е поколения до нас... Где гарантия,  что  они
не вступят в жизнь менее подготовленными, чем вступали мы?..
   - Где гарантия? - Батыгин усмехнулся. - Вся наша система воспитания...
   - В общем это, конечно, верно. Но время выдвигает  все  новые  и  новые
проблемы. Мы, социологии философы, очень остро чувствуем  это.  Не  так-то
легко поспевать за событиями и не так-то просто осмысливать их...  Помните
пятидесятые годы?.. Вы тогда были поглощены космосом, а я сначала  работал
в Центральном Комитете комсомола, а потом отправился в Казахстан...
   - Разве забудешь пятидесятые годы?.. Всем они врезались в память.
   - Но что происходило тогда?.. Мы призывали молодежь ехать на целину,  в
Сибирь, на север, призывали идти на заводы, фабрики, и  делалось  это  под
ясным  и  понятным  лозунгом:  вы   должны   трудиться,   чтобы   повысить
благосостояние народа и свое собственное...
   - Этот лозунг и сейчас еще не снят.
   - Да, не снят. Но  ведь  близко  время,  когда  мы  сможем  осуществить
коммунистический принцип распределения - "каждому по  потребности".  Людей
нужно готовить к столь серьезному шагу и в первую очередь молодежь...
   - Вы имеете в виду вторую часть формулы - "от каждого по способности?"
   - Да, - жестко сказал Леонов, и узкое костистое лицо его стало строгим.
- Это ведь очень высокое требование - от каждого по способности,  особенно
когда у тебя всего в изобилии. Коммунизм - это полная смена  побудительных
мотивов  к  творчеству,   к   активной   деятельности.   Ни   материальная
заинтересованность, ни стремление выбиться "в люди", ни бунтарский протест
против власть  имущих  уже  не  будут  служить  стимулом.  При  коммунизме
возрастет роль творческого соревнования, но главное - сознательный труд по
способности. Сегодня в экономическом отношении мы ближе к коммунизму,  чем
в моральном. И мы обязаны думать о том, чтобы юнцы,  которым  не  придется
заботиться   о   своем   благополучии,   все-таки   вырастали   подлинными
коммунистами-творцами, а не обывателями...
   - Задача нелегкая. Но я не  сомневаюсь  в  успехе.  Романтика  труда  и
подвига - разве эти испытанные средства не помогут нам вновь?.. И потом  -
реформа образования...
   - Не будем пока говорить о ней, - прервал Леонов. -  Расскажите  лучше,
как вы думаете проверять кандидатов в экспедицию. Ведь  ошибка  в  подборе
может привести к серьезным последствиям.
   - Не только проверять, но и воспитывать, - поправил Батыгин.  -  И  для
этого мне нужна учебная экспедиция...
   - Учебная? Где же вы думаете учить молодежь?
   - Не в космосе конечно. Пошлем экспедицию куда-нибудь  в  Сибирь,  -  в
Саяны например.
   - С серьезным заданием?
   - Нет. Во-первых, с серьезным научным заданием молодежь не справится, а
во-вторых, я хочу умышленно создать  им  трудные  условия.  Пусть  пройдут
настоящую  закалку  и  проявят  свои  качества   -   и   положительные   и
отрицательные. Экспедиции - как лакмусовая  бумажка,  я  по  своему  опыту
знаю...
   - Что ж, экспедицию организовать  несложно.  Действуйте,  -  согласился
Леонов.
   Смеркалось. Из густых кустов сирени,  жасмина,  смородины  вытекали  на
дорожки сада влажные, пахнувшие зеленью и цветами сумерки.  На  западе,  в
ясном небе, еще слабо розовели опаловые облачка, а на  востоке,  там,  где
медленно поднимался темно-синий полог ночи, уже робко  вздрагивали  первые
звездочки, похожие на капли жидкого металла. Они были холодны на глаз, эти
капли, и казалось странным, что они не застыли, не смерзлись в льдинки.  И
только одна из них, побольше размером, красноватая, была обманчиво горяча.
   - Марс, - задумчиво сказал Батыгин, и Леонов тоже  отыскал  планету.  -
Близится  великое  противостояние.   Всего   пятьдесят   шесть   миллионов
километров будут отделять Марс  от  Земли.  Тысячи  телескопов  еще  более
приблизят  к  нам   планету,   а   мысль   астронавтов,   планетологов   и
астрогеографов на  несколько  лет  окажется  прикованной  к  Марсу...  Это
хорошо. Нам легче будет осуществить свой замысел.
