. Это было  то,
что покинет Землю и улетит в космические пространства!
   - Радиоуправляемая астролаборатория - "звездоход", - сказал Батыгин.  -
Попробуем посадить ее на Марс. Если она  благополучно  там  опустится,  мы
сможем с Земли управлять ею: звездоход отправится в путешествие по  Марсу,
а размещенная в нем аппаратура передаст  изображения  сюда,  и  мы  увидим
марсианские пейзажи на экране. Лично я  не  верю,  что  на  Марсе  обитают
существа, подобные человеку, но поскольку  отсутствие  их  не  доказано  -
пришлось предусмотреть вероятную встречу с ними.  Мы  снабдим  лабораторию
специальной  аппаратурой   для   установления   контакта   с   марсианами:
манипулятором,   способным   повторять   движение    человеческой    руки,
радиотелефонными аппаратами... Кроме того, в  лаборатории  будет  помещено
большое количество самопишущих приборов; они, во-первых, сразу  же  начнут
передавать на Землю сведения о температуре, давлении,  влажности  воздуха,
силе и направлении ветра, а во-вторых, сведения эти будут фиксироваться  в
самой лаборатории на лентах. Когда  Марс  и  Земля  разойдутся  в  мировом
пространстве, мы едва ли сможем принимать сигналы - слишком  велико  будет
расстояние; зато когда люди высадятся на Марсе, в их распоряжении окажутся
многолетние наблюдения... А теперь пойдем  в  следующий  цех,  где  строят
звездолет, рассчитанный на довольно большой экипаж...
   Они миновали еще один двор и  вошли  в  цех,  по  размерам  значительно
превосходящий первый. Мимо Батыгина и Виктора,  вынырнув  откуда-то  из-за
строений, пробежал автокар с несколькими открытыми платформами. В  глубине
цеха, на стапелях, Виктор увидел сигарообразный,  сделанный  из  титановых
сплавов корпус звездного корабля. Над звездолетом двигался мостовой  кран.
Игрушечные по сравнению со  звездолетом  башенные  краны  что-то  подавали
наверх, в открытые люки. С разных сторон к звездолету  тянулись  тончайшие
черные нити проводов.
   - Вот, полюбуйся, - сказал Батыгин.
   Виктор  стоял,  запрокинув  голову,  не  в  силах  оторвать  взгляд  от
звездолета. Батыгин с усмешкой наблюдал за ним, но потом сам посмотрел  на
звездолет и на время забыл о Викторе. Батыгин думал  о  звездолете  каждый
день,     каждый     час,     он     координировал     работу     десятков
научно-исследовательских  институтов,  поддерживал   связь   с   десятками
заводов. Он по памяти мог бы сказать, какие детали присланы из  Омска  или
Новосибирска, Курска или Ленинграда, Харькова  или  Рязани...  Но  сейчас,
взглянув на почти законченный звездолет, он вдруг  поразился  свершившимся
чудом.  Ведь  стоящий  перед  ними   на   стапелях   летательный   аппарат
действительно был чудом, которое сотворил гений сотен людей,  и  это  чудо
страна доверила ему, Батыгину... Ощущение огромной ответственности никогда
не покидало его, но теперь он думал об этом с особой остротой, он думал об
ученых, инженерах, рабочих, многие годы создававших звездолет, -  думал  о
своей личной ответственности перед ними...
   - Для чего нужно  посылать  на  Марс  астролабораторию,  если  вы  сами
полетите туда? - донесся откуда-то издалека голос Виктора.
   - Это вполне логично: сначала приборы, потом люди, - Батыгин  не  сразу
сумел отвлечься от своих дум. - Пошли, пора уже.
   - Еще немножко, - попросил Виктор.
   Он медленно пошел по цеху. Весь мир перестал существовать для него: был
звездолет и был он, Виктор, а больше ничего не  было.  Дойдя  до  передней
части звездолета, Виктор долго рассматривал его тупой нос... Неужели он не
полетит на этом звездолете? Неужели он  останется  на  Земле,  когда  этот
прекрасный корабль устремится навстречу неизвестному?..
