й отдачей
- оно направлено в будущее. Тем  более  это  интересно  для  Компании.  Ты
должен завоевать доверие Батыгина и добиться, чтобы он включил тебя в свой
молодежный актив. Ты умен, превосходно знаешь русский язык и справишься  с
заданием. Я верю в тебя. Все понятно?
   - Все, - ответил Денни Уилкинс.
   - Вот имена людей, на которых тебе придется обратить  особое  внимание:
Травин, Юрий Дерюгин, Светлана Короткова, Виктор Строганов...


   Через шесть дней после приезда в Кызыл отряд Травина перебазировался  в
западные районы Тувы, в Шагонар,  а  оттуда  -  на  заброшенный  рудник  в
глубине Саянских  гор.  Заночевали  у  обогатительной  фабрики,  а  утром,
оставив лошадей внизу, поднялись к рудничному поселку. Там никто не жил, и
тайга медленно, но верно отвоевывала когда-то отнятую у нее территорию.
   - Надо найти подходящее помещение, - сказал Травин Виктору и  Дерюгину.
- Здесь будет база.
   Они  осмотрели  несколько  домов  с  пустыми  оконными   глазницами   и
просвечивающими крышами и наконец выбрали один из них: он казался  прочным
и окна его были заколочены досками.  Дверь  подалась  не  сразу,  пришлось
срыть перед ней землю. Миновав маленькие сенцы, Виктор и Дерюгин  вошли  в
комнату. На них дохнуло пыльным спертым воздухом.
   - Осторожно, ничего не видно, - предупредил Дерюгин.
   Тончайшие золотые пластинки солнечных лучей, вставленные в  узкие  щели
между досками, делили полумрак на кубические фигуры и  освещали  несколько
топчанов и железную печку.
   - Да будет свет, - сказал Дерюгин и,  подойдя  к  окну,  обухом  топора
вышиб доски.
   И тогда все  увидели,  что  посреди  комнаты,  между  неплотно  сбитыми
досками пола торчит тонкий, но высокий бледный росток с едва наметившимися
листочками. Ни ветер, ни солнце  не  касались  его  зеленовато-водянистого
стебля, и, защищенный от непогоды и зноя,  он  тянулся  вверх,  к  низкому
потолку. Никто не  мог  определить,  что  это  за  растение.  Но  все,  не
сговариваясь, обходили  росток,  стараясь  не  задеть  его.  Однако  когда
открыли окна и двери и горячий ромб солнечного света наполз на растеньице,
оно само сникло, опустилось на доски, словно сразу застуженное  сквозняком
и обожженное солнцем. И тогда Светлана, взявшаяся наводить порядок, вымела
растеньице вместе с мусором.
   За пределами дома командовал Травин. Под  его  руководством  Дерюгин  и
Виктор подыскивали и подгоняли к  окнам  рамы,  вставляли  стекла,  латали
крышу. К середине дня, к тому времени, когда  подошел  караван  с  грузом,
Светлана обмела  паутину  по  углам,  вымыла  пол  и  топчаны,  и  комната
приобрела жилой вид.
   Вечером на поляне горел огромный костер. Жарко пылали  сухие  трескучие
стволы кедров, бесшумно скрещивались над ними раскаленные клинки  пламени,
и  темень,  потеснившаяся  во  все  стороны,  уплотнилась  настолько,  что
перестала быть прозрачной и отбрасывала обратно желтоватый свет  костра...
Все лежали  тихо  и  смотрели  на  огонь  так  пристально,  словно  хотели
прочитать переменчивые огненные письмена, уловить их смысл...
   Утром весь отряд отправился осматривать старые выработки:  когда-то  на
сопке добывали жильное  золото.  На  местонахождение  выработок  указывали
отвалы коричневато-серого  грунта  и  надземные  постройки  из  прогнивших
досок, козырьком прикрывавшие вход от возможных обвалов. Штольни врезались
в  глубь  сопки  довольно  далеко,  и  некоторые  из  них  имели   боковые
ответвления -  штреки.  Травин  долго  лазал  с  карманным  фонарем  вдоль
льдистых искрящихся стен и в конце концов заключил:
   - Жила, конечно,  не  выработана.  Попробуем  покопаться.  Быть  может,
получится что-нибудь интересное. А полезно будет наверняка!
   Потом все поднялись на сопку. На склоне ее Травин вбил кол  и  от  кола
прочертил поперечную линию.
   - Запомни это место, - сказал Травин  одному  из  юношей,  Линькову.  -
Здесь будем рыть магистральную канаву, чтобы выяснить, не залегает ли жила
у поверхности. Потребуется твое участие.
