се  то  же  черно-фиолетовое  пространство,  изредка  астроплан
попадал в облака сильно разреженного слабо светящегося газа,  и  тогда  на
темном фоне вспыхивало множество серебристых искорок. В  таких  случаях  в
памяти Джефферса воскресала одна  и  та  же  картина  из  далекой  юности:
рождественский бал,  маскарадные  костюмы  и  блестки,  блестки,  блестки,
которыми все осыпано...
   Иногда  -  это  случалось  редко  -   Джефферсу   удавалось   подметить
стремительно проносящийся метеор - стрелки приборов начинали  метаться  по
белым дискам; иногда по корпусу астроплана ударяли мелкие частицы твердого
вещества, но корпус выдерживал удары, а Джефферс думал,  что  если  вместо
этих маленьких обломков небесных тел с астропланом  столкнется  болид,  то
дело примет плохой оборот...
   Звездолет  Джефферса  летел  от  Солнца,  оно  светило  ему   в   хвост
"круглосуточно", потому что в космосе Солнцу некуда "заходить" и  неоткуда
"восходить":  смена  дня  и  ночи  -  это  привилегия  вращающихся  вокруг
собственной оси планет. И потому что  Солнце  светило  со  стороны  Земли,
Джефферс так и не мог ни разу разглядеть  ее  после  того,  как  звездолет
покинул астродром. Почему-то, - он сам не мог понять почему,  -  Джефферса
огорчало это обстоятельство, и он втайне мечтал, чтобы астроплан  попал  в
какую-нибудь тень, отброшенную в мировое пространство  космическим  телом.
Тогда Джефферс обязательно увидел  бы  еще  раз  Землю,  родную  Землю,  и
рассказал Элеоноре, как она выглядит отсюда, из космического далека.
   Джефферс тосковал по Земле. Он начал тосковать  сразу  же,  как  только
покинул ее. Но никто, кроме жены, не догадывался об этом: экипаж относился
к полету совсем иначе, и Джефферс не раз слышал в кают-компании командного
состава восторженные разговоры. Да и в помещениях, отведенных для  рядовых
участников полета, тоже царило приподнятое настроение. Что же, он не хотел
понапрасну омрачать чужую радость, он тосковал один или вдвоем с женой, от
которой все равно ничего не мог скрыть.
   - С Марса ты снова увидишь Землю и расскажешь мне, как она выглядит,  -
иной раз успокаивала мужа миссис Элеонора.  -  Она  должна  быть  красива,
почти как Венера на земном небосклоне!
   С Марса увидишь  Землю...  У  Джефферса  пока  не  было  особых  причин
волноваться; он спешил на свидание и верил, что оно состоится. Но в  самые
последние дни, когда Джефферс убедился, что вылет задерживается и риск  не
встретиться   с   Марсом   все   возрастает,   он   принял   тайные   меры
предосторожности.  Впрочем,  слово  "предосторожность"  не   очень   точно
передает смысл его действий: какие бы меры он ни принял, но если астроплан
не встретится с Марсом, все они рано или поздно погибнут...
   В одну из бессонных ночей  на  Земле,  незадолго  до  вылета,  Джефферс
задумался над вопросом не очень приятным: он пытался угадать, как  поведут
себя члены его экипажа, если астроплан пролетит мимо Марса и они узнают об
этом, узнают, что никогда не вернутся на Землю, что им предстоит медленная
мучительная смерть в кабинах астроплана?.. Джефферс перебрал в памяти всех
своих будущих спутников - пилотов, механиков, техников,  ученых...  Да,  с
ним  полетят  подлинные  мастера  своего   дела,   полетят   и   настоящие
ученые-энтузиасты, которые перестанут вести  наблюдения  только  в  минуту
смерти. Но среди мастеров и ученых - Джефферс отлично знал это  -  были  и
авантюристы,  решившие  пересечь   космический   простор   в   погоне   за
марсианскими   сокровищами,   подобно   тому   как   когда-то   пересекали
Атлантический океан, стремясь к берегам Америки, испанские конкистадоры. И
пусть не белопарусные каравеллы, а могучий ракетный  астроплан  несется  в
неизвестное,    пусть    несколько     столетий     отделяет     испанских
конкистадоров-грабителей   от   жаждущих   золота   астронавтов   -    дух
стяжательства остался неизменным. Джефферс знал  достоинства  этих  людей,
знал об их бесстрашии, энергии,  воле.  Но  как  поведут  себя  эти  люди,
отважные и полные энергии, когда поймут, что все их надежды рухнули и сами
они обречены на смерть?