   Пока они говорили,  над  темными  крышами  дачных  особняков  показался
багряный диск Луны. Сначала ни Батыгин, ни  Леонов  не  обратили  на  Луну
никакого внимания, а потом, не сговариваясь, посмотрели на нее.
   - Да, пройденный этап, - сказал Батыгин. - Все мы  теперь  отдаем  дань
пространствомании - влечет в бесконечность, все дальше и дальше от  родной
планеты. Забыты волнения пятьдесят девятого года, а три запуска в космос -
как это было  тогда  грандиозно!..  Уж  если  мы  с  вами  сегодня  решили
вспоминать прошлое, то скажу вам, что пятьдесят девятый год был  для  меня
трудным годом...
   - Почему?
   - Я понял, что самая страстная мечта моя  -  полет  в  космос  -  может
осуществиться. Но не очень скоро - лет через двадцать или тридцать, уже  в
пожилом возрасте. Нужно было  работать  с  предельным  напряжением,  чтобы
приблизить время ее осуществления. И нужно было сохранить  силы,  энергию,
здоровье, - больному человеку никто не  разрешил  бы  лететь.  И  я  резко
изменил многое в своей жизни - выработал для себя суровый и жесткий  режим
и все подчинил ему. Это была трудная и сложная борьба с самим собою. Никто
не замечал ее, и, вероятно потому, что порою  мне  не  хватало  поддержки,
становилось  тяжело...  Как  видите,  разум  победил,  и  вскоре  я  смогу
отправиться во вторую космическую экспедицию... Но я понимаю,  как  трудно
Виктору, и если он выдержит - я поверю в него окончательно.
   - Виктору? - переспросил Леонов.
   - Да, Виктору Строганову, моему юному другу.


   Через день в зарубежных газетах появились сообщения о встрече директора
Института астрогеографии Батыгина с Леоновым, хотя тема их беседы осталась
неизвестной. Газеты не скупились на догадки, и все сходились на  том,  что
Советский Союз все-таки пошлет в ближайшее время астронавтов  на  Марс.  В
некоторых газетах поднимался вопрос о престиже западных стран,  и  поэтому
все с нетерпением ждали разъяснений от всемирно  известного  астрогеографа
Джефферса - того самого, что побывал на Луне после Батыгина.
   Вскоре все зарубежные газеты поместили его обстоятельную, на две полосы
статью, в которой рассказывалось о приближающемся  великом  противостоянии
Марса и приуроченном  к  этому  событию  Международном  космическом  годе.
Значительную часть статьи Джефферс посвятил программе Космического года  и
обязательствам, взятым на себя разными странами. Писал Джефферс и о работе
астрогеографического института Батыгина. Джефферс сообщил  читателям,  что
русские,   располагающие   первоклассной   аппаратурой   для    проведения
космических исследований, решили послать на Марс астроплан  с  передвижной
лабораторией, снабженной мощными радио- и телеустановками. Джефферс писал,
что он ничего не слышал о подготовке в Советском Союзе экспедиции на Марс.
Но, добавлял он, каждая страна имеет право на проведение  сверхпрограммных
исследований, преждевременно не рекламируя их.
   Далее Джефферс сообщил,  что  американский  Институт  астрогеографии  в
соответствии с программой Международного космического года  взял  на  себя
обязательство послать на Марс астроплан с экипажем. Если  это  произойдет,
то экспедицию возглавит сам  Джефферс.  "И  все-таки  гарантировать  вылет
астроплана с людьми нельзя,  -  заканчивал  свою  статью  Джефферс.  -  Не
исключено, что и нам придется ограничиться посылкой лаборатории".
   Уже на следующий день статья Джефферса подверглась критике  за  излишне
объективный и спокойный тон.
   Секретарь, как обычно, положил утренние газеты Джефферсу на  письменный
стол. Ровно в девять часов Джефферс вошел в большой,  просто  обставленный
кабинет с информационной  машиной  у  письменного  стола  и  стеллажами  с
книгами вдоль стен. Мельком взглянув на газеты, он небрежно отодвинул их в
сторону. Джефферс был сыном своей страны, любил ее, но хорошо  знал  и  ее
недостатки. Газетные статьи попросту не задевали его.