   - Какое участие? - настороженно спросил Линьков. - Я не  канаву  копать
сюда ехал...
   Левая бровь Травина медленно поползла вверх.  Виктор  успел  подметить,
что это плохой признак.
   - Хорошо. Вместо Линькова останется Строганов. Есть возражения?
   - Нет возражений, - ответил Виктор.
   Травин еще в Шагонаре созвонился с директором совхоза, расположенного в
предгорьях, рассказал ему о воспитательных задачах экспедиции  и  попросил
помощи - нужны были люди, умеющие выполнять разную, подчас тяжелую работу.
Добровольцы нашлись сразу же: один из ветеринаров совхоза тувинец  Таклама
и молодой селекционер Паир намеревались провести отпуск в родном  селении,
неподалеку от рудника. Они и вызвались.
   Около двенадцати часов Таклама и Паир приехали на лошадях на  рудник  и
представились Травину. Втроем они ушли в комнату и через  некоторое  время
вышли оттуда веселые и довольные, словно обсуждали нечто очень забавное.
   - Где он? - спросил у Травина Паир.
   Травин молча  кивнул  на  Виктора.  Тувинцы  засмеялись,  а  Травин  во
всеуслышание объявил, что нанял двух рабочих рыть магистральную канаву.
   - Через час мы уходим с рудника, - сказал он растерявшемуся Виктору.  -
Будешь хозяйничать тут. Завтра рабочие начнут копать канаву, и ты  помогай
им, работай первую половину дня. Кроме  того,  ты  обязан  следить,  чтобы
канава была заданной глубины и ширины, а если рабочим потребуются продукты
- до города все-таки далеко, - выдашь им. Так что ты у меня и за  прораба,
и за землекопа, и за кладовщика остаешься.
   - Один остаюсь? - переспросил Виктор.
   - Ну что значит один? - слегка шевельнув левой бровью, удивился Травин.
- С рабочими. Правда, они живут километрах в трех отсюда, но скучать  тебе
не придется...
   Грустно  смотреть,  как  готовится  сняться  со  стоянки   караван,   и
сознавать, что ты не уйдешь вместе с ним. Еще грустнее следить за уходящим
караваном, когда всадники один за другим скрываются в  тайге,  и  вот  уже
последний из них исчез за сомкнувшимся строем  деревьев.  Некоторое  время
еще слышатся голоса людей, позвякивание уздечек  и  стремян,  всхрапывание
лошадей, но потом и эти звуки затихают,  и  ничто  уже  не  напоминает  об
ушедших.
   Виктор прошел через оба  эти  испытания.  Правда,  на  прощание  Травин
крепко пожал ему руку и пожелал успеха. И Светлана  улыбнулась  понимающей
улыбкой; уже тронув коня, она оглянулась, помахала рукой.
   Виктор все-таки предпочел бы уйти вместе с караваном. И  почему  вместо
Линькова оставили его, а не Дерюгина? Почему  он  должен  выполнять  самые
неприятные задания, не имеющие никакого отношения к его цели  в  жизни,  к
космическим  путешествиям?..  А  почему  самые   неприятные   задания   по
экспедиции должен выполнять вместо него кто-нибудь  другой?  -  впервые  в
жизни спросил себя Виктор, и вопрос озадачил его. В самом деле,  кто-то  в
экспедиции должен взять это на себя.
   Остаток дня Виктор пролежал, греясь на солнце и  думая  о  Светлане,  о
Батыгине. Почему Светлана оглянулась? Он готов был побежать за ней,  он  и
сейчас мог бы броситься следом и догнал бы  их,  если  бы...  Нет,  он  не
побежит, он останется и переживет разлуку. А  Батыгин,  наверное,  в  душе
похвалил бы его...
   Солнце скрылось за вершинами сопок, и наступили долгие горные  сумерки.
Тьма сгущалась медленно и сначала, оседая, скапливалась на дне  ущелий  и,
лишь  заполнив  их,  переливалась  через  края,  подобно  черному  туману,
наползая  на  склоны  сопок,  вершины  которых  еще  продолжали  сиять   в
красноватых лучах заката.
   С заходом солнца  поднялся  ветер.  Первые  полчаса  он  дул  порывами,
оттягивая и отпуская, как струны, вершины  деревьев,  и  лес  отвечал  ему
глухими невнятными звуками. Затем ветер усилился, звуки слились, и могучая
однотонная  симфония  гудящего  леса  заполнила  горы.  К   ровному   гулу
постепенно стали примешиваться скрип раскачавшихся стволов и пронзительный
свист ветра над скалами. Где-то загрохотал полуоторванный лист кровельного
железа, захлопали и заскрипели на  проржавленных  петлях  ставни,  и  весь
рудничный поселок заговорил странными, тревожными голосами.