   Тогда, в ту бессонную ночь, Джефферсу стало не по себе. Да, будь на  то
его воля, он многих бы из них не взял с собою!.. Но у каждого летевшего  с
ним, - исключая некоторых ученых, - нашлись высокие  покровители,  которым
Джефферс  отказать  не  мог:  от  них  зависело  финансирование  Института
астрогеографии. Джефферс пытался доказать жаждущим наживы  молодым  людям,
что путешествие его более чем рискованное.  Но  молодые  люди,  во-первых,
были действительно смелы, а во-вторых, не очень-то верили старому ученому,
тем более что газеты задурили им головы... Джефферс  отклонял  кандидатуры
только тех, кто не  отличался  высокими  профессиональными  навыками:  ему
нужны были подлинные мастера своего дела, и это понимали все, даже высокие
покровители...
   Так как же поведут себя эти здоровые молодцы, когда поймут, что песенка
их спета?.. У  Джефферса  были  основания  подозревать,  что  воля  их  не
выдержит до конца, что кто-нибудь один сорвется, а если сорвется один...
   "Да,  каким  способом  ни  умирай,  результат  будет  один,  -   мрачно
иронизировал Джефферс. - Но все-таки приятнее самому выбрать этот  способ,
и уж если погибнуть придется рано или поздно, то лучше  погибнуть  поздно,
чем рано, и до последнего дня вести наблюдения и записывать их. Кто знает,
какая судьба постигнет в конце концов астроплан!"
   И Джефферс решил оградить себя и  свою  жену,  на  случай  трагического
исхода, от всего, что могло омрачить их последние дни. В сущности, если бы
все вели себя разумно, они смогли бы  продержаться  довольно  долго  и  не
прекращать наблюдения за космосом: кислорода, воды и продуктов хватило  бы
на год - все бралось с расчетом на обратный путь.  Но  если  надеяться  на
разумное   поведение   трудно,   следует   своевременно   принять    _меры
предосторожности_.
   Джефферс принял их. Он позаботился о том, чтобы двери  его  каюты  были
сделаны из крепчайшей стали, чтобы они герметически закрывались,  и  никто
не смог бы войти - или ворваться! - к нему. Он  поместил  портативную,  но
мощную радиостанцию у себя, в маленькой  смежной  кабинке,  и  сигналы  на
Землю всегда передавал сам: Джефферс не хотел, чтобы какая-нибудь  выходка
обезумевших  людей  испортила  на  Земле  впечатление  о   его   последней
экспедиции... Но, разумеется, он воспользуется  всем  этим  только  в  том
случае, если экипаж даст повод...
   Элеонора Джефферс знала о приготовлениях  мужа,  но  относилась  к  ним
совершенно спокойно - они не пугали ее; страшно быть  одной,  но  рядом  с
мужем...  Нет,  рядом  с  мужем  она  ничего  не  боялась  и  готова  была
бестрепетно встретить любую смерть.
   - Сегодня астроплан Батыгина достиг Марса,  -  сказал  как-то  Джефферс
жене. - Если, конечно, не промахнулся. Но русские  все  рассчитали  точно.
Жаль, что мы не смогли вылететь в один день с их астропланом!.. Мы сделали
все, чтобы успеть, и все-таки немножко запоздали!
   - Ты волнуешься?
   - Чуть-чуть. И потом, это же как насмешка: побывать рядом с Марсом и не
попасть на него, ничего не узнать о нем! Батыгин, наверное, уже  принимает
телепередачи и вспоминает обо мне...
   Марс в эти дни был отлично виден, и  Джефферс  наблюдал  за  ним  почти
круглосуточно,  лишь  ненадолго  уступая  место  своему  ученику   Кларку,
молодому ученому, которого он  особенно  любил  за  бескорыстное  служение
науке.
   Много раз в своей жизни Джефферс наблюдал Марс, но никогда еще  планета
не казалась ему такой прекрасной, как теперь,  когда  земная  атмосфера  -
этот  главный  враг  астрономов  -  не  мешала  любоваться  ею.  Огромный,
красноватый, оплетенный  густой  сетью  "каналов",  Марс  летел  навстречу
астроплану, и расстояние между ними уменьшалось с каждой минутой.
   И все-таки оно уменьшалось недостаточно быстро. Первым понял это Кларк.
   - Еще есть надежда, - ответил ему Джефферс.
   - Кажется, не очень большая надежда...
   - Еще есть надежда, - повторил Джефферс. - Продолжайте наблюдение.
