сделали...


   А Батыгин  по-прежнему  сидел  на  берегу  в  шезлонге,  тепло  укрытый
шерстяным одеялом. Костик держал постоянную связь с батискафом, и  Батыгин
знал, что исследователи достигли и миновали "призрачное дно", что батискаф
погрузился в безжизненную, еще не заселенную зону  океана.  Все  это  было
очень интересно, и Батыгин  охотно  выслушивал  сообщения  Костика  и  сам
расспрашивал, уточняя детали, но иногда казалось ему, что невидимая  дымка
времени отделяет его и от Костика, и от Виктора, бродящего по берегу, и от
Шаткова и Громова; что он уже не  современник  их,  что  он  в  прошлом  и
смотрит из этого прошлого на них, своих потомков, продолжающих начатое  им
дело, к которому он уже не имеет  прямого  отношения,  потому  что  он  не
здесь, а в другом мире, в мире прошлого...
   Он не  один  был  там  -  он  чувствовал  рядом  товарищей  по  первому
космическому путешествию, друзей, с которыми пятьдесят лет назад лазал  по
крышам, гонял голубей, мечтал; в мире  настоящего  он  не  встретил  бы  и
половины из них, но здесь они собрались все, и Батыгин радовался, что смог
еще раз увидеть их. В мире прошлого он встретил и  тех,  кто  в  годы  его
молодости  были  или  казались  ему  стариками.  Эти  люди,  еще  на  заре
социализма начавшие выковывать новый тип человеческого  характера,  теперь
словно спрашивали отчет с него, Батыгина, и он отчитывался, но не словами:
он просто предлагал им посмотреть на  своих  учеников  и  соратников...  И
конечно же в этом мире прошлого он встретил  жену,  -  встретил  человека,
разделившего с ним все невзгоды и успехи долгой жизни. Ей не суждено  было
дожить до его последней экспедиции, но она первая  узнала  о  замысле.  Он
попрощался с ней перед вылетом, но сейчас она и сама могла убедиться,  что
он сдержал слово, что он на  Венере  и  что  над  Утренней  звездой  скоро
займется  заря  новой   жизни,   жизни,   управляемой   разумным,   чистым
человеком...  Батыгин  не  чувствовал,  что  отделен  от   Земли   многими
миллионами километров. В мире прошлого, как, впрочем, и в  мире  будущего,
все было едино, неразрывно. И Батыгин ничуть не удивился бы, увидев здесь,
на  Венере,  склоненные  до  земли  березы  и  услышав  шорох   моросящего
листопада, как не удивлялся другим земным картинам: низкому осеннему  небу
над крышами Землеграда, шуму волн и влажному ветру, дувшему с океана. Ведь
действительно все это могло быть на Земле: и волны, бьющие в пустой берег,
и ржавая пена, клочьями падающая у самых ног... И действительно будет так:
ветви плакучих берез опустятся на Венере  к  самой  земле,  желтая  листва
прикроет  почву,  побуреет  под  затяжными  дождями,  а  когда   запорошат
декабрьские снега, - исчезнет под белым  покровом...  Зато  весною,  когда
снега стекут  в  моря  и  реки,  чуткое  ухо  уловит  слабое  шевеление  в
прошлогодней листве,  а  внимательный  наблюдатель,  если  у  него  хватит
терпения тихо посидеть в пробуждающемся лесу, заметит, как  бурые  листики
один за другим чуть-чуть приподнимаются над почвою, чтобы  дать  воздух  и
свет крепким зеленым росткам, пробивающимся на волю...
   За  серой  пеленою  мелкого  частого  дождя  Батыгин  разглядел  корпус
батискафа: подводное судно  всплыло  и  приближалось  к  берегу;  неслышно
подошел Виктор и набросил поверх одеял прорезиненный плащ.
   "Да, так будет, - заключил Батыгин, возвращаясь к прежним мыслям.  -  И
для того чтобы было так, а не иначе, через три-четыре месяца, весною,  все
люди, прилетевшие на Венеру, разобьются на небольшие отряды и разъедутся в
разные  стороны,  чтобы  бросить  в  мертвую  землю  семена  жизни...  Они
переплывут океан, пересекут материк, пролетят над горными хребтами. И  они
сделают свое дело - такое  простое  и  будничное  внешне...  А  когда  они
возвратятся на Землю, а он навсегда останется  здесь,  Венера  зазеленеет,
буйные травы зашелестят на ней, и он, быть может, услышит их шелест... Да,
люди сделают свое дело, простое,  будничное,  но  великое,  сделают,  хотя
почти никому из них не придется увидеть Венеру преображенной, не  придется
узнать, что не зря рисковали они, не зря покидали  Землю,  не  зря  каждый
трудился за десятерых, не требуя и не желая  отдыха...  И  не  в  этом  ли
величие нового человека коммунистической закалки, что работает он  во  имя
будущего, не ожидая ни  награды,  ни  даже  счастья  увидеть  собственными
глазами результаты своего труда?..
   Да, они посеют жизнь на Венере и улетят. Их звездолет пересечет еще раз
космическое пространство и в точно рассчитанном  месте  выйдет  на  орбиту
Земли. Они не промахнутся, как бедняга Джефферс, уже,  наверное,  погибший
где-то в безднах космоса... На подмосковном астродроме  они  увидят  своих
родных, близких, знакомых - всех, всех, кого ему, Батыгину, уже не суждено
увидеть.
   Что ж, он останется на Венере. Он будет ждать тех,  кто  прилетит  сюда
через тридцать лет, чтобы продолжить и завершить дело, начатое сегодня..."
   Батискаф подошел к устью реки, миновал  небольшие  буруны  и  вышел  на
тихую воду. Навстречу батискафу уже неслась  резиновая  лодка,  в  которой
сидел  Виктор...  Верхний  люк  батискафа  открылся;  из   него   выбрался
толстенький Шатков - уставший, но очень довольный,  а  за  ним  и  Громов.
Виктор размахивал руками и, должно быть, что-то говорил им. Потом они сели
в лодку, и Виктор стал грести к берегу. Все трое выскочили  на  прибрежный
песок и побежали к Батыгину.
   А он смотрел на них и улыбался. Дымка времени бесследно  исчезла  -  он
снова был среди своих, видел Виктора, такого счастливого,  словно  это  он
погружался в батискафе видел, как, спеша, к нему, широко шагает  Громов  и
мелко семенит астрозоолог Шатков, - видел все это и радовался успеху своих
товарищей.
   Все будет так, как он думал. Но пока он сам кое на  что  пригоден,  ему
еще надо пережить зиму и проследить, чтобы в срок вышли отряды.
   И  Батыгин  протягивал  руки  навстречу  Шаткову,   Громову,   Виктору,
поздравляя их со счастливым возвращением...



ЭПИЛОГ

   Минула зима - нехолодная, но