   Виктор сидел у догорающего костра; синеватые прозрачные язычки  пламени
слабо  трепетали  над  грудой  раскаленных  углей,  которые  уже  начинали
подергиваться  темной  металлической  окалиной,  и  костер   вот-вот   мог
погаснуть.
   Виктор долго прислушивался к первобытной, тысячелетия  назад  сложенной
музыке, прислушивался с опаской и тревогой. Было пусто, одиноко. Так пусто
и одиноко могло быть на Земле только до появления человека, но скорее  это
напоминало иную, не знавшую разумной жизни планету... Вот  так  где-нибудь
на Марсе одиноко  сидеть  у  костра...  Озноб  прошел  по  спине  Виктора.
Огромный гудящий мир окружал его, горожанина, впервые попавшего в тайгу, и
Виктор, всегда  казавшийся  себе  сильным,  бесстрашным,  поразился  своей
незащищенности, своей беспомощности. Все, что он знал  и  умел,  не  могло
защитить его. Виктор еще не  понимал,  что  нужно  уметь  и  знать,  чтобы
спокойно смотреть в ночь, но безотчетный страх заставил  его  вспомнить  о
Травине, о Дерюгине, рядом с которыми он так хорошо провел прошлую ночь...
   Костер догорел, и Виктор поспешил скрыться в комнате. Там, под  защитой
ветхих  стен,  было  спокойнее:  пусть  непрочная,  но   все-таки   глухая
перегородка отделяла его  теперь  от  внешнего  мира.  А  если  хорошенько
запереть двери и окна...
   Но тут Виктор обнаружил, что не прибиты крючки к окнам и  не  приделаны
засовы к двери...
   Виктор заспешил. Он приспособил к окнам вместо  шпингалетов  палочки  и
приступил к баррикадированию двери. Придвинув к ней  вплотную  топчан,  он
притянул к нему дверную ручку аркомчой - неразрываемой волосяной  веревкой
- и толкнул дверь. Она не подалась.
   "Вот так, - удовлетворенно подумал  Виктор,  начиная  успокаиваться.  -
Теперь совсем другое дело". Почему-то ему припомнилась Москва и захотелось
поговорить с отцом. Он  даже  взял  радиотелефон  и  поднял  антенну.  Ему
оставалось набрать номер, и тогда сюда, в таежную глушь, донесся бы  голос
отца или матери... Последний раз он разговаривал  с  ними  из  Шагонара...
Виктор повернул диск, но потом опустил антенну.  Нет,  лучше  он  позвонит
завтра утром, когда над горами вновь взойдет солнце...
   Виктор  еще  раз  проверил  прочность  запоров,  осмотрел  комнату   и,
окончательно успокоившись, лег на топчан. Ему хотелось спать, и он, сладко
зевнув, повернулся на бок. В тот самый момент, когда веки его смежились, в
затухающем мозгу ярко вспыхнула мысль: "А ведь я струсил".  Виктор  открыл
глаза и  недоуменно  уставился  в  стенку.  "Неужели  струсил?..  Струсил,
струсил..."
   Медленно, очень медленно Виктор поднялся, подошел  к  двери  и  отвязал
аркомчу. Так же медленно он пересек комнату, обошел  все  окна  и  вытащил
самодельные шпингалеты. Потом он поставил на прежнее место топчан и  снова
лег. Москва, большой каменный дом - все это вдруг до смешного  уменьшилось
в размерах и отодвинулось  на  недосягаемое  расстояние.  Реальностью  был
низкий потолок над головой,  тайга,  гудящая  за  окнами,  и  он,  Виктор,
победивший самого себя.


   Денни Уилкинс, прежде чем отправиться на выполнение  задания,  проходил
специальную практику на островах, расположенных посреди Тихого океана.  За
свою недолгую жизнь Денни Уилкинс немало  поездил.  Однажды  ему  пришлось
побывать на севере Норвегии, у Киркенеса, и он навсегда  запомнил  суровый
облик края - исхлестанные  нордовыми  ветрами  скалы,  припавшие  к  земле
крохотные кустики полярных березок и ив, белые резные веточки лишайников и
бурые подушки моха; тундра - так назывались эти места.
   А теперь судьба занесла Денни Уилкинса в совсем иной  мир,  в  тропики.