   Кларк остался на  своем  месте.  Внешне  он  был  спокоен,  и  Джефферс
мысленно похвалил его за выдержку.
   - Что вы думаете о "каналах"? - спросил Джефферс у Кларка; ему хотелось
еще раз подчеркнуть, что он, Джефферс, ценит  своего  ученика  и  доверяет
ему. - По-моему, можно вполне определенно заключить, что это тектонические
трещины в марсианской коре. Знаете,  как  трескается  высыхающий  глиняный
шар.
   -  Да,  -  сказал  Кларк.  -  Тайну  "каналов"  Скиапарелли  мы  успели
разгадать. Но мне жаль старика Лоуэлла. Или нет, мне жаль самого себя: еще
мальчишкой я решил доказать всему миру, что  марсианские  "каналы"  -  это
все-таки ирригационная сеть...
   - Можете пойти отдохнуть, - разрешил Джефферс. - Я  сам  понаблюдаю  за
Марсом.
   - Если вы не возражаете, я останусь. Мне не хочется отдыхать.
   - Хорошо, оставайтесь. Но когда вы надумаете отдохнуть и уйдете из моей
каюты, никому и ничего не говорите там.
   - Не скажу, - ответил Кларк. - Зачем волновать людей? Рано  или  поздно
они сами все поймут...
   На следующий день (экипаж астроплана продолжал жить по земному времени)
Джефферс понял,  что  не  один  Кларк  догадывался  об  опасном  положении
экспедиции. За обедом Джефферса прямо спросили об этом.  Он  ответил,  что
страхи  преувеличены.  Ему  не  поверили  и  попросили  показать  расчеты.
Джефферс резко оборвал разговор. Ему подчинились.
   "Сегодня  мне  удалось  предотвратить  бунт,  -  думал  Джефферс.  -  А
завтра?.."
   - Вы можете перебраться в мою каюту,  -  сказал  он  Кларку.  -  Совсем
перебраться, - добавил он. - У вас есть оружие?
   Кларк кивнул.
   - Мне не хотелось бы, чтоб нам помешали вести наблюдения _до конца_,  -
пояснил Джефферс.
   Разговор этот происходил в каюте Джефферса, и миссис  Элеонора  слышала
все. Она сидела в небольшом уютном кресле, взятом специально  для  нее,  и
едва приметно улыбалась.
   - Знаешь, о чем я сейчас вспоминаю, милый? - спросила она у  Джефферса.
- О вечере в Рио-де-Жанейро, когда мы отдыхали на веранде с  Батыгиным.  Я
вспоминаю о нем потому, что тогда окончательно решила лететь  с  тобой,  и
это было очень верное решение, и еще  потому,  что  мы  напрасно  взяли  с
Батыгина слово встретиться с нами после возвращения на Землю...
   - Я перейду к  вам,  -  сказал  Кларк.  -  Раз  вы  мне  разрешаете,  я
перейду...
   Через несколько часов Джефферс понял, что Марс уже  миновал  то  место,
где они должны были встретиться.
   Еще через день астроплан Джефферса попал  в  зону  притяжения  Марса  и
резко изменил направление полета...


   - Получена радиограмма от Джефферса, - сообщили Батыгину в институте. -
Он  пришел  к  заключению,   что   знаменитые   марсианские   "каналы"   -
тектонические трещины.
   - Выводы Джефферса совпадают с нашими, - сказал Батыгин. - Но почему он
поторопился сообщить свои наблюдения на Землю? Почему не дождался  высадки
на Марс?.. Такая торопливость... Что-то непохоже на Джефферса...
   Батыгин смотрел на радиста так, как будто ждал от него  ответа,  и  тот
смущенно пожал плечами:
   - Не знаю...
   - Не знаете?.. Я тоже не знаю. О чем еще говорится в радиограмме?
   - Он открыл новые темные пятна "морей" и сообщает их координаты.
   - Т-а-а-к. Больше ничего?
   - Вот текст. Посмотрите...
   Батыгин быстро пробежал глазами узкую телеграфную ленту и положил ее на
стол радиста...
   - Н-да, совсем не похоже на  Джефферса,  -  задумчиво  произнес  он.  -
Совсем... Если будут новые известия, сообщите мне немедленно.
   Батыгин прошел в демонстрационный зал.
   Звездоход уже давно выехал за пределы темной каймы  и  быстро  полз  по
поверхности красноватого "материка"  -  светлого  пятна  на  диске  Марса.