   День  обещал  быть  таким  же,  как  все  предыдущие,   -   наполненным
напряженным трудом, расписанным до последней минуты. Джефферс помнил,  что
он далеко не молод, и не позволял себе  расточительно  тратить  время.  До
часа дня никто из сотрудников не имел права беспокоить директора,  и  этот
порядок, установленный много лет назад, соблюдался неукоснительно.
   Поэтому  Джефферс  удивился,  когда  в  одиннадцатом   часу   включился
телевидеофон и на экране возникло смущенное лицо секретаря. Джефферс ждал,
что тот скажет.
   - Звонит Герберштейн, - извиняющимся тоном  произнес  секретарь.  -  Он
приказывает соединить вас с ним.
   Герберштейн руководил  специальным  отделом  Компании  по  эксплуатации
планет, и Джефферс знал это. Включив телефон, Джефферс в ответ на  обычное
"хелло" попросил не беспокоить его до часа. Герберштейн крикнул,  что  ему
необходимо немедленно поговорить с Джефферсом, но ответа не последовало.
   Неожиданное  нарушение  привычного  режима  лишь   ненадолго   отвлекло
ученого. Он умел быстро сосредоточиваться и работал в этот день  не  менее
плодотворно, чем всегда.
   Ровно в час он поднялся из-за письменного стола, и в  то  же  мгновение
вновь  позвонил  Герберштейн.   Начальник   специального   отдела   просил
разрешения приехать для конфиденциального  разговора.  Джефферс  пригласил
его к пяти часам. Оставшееся свободное время он провел на опытном  заводе,
где строился астроплан и лаборатория-самоходка.
   Джефферс встретил гостя посередине кабинета.
   Руководитель специального  отдела  был  невысоким  полным  человеком  с
маленькими пухлыми руками и добрым румяным лицом. Люди, близко знакомые  с
руководителем отдела, знали, что на его добром  румяном  лице  никогда  не
появляется улыбка. Герберштейн носил очки с толстыми  дымчатыми  стеклами,
но и они не могли скрыть его взгляда - острого, оценивающего.
   Джефферс выжидающе молчал, и Герберштейну пришлось извиниться за звонок
в неположенное время.
   - Вы могли не знать моего распорядка, - сказал  Джефферс.  Огромный,  с
косматыми бровями и седой гривой волос, он  казался  раза  в  два  крупнее
Герберштейна.
   Начальник  специального  отдела  знал  все   о   людях,   которые   его
интересовали, но счел за лучшее не вступать в объяснения.
   - Я не собираюсь окольными путями выяснять у вас то, что мне  нужно,  -
напрямик сказал Герберштейн. - Вы тесно связаны с  Компанией,  и,  значит,
интересы у нас общие.
   Джефферс кивнул. Компания по эксплуатации планет частично финансировала
Институт астрогеографии, получавший от государства небольшую  субсидию,  и
Джефферс действительно во многом зависел от нее.
   - Вот кто интересует меня, да и не только меня, - Герберштейн  протянул
Джефферсу фотографию.
   На Джефферса смотрело немолодое  открытое  лицо  человека  с  косматыми
бровями и пышной седой шевелюрой. Черные живые глаза Джефферса потеплели -
он узнал Батыгина. О некотором их внешнем сходстве не раз писали газеты.
   Джефферс положил портрет на стол.
   - Слушаю вас.
   - Не так давно у вашего  заокеанского  коллеги  состоялась  официальная
беседа с  президентом  Академии.  Мне  поручено  узнать  ее  содержание  и
выяснить замыслы Батыгина. Это  трудно,  но  вы  понимаете,  что  Компания
никому не может уступить первенства в эксплуатации планет... Думаю, что  в
данном случае интересы Компании совпадают и с вашими личными.
   Герберштейн  быстро  взглянул  на  Джефферса,  стараясь  понять,  какое
впечатление произвели на  него  эти  слова,  но  лицо  ученого  оставалось
невозмутимым; он ждал, что скажет разведчик дальше.
   - Батыгин вновь обгонит вас,  если  мы  не  будем  бдительны.  Я  знаю,
ученому трудно смириться с мыслью, что кто-то может опередить его,  отнять
заслуженную славу, и поэтому предлагаю вам союз:  вы  поможете  мне,  а  я
ничего не скрою от вас...
   - Вы знаете, сколько мне лет? - неожиданно спросил Джефферс.
   - Шестьдесят, - без запинки ответил Герберштейн.