Небольшая группа коралловых островов, на одном из  которых  он  жил,  была
затеряна среди необозримых водных пространств.  Почти  непрерывная  полоса
рифов окружала острова. Там, за внешней стороной, бушевал океан -  длинные
высокие волны с грохотом расшибались о рифы,  забрасывая  в  голубое  небо
радужные веера брызг. А за  рифами  было  спокойно,  и  вода  лишь  слегка
вздрагивала и рябилась, когда на рифы обрушивались особенно большие волны.
В тихой лагуне, замкнутой в подкове острова, вода почти всегда  оставалась
зеркально ровной, и пальмы, склонившиеся над лагуной, отражались в воде  с
идеальной четкостью.
   В свободные часы Денни Уилкинс  валялся  на  мелком  прибрежном  песке,
смешанном с обломками кораллов. Он смотрел в небо - синее, плотное; с утра
оно было чистым, но к середине дня откуда-то из-за островов,  -  казалось,
прямо из океана, - всплывали белые облачка и застывали  в  зените.  Высоко
над пляжем раскачивались зеленые кроны пальм; они клонились всегда в  одну
сторону, на запад, - пассат дул с востока.
   Денни Уилкинс занимался по уплотненной программе - Герберштейн  торопил
руководителей школы. В десять часов утра Денни  Уилкинс  надевал  на  лицо
круглую стеклянную маску, укреплял за спиной  дыхательный  аппарат,  а  на
ногах - ласты и вместе с инструктором опускался под воду. Там, под  водой,
все краски менялись. Когда  Денни  Уилкинс  бродил  по  рифам,  он  всегда
любовался их красками  -  нежно-розовыми,  красноватыми,  желтыми  и  даже
зеленоватыми. Но под водою,  в  призрачном  зеленовато-голубом  освещении,
рифы казались серыми и серыми тенями мелькали  между  ними  рыбы...  Денни
Уилкинс включал сильный электрический фонарь, и тогда подводный мир  вновь
оживал, искрился, пестрел красками, серые  рыбки  оказывались  удивительно
красивыми, разноцветными, как тропические бабочки...
   Обычно Денни Уилкинс плавал на глубине тридцати-сорока метров - на этой
глубине можно оставаться  долго,  не  боясь  кессонной  болезни.  Однажды,
погрузившись под воду, Денни Уилкинс и инструктор наткнулись на затонувшее
судно. Оно было  почти  занесено  обломками  кораллов,  песком,  илом,  но
водолазы сумели определить, что это транспортное судно. Они  увидели,  что
часть его задранной кверху кормы разворочена взрывом.
   - Война, - сказал инструктор, когда они всплыли.
   Денни Уилкинс и сам понимал, что это транспортное судно - жертва войны,
бушевавшей на планете несколько десятилетий тому назад, когда  его,  Денни
Уилкинса, еще не было на свете.
   Война... Денни Уилкинс задумался. Слово это почти не встречалось теперь
на страницах газет  и  журналов,  о  ней  редко  говорили  политические  и
государственные деятели... Но он, Денни  Уилкинс,  был  выделен  из  числа
огромного большинства людей, -  покорный  чужой  воле,  вел  тайную  войну
против совершенно безразличных ему людей. Денни  Уилкинс  сознавал  это  и
сознавал, что может погибнуть, -  нелепо,  в  то  время  когда  никому  не
угрожает насильственная смерть... Но скорее погибнут те, кто преградит ему
дорогу.  Денни  Уилкинс  верил,  что  сумеет  выйти  невредимым  из  любой
переделки.
   Последнее, чему учился Денни Уилкинс, была езда на подводном скутере  -
на маленькой  торпеде,  в  корпусе  которой  вместо  взрывчатки  находился
электромотор и аккумуляторы. Искусство это давалось ему без особого труда,
и Денни Уилкинс понимал,  что  вскоре  ему  предстоит  покинуть  маленький
остров и отправиться на выполнение задания. Он думал  о  будущем  с  тупым
равнодушием человека, отдавшего свою судьбу  в  чужие  руки  и  привыкшего
беспрекословно подчиняться. Но однажды ночью, когда он всплыл  на  скутере
на поверхность, внезапное чувство тоски  охватило  Денни  Уилкинса.  Мотор
работал легко и тихо, скутер набирал скорость, и Денни  Уилкинс,  взявшись
за рукоятки, вытянулся. Теплая вода  приятно  обтекала  плечи,  грудь.  Он
поднял  маску  и  посмотрел  вперед,  в  густую  черноту.  Видимость  была
ограничена до предела, и Денни Уилкинсу показалось, что  он  так  и  будет
плыть  и  плыть  в  ночь,  и  ночь  эта  никогда  не  кончится.  Он  вдруг
почувствовал себя одиноким: черное звездное небо, черная вода и он посреди
моря. И эти звезды! На одну из них ему, кажется, предстоит  лететь.  Черт!