   - Я все равно полечу с вами, - сказал Виктор и  посмотрел  на  Батыгина
сухими остановившимися глазами.
   Батыгин усмехнулся.
   - Полечу! - повторил Виктор. - Я заслужу. Вот увидите - заслужу!
   - Да, право на подвиг нужно  заслужить,  -  словно  в  раздумье  сказал
Батыгин.


   Андрей Тимофеевич знал, что Виктор пошел в  Институт  астрогеографии  к
Батыгину, и решил серьезно поговорить с сыном, как  только  тот  вернется.
"Виктор уже в том возрасте, когда пора переходить от фантазий  к  реальным
взглядам на жизнь", - думал он.
   Отец Виктора немало работал и немало размышлял. И хотя по складу своего
характера он всегда  предпочитал  организационную,  снабженческую  работу,
однако он много читал и одно время под влиянием  жены,  Лидии  Васильевны,
даже  по-настоящему  увлекался  историей.  Андрей  Тимофеевич  перечитывал
толстые монографии, порою по-разному трактующие одни и те  же  вопросы,  и
неизменно находил в них  нечто  общее:  все  они  говорили  о  мучительных
противоречиях человеческой  жизни,  о  взлетах  и  падениях,  прогрессе  и
преступлениях, войнах и дипломатических интригах, голодовках и восстаниях,
о стройках, на которых гибли сотни людей. Андрей Тимофеевич  не  удивлялся
этому: человечество в потемках шло к своему счастью, к благополучию;  ведь
только последние сто лет в руках у людей был компас, но и с ним они не раз
ошибались. Зато теперь сотни миллионов пришли к социальной справедливости,
покончили с нуждой; и Андрей Тимофеевич видел - человечество, как уставший
после долгой и трудной дороги путник, радуется отдыху  и  покою,  радуется
возможности жить, не зная нужды...
   Андрею Тимофеевичу казалось, что время революционных сдвигов в  истории
человечества ушло в прошлое,  сменилось  эпохой  неспешного  эволюционного
развития.
   Обо всем этом Андрей Тимофеевич думал не отвлеченно:  он  имел  в  виду
сына, его будущее. Занятия историей открыли Андрею  Тимофеевичу  очевидную
истину: во все эпохи, - и  при  рабовладении,  и  при  феодализме,  и  при
капитализме,  -  общественный  прогресс  сопровождался  множеством  личных
трагедий.  Так  было,  например,  в  эпоху  Петра  Первого,  прогрессивным
реформам которого сопутствовали  казни,  ломка  привычного  уклада  жизни,
усиление гнета. Так было в  годы  французской  буржуазной  революции:  она
расчищала дорогу молодому капитализму, но сколько голов  слетело  с  плеч,
сколько разоренных землевладельцев эмигрировало из страны!
   И  Андрей  Тимофеевич  совершенно  справедливо  считал,  что  коммунизм
покончит с противоречием между личным  и  общественным,  что  общественный
прогресс более не будет приводить к личным трагедиям, - наоборот, -  будет
способствовать личному счастью. А это означало, что жизнь его сына пройдет
ровно, спокойно, счастливо; лишь по книгам узнает он  о  нужде,  каторжном
труде, переутомлении; ему никогда не придется рисковать жизнью,  и  он  не
поседеет к сорока годам.
   Так думал Андрей Тимофеевич. И не  только  думал,  но  и  прилагал  все
усилия, чтобы направить сына в  общее,  как  ему  казалось,  русло,  чтобы
избавить его от лишних переживаний, волнений, трудностей...
   А Батыгин - Батыгин был из другого, чуждого Андрею Тимофеевичу мира. Он
еще сохранил в душе лихорадку прошлых эпох, он нес с собою риск...