   -  Правильно.  А  в  этом  возрасте  люди  обычно   уже   не   страдают
чемпионизмом. Первым я буду или вторым - какая разница?.. Я посвятил  свою
жизнь покорению космоса, а не бегу взапуски. Если  случится  так,  что  на
Марс первым прилетит Батыгин, я буду знать - и он подтвердит это, - что  в
его победе есть доля и моих трудов: он читал мои работы,  прислушивался  к
моим советам. Если первым прилечу я, то Батыгин  будет  знать  -  и  я  во
всеуслышание заявлю об этом, - что в моей победе  есть  большая  доля  его
заслуг, потому что я тоже читал его работы  и  тоже  прислушивался  к  его
добрым советам... Наука сильна единством мысли, связью,  преемственностью.
А вы желаете нам самого страшного - разъединения во имя какой-то чепухи!
   - Наука, содружество, мирное сосуществование! -  насмешливо  проговорил
Герберштейн. - А частная инициатива - разве она отжила свой век?.. Оставим
политику политикам.  Подскажите  лучше,  о  чем  Батыгин  мог  говорить  с
президентом?
   - О Марсе, о подготовке к Международному космическому году... Мало ли о
чем!
   - Нет, не о Марсе. Или не только о Марсе.
   - Откуда вы знаете?
   - Интуиция...
   Джефферс усмехнулся и развел руками.
   - А если узнаете - скажете? - спросил Герберштейн.
   - Только в том случае, если это не будет тайной Батыгина.
   - Если это не будет тайной, мне едва ли понадобятся ваши услуги!
   Разговор был окончен. Герберштейн откланялся.
   Оставшись один, Джефферс задумался. Все последние годы он жил  крупными
планами и мыслями, он боролся за расширение содружества ученых,  радовался
долгому миру на Земле, установившемуся  взаимопониманию  между  различными
странами... Конечно, он  знал  о  существовании  специальных  отделов  при
различных  компаниях...  Джефферс  с  сожалением  думал,  что  не   сможет
освободиться от постоянного контроля со стороны Компании  по  эксплуатации
планет, и вдруг сообразил, что руководители Компании могут  доставить  ему
немало  неприятностей...  Мысль  эта  несколько  минут  занимала  его,  но
Джефферс знал, что ни при  каких  обстоятельствах,  ни  единым  словом  не
выступит против Батыгина.


   Андрей Тимофеевич Строганов вызвал Батыгина по  телевидеофону.  Батыгин
нажал клавиш, и  на  экране  возникло  круглое  лицо  пожилого,  лысеющего
человека. Его брови удивленно поднялись, а глаза вопросительно  уставились
на Батыгина.
   - Слушаю вас, - сказал Батыгин и вспомнил, что видеопередатчик  у  него
отключен. Значит, Андрей  Тимофеевич  его  не  видит.  Батыгину  вовсе  не
хотелось разговаривать с ним и тем более не хотелось, чтобы тот его видел;
но не включить видеопередатчик было бы невежливо.
   - Слушаю вас, - повторил Батыгин, поворачивая регулятор. Лицо на экране
просветлело - Андрей Тимофеевич увидел собеседника.
   -  Виктор  все  время  пропадает  у  вас,  а  мы  никак  не   соберемся
потолковать, - сказал Андрей Тимофеевич. - Вот я и решил позвонить. Нам  с
женою чрезвычайно лестно, что Виктор заслужил ваше расположение...
   - Андрей Тимофеевич! Мы  же  не  первый  день  знакомы...  Зачем  такое
длинное предисловие?..
   - Да,  -  голова  на  экране  коротко  кивнула.  -  Я  позвонил,  чтобы
поговорить о Викторе. Говоря честно, нас с  женою  беспокоит  его  близкое
знакомство  с  вами,  -  слова  прозвучали  не  очень  любезно,  и  Андрей
Тимофеевич постарался сгладить впечатление улыбкой. -  Это  не  более  чем
родительская слабость, и вы, конечно, поймете нас  с  Лидией  Васильевной.
Нам хочется самим определить будущее Виктора...
   Андрей Тимофеевич умолк и посмотрел на собеседника; их глаза на  экране
встретились. Батыгин ждал.
   - Виктор все больше и больше выходит из-под моего влияния; простите, но
мы с женою видим, как рушатся в его душе основы, заложенные с детства. Это
было бы неприятно любому отцу, и это неприятно мне.
   - Какое же будущее вы собираетесь предначертать Виктору?
   - О, это слишком долго рассказывать - так много интересного на свете!
   - Верно, однако сын ваш увлечен астрогеографией...
   - Нельзя так серьезно относиться к фантазиям ребенка. Они  еще  не  раз
изменятся. Виктор впечатлителен, горяч, и по неопытности  его  потянуло  к
необычному... А нам хочется, чтобы он нашел себе другое занятие. Я  уж  не
говорю о том, что отцы выстрадали право на благополучие своих  сыновей.  В
конце концов человечество страдало,  боролось  и  продолжает  бороться  за
коммунизм  для  того,  чтобы  коммунистические  поколения  смогли  обрести
спокойную жизнь.
   Батыгин почувствовал, что начинает раздражаться, и опустил  глаза.  Ну,
конечно, сейчас этот человек начнет доказывать ему, что эпоха напряженного
труда осталась позади, что ориентироваться нужно на будущее, а оно таково,
что все станут получать по потребности и, значит, предстоит лишь из года в
год обеспечивать тот же уровень производства или слегка повышать его.  Как
это убого и как это уже старо!
   - Я понял вас, - стараясь быть спокойным, сказал Батыгин. - И простите,
спешу.
   Батыгин резко повернул регулятор, и лицо Андрея  Тимофеевича  мгновенно
исчезло с экрана. Батыгин всеми силами пытался  сдержать  себя,  заглушить
нараставшую в душе ярость, но  не  совладал  с  собою.  Слишком  о  многом
говорил ему  этот  короткий,  внешне  ничем  не  примечательный  разговор.
Казалось бы - просто еще один выходец из прошлого, равнодушный и трусливый
человек, пытается встать на его пути, но Батыгин очень хорошо помнил,  как
вот такие люди мешали ему, как он боролся с ними, боролся и  побеждал,  но
сколько сил они отняли у него! Он ненавидел их,  и  они  отвечали  ему  не
менее откровенной ненавистью. "Да, в социалистическом обществе покончено с
классовой борьбой, -  думал  Батыгин,  -  но  вот  с  такими  сторонниками
мещанского рая еще предстоит  затяжная  борьба.  Лет  тридцать  назад  они
кичились собственными дачами, машинами,  телевизорами  новейших  марок,  а
теперь - теперь все желания  их  исчерпываются  возможностью  получать  по
потребности!"
   Дерзновенные слова сказали Маркс и  Энгельс  людям:  подлинная  история
человеческого общества начнется лишь с коммунизма,  а  все,  что  было  до
него, - это предыстория. Смысл коммунизма и заключался для Батыгина в том,
что коммунизм высвобождал энергию человечества для творчества. Раньше люди
тратили время на распри, расходовали разум и силы на войны, соперничество,
поиски хлеба насущного. Коммунизм навсегда освободит человечество от столь
непроизводительных затрат. И, значит, при коммунизме люди  обязаны  смелее
рисковать, чем рисковали до них, дерзновенней творить, чем творили до них!
Батыгин верил, что подлинные коммунисты увлекут всех  равнодушных,  научат
творить всех ленивых и направят всю энергию человечества,  весь  разум  на
покорение природы!.. И Батыгин решил, что не отдаст Виктора равнодушным...
   Батыгину не скоро удалось успокоиться. Когда к нему зашел его ближайший
помощник по Институту астрогеографии Георгий Сергеевич Травин, Батыгин еще
был взвинчен и зол. Он  рассказал  Травину  о  недавнем  разговоре  и  без
всякого перехода добавил:
   - А в учебную экспедицию я обязательно пошлю вас. Отправляйтесь  весною
в Туву, побродите с молодежью по тайге.  Там  они  непременно  всесторонне
проявят себя...  Нелегко  мне  будет  без  вас  в  Москве,  но  ничего  не
поделаешь. Если б мы нуждались просто в специалистах!..
   - Специалиста и проверить проще,  -  сказал  Травин.  -  А  когда  дело
касается такой тонкой штуки, как человеческая душа, характер... Да, это  и
есть самое  главное  в  нашем  замысле  -  отобрать  мужественных,  умных,
лишенных пережитков прошлого юношей и возложить на них завершение плана...
А поначалу условия там будут трудными...
   - Очень трудными, - поправил Батыгин. - Очень... Я сперва думал послать
нескольких молодых астрогеографов в очередной полет  на  Луну,  чтобы  они
приобрели специальные навыки, но потом решил,  что  человеческие  качества
нужно выверять на Земле.