Он вовсе не мечтает об  этом.  Тоже  -  удовольствие!  И  на  Земле  людям
несладко приходится, а тут еще на звезды лети!..
   Вода слабо фосфоресцировала: казалось, что волны,  ударяясь  о  скутер,
высекают из него зеленоватые искры;  искры  проносились  мимо  и  медленно
тонули в черной воде.
   Когда на востоке появилась пепельная полоска  рассвета,  Денни  Уилкинс
поплыл к острову. На берегу  его  встретил  инструктор  и  передал  приказ
сегодня же вылететь к Герберштейну.
   Прощаясь, Денни Уилкинс еще  раз  прошелся  по  небольшому  коралловому
островку,  полюбовался  прибоем,  океанской  лазурью,  рифами.  Потом  его
посадили в реактивный самолет. Последнее,  что  он  увидел  -  были  кроны
пальм, которые, подобно  зеленым  бабочкам,  метнулись  в  стороны,  когда
заработали моторы...
   Через несколько  часов  Денни  Уилкинс  вошел  в  кабинет  руководителя
разведки. На этот раз они  прощались  надолго.  Герберштейн  подвел  Денни
Уилкинса к карте Сибири, нашел Саяны, а в  Саянах  краевой  Куртушибинский
хребет, круто обрывающийся к Тувинской котловине.
   - Здесь, - палец Герберштейна уперся в карту.  -  Скоро  сюда  прилетит
Батыгин... Утром решим, что с тобою делать. Надеюсь, риск будет не больше,
чем обычно, и  дня  через  три  ты  будешь  гулять  по  Москве.  Документы
оформлены на имя Анатолия Ильича Крестовина.  Можешь  не  бояться  никакой
проверки - они безукоризненны и не подведут.
   Герберштейн  подошел  к  сейфу,   открыл   его   и   достал   маленький
металлический предмет, похожий на зажигалку.
   -   Возьмешь   с   собой,   -   сказал   Герберштейн.   -   Разумеется,
террористические акты совершенно не входят  в  твои  планы,  но  случиться
может всякое. Это пистолет. Чудо  нашей  техники  и  секрет  Компании.  Он
поражает  не  пулей,  а  пучком  жестких  невидимых  лучей.  Результат   -
мгновенный паралич центральной нервной  системы  и  -  смерть.  Тщательная
экспертиза показала, что паралич этот неотличим от естественного, лучи  не
оставляют  следов.  Но  противника  лучше  переоценить,  чем  недооценить.
Поэтому ни один агент, кроме тебя, не получит лучевого пистолета. Понятно?
Три-четыре таких паралича, и контрразведка насторожится. А  первый  случай
может пройти незамеченным...
   ...Тщательно разработанная операция увенчалась  успехом,  и  на  третий
день Денни Уилкинс бродил по улицам Москвы, давно знакомым ему по планам и
фотографиям...


   Виктор проснулся, когда ослепительный солнечный зайчик  соскользнул  со
стенки ему на лицо. Виктор  зажмурился,  затем,  загородившись  от  солнца
рукой, открыл глаза.
   Напротив него, у стола, сидели рабочие и разговаривали  вполголоса.  От
неожиданности Виктор так  и  подскочил.  Наверное,  он  выглядел  забавно,
потому что рабочие, перестав разговаривать, засмеялись. Они  смеялись  так
заразительно и так добродушно, что Виктор тоже улыбнулся.
   "А я баррикаду строил!" - только и подумал он.
   Виктор сразу повел  рабочих  туда,  где  Травин  заложил  магистральную
канаву.
   - Ча, - увидев вогнанный в землю  кол,  сказал  Таклама,  -  пожилой  с
коричневым морщинистым лицом человек.
   Рабочие взяли  себе  по  двухметровому  участку,  и  Виктор  тоже  взял
двухметровый - крайний.
   Сначала кайло легко  входило  в  землю,  пробивая  дерновый  покров  из
пересохшего моха и густо переплетенных корней, и Виктор подумал, что  это,
пожалуй, не так уж трудно - рыть магистральную канаву. Но под слоем  дерна
начался скальный грунт. К счастью, камни  были  раздроблены  и  смешаны  с
мелкоземом. Но все равно кайло теперь глухо позвякивало, натыкаясь на них,
и работа пошла значительно медленнее.  У  Виктора  очень  скоро  появилось
желание отдохнуть, но тувинцы продолжали методично взмахивать  кайлами,  в
их