Теперь совершенно иные марсианские пейзажи проплывали на экране: здесь  не
было снега, не было кустов - пустыня расстилалась перед наблюдателями. Как
и  на  Земле,  ландшафты  ее  менялись:  ровные   глинистые   пространства
чередовались с песчаными - иногда ровными,  лишь  слегка  тронутыми  рябью
свея, иногда бугристыми с  невысокими  пологими  холмиками,  напоминающими
земные барханы; не очень часто, но  попадались  и  каменистые  пустыни,  и
звездоходу приходилось обходить острые ребристые скалы,  возвышающиеся  на
метр-два над поверхностью. В отличие от земных эти пустыни  не  испытывали
зноя. Лишь до десяти-пятнадцати  градусов  тепла  поднималась  температура
днем, а ночью стремительно падала до сорока градусов мороза.
   И  все-таки  в  этой  пустыне  теплилась  жизнь:   когда   телеобъектив
приближался вплотную к грунту, на экране удавалось различить белую  крупку
- очевидно, очень  выносливый  лишайник  -  и  небольшие  темные  комочки,
похожие на очищенный грецкий орех. Астрогеографы никак  не  могли  решить,
что это такое, но потом Травин вспомнил, что видел похожие на эти  комочки
лишайники  в  холодных  высокогорных  пустынях  Тянь-Шаня  -   сыртах,   и
предположил,  что  марсианские  комочки  -  тоже  растения.  Догадка  всем
показалась убедительной.
   Звездоход шел  по  пустыне  целый  день,  и  одни  и  те  же  ландшафты
повторялись  на  экране.  Это  начинало  утомлять,  внимание  наблюдателей
притуплялось, но вдруг сразу несколько человек  удивленно  вскрикнуло:  на
красно-буром грунте отчетливо виднелось что-то белое. Лютовников остановил
звездоход и приблизил телеобъектив к находке. Сомнений быть не  могло:  на
экране виднелись полузасыпанные песком, выбеленные солнцем и ветром  кости
небольшого животного - тонкие, хрупкие на вид.
   - Он недавно погиб, совсем  недавно!  -  подразумевая  зверька,  сказал
зоолог Шатков. - Значит, есть и живые!
   А потом на экране появился обрыв. Он взволновал всех, пожалуй,  больше,
чем ископаемое дерево и кости животного: телеобъектив подвели вплотную,  и
все отчетливо увидели, что породы залегают отдельными слоями. Но  так  они
могли отложиться только в море...  Следовательно,  в  далеком  прошлом  на
Марсе наряду с материками имелись настоящие моря и, вероятно,  обширные...
И в морях этих бурлила жизнь - быть может, сходная с земной,  быть  может,
нет, - в них плавали неведомые существа,  внешне,  очевидно,  напоминавшие
рыб или тюленей, потому что в водной среде на  любой  планете  у  животных
должна выработаться обтекаемая форма...
   Но недолго пришлось астрогеографам изучать склон обрыва: экран помутнел
сначала едва  заметно,  потом  муть  стала  сгущаться  и  в  конце  концов
наблюдения пришлось прекратить. В первый момент все решили, что  случилось
неладное с приборами, и Лютовников с Костиком попытались устранить помехи.
   Они еще возились с регуляторами, когда включился  микрофон  и  дежурный
астроклиматолог сообщил:
   - Температура на Марсе пять градусов  тепла,  скорость  ветра  двадцать
восемь метров в секунду...
   - Пылевая буря, - коротко сказал Батыгин. -  Сейчас  там  творится  бог
знает что!.. Оставьте приборы в покое и закройте  астролабораторию:  может
поцарапать объектив песчинками.
   Буря  продолжалась  несколько  часов,  и  из   обсерваторий   поступило
сообщение, что на диске Марса замечено желтоватое облако.
   На следующее утро звездоход достиг края  пустыни,  и  с  вершины  холма
открылся вид на равнину,  поросшую  низкой  кустарниковой  растительностью
голубоватого цвета.
   Звездоход начал спускаться к зарослям. Неожиданно что-то  мелькнуло  на
экране и исчезло.
   - Зверь! - крикнул Виктор. - Самый настоящий зверь!
   - Показалось тебе, - возразил кто-то, но  долго  спорить  не  пришлось:
звездоход подошел вплотную  к  зарослям,  и  теперь  на  экране  виднелись
приземистые кусты с тонкими голубоватыми листьями и сизой корой.  А  потом
из зарослей осторожно, боязливо озираясь, выглянула узкая серая мордочка с
большими глазами и "заячьей" верхней губой.
   - Грызун! - крикнул зоолог Шатков. - Грызун!
   - Тише! - предостерегающе шепнула  Светлана,  и  все  засмеялись:  нет,
криком на Земле не вспугнешь марсианского зверька!
   - Это безусловно грызун! - волновался  зоолог;  из  просто  зоолога  он
неожиданно превратился в астрозоолога и, чувствуя, что ему  суждено  стать
родоначальником новой науки, пришел в величайшее возбуждение. - Я  уверен,
что он кормится, обгрызая кусты, подобно  зайцам.  Иначе  ему  не  прожить
зиму!
   Заключение астрозоолога все признали логичным, спорить с ним  никто  не
стал.
   А с экрана в темный зал Института астрогеографии  по-прежнему  смотрела
серая мордочка с темными глазами, и ноздри влажного маленького  носа  едва
заметно вздрагивали. Зверек изучал невиданный предмет - звездоход -  с  не
меньшим любопытством, чем его самого изучали в Москве, на экране...
   Но вдруг мордочка исчезла, и ветви бесшумно сомкнулись.
   - Кости, попавшиеся нам в пустыне,  тоже  от  небольшого  животного,  -
сказал Батыгин. - Интересно, водятся ли сейчас крупные звери на Марсе?
   - А может быть, нам удастся найти какую-нибудь долину, где  марсианская
жизнь еще не угасает! - вслух размечталась Светлана.
   - Долинку с городами  и  селами,  заводами  и  фабриками?  -  улыбнулся
Батыгин.
   - Нет, пусть без всего этого, - уступила  Светлана.  -  Но  чтоб  жизни
побольше!
   А звездоход шел сквозь заросли,  и  наблюдатели  в  зале  слышали,  как
ломаются под гусеницами хрупкие ветви. Иногда на экране мелькали  какие-то
небольшие существа, торопливо убегавшие от звездохода,  но  это  случалось
редко. Голубоватые ветви кустов слабо раскачивались  на  ветру,  и  тонкие
узкие листья вытягивались, трепетали, словно хотели оторваться от веток  и
улететь...
   Включился микрофон:
   - Температура пятнадцать градусов тепла, скорость ветра шесть метров  в
секунду.
   -  Мы  в  марсианских  тропиках,  -  пояснил  свободный  от   дежурства
климатолог. - Здесь уже никогда  не  устанавливается  постоянный  снеговой
покров, но за ночь температура все равно понижается  до  двадцати-тридцати
градусов мороза.
   А Светлана продолжала мечтать, она шептала Виктору:
   - Ну хорошо, пусть сейчас нет людей.  Но  они  могли  быть  раньше,  и,
значит, где-то сохранились развалины строений, могильные курганы...
   В демонстрационный зал вбежал радист.
   - Радиограмма от Джефферса! - радостно крикнул он. - Астроплан  изменил
курс, попав в зону притяжения Марса!
   - Наконец-то! - вздох облегчения пронесся по залу. - Наконец-то!
   И все почувствовали, как дорог им этот отважный ученый, как волнует  их
его судьба. В зале словно посветлело: все  улыбались,  перешептывались,  и
Батыгин, всматриваясь в  темноту,  увидел  устремленные  на  него  сияющие
глаза, Он молчал, молчал потому, что изменить курс -  это  еще  не  значит
опуститься на планету. Можно пролететь по внешнему  краю  зоны  притяжения
и... не попасть на планету, если она уже миновала место встречи.
   Судьба астроплана Джефферса должна была решиться  в  течение  ближайших
суток.


   Вечером Батыгин не ушел из института. Он сидел около  радиста  и  ждал,
ждал... Он отлично  представлял  себе,  что  переживают  сейчас  Джефферс,
миссис Элеонора, их спутники. По расчетам  Батыгина,  астроплан  находился
совсем близко от  Марса,  планета  еще  могла,  если  успеют  затормозить,
захватить звездный корабль, заставить его вращаться  вокруг  себя  подобно
спутнику, и тогда, постепенно уменьшая скорость полета, Джефферс сумел  бы
приземлиться...
   Так, переходя от надежды к отчаянию,  выискивая  за  Джефферса  пути  к
спасению, Батыгин провел долгие ночные часы...
   Но Батыгин думал и о другом. Он думал, что трагически может закончиться
и его полет на Венеру... Если завтра весь мир узнает о  гибели  Джефферса,
будет ли иметь моральное право он, Батыгин,  увлечь  в  новое  космическое
путешествие своих товарищей, зеленую молодежь, которая и жизни-то еще  как
следует не знает?.. Да, Батыгин помнил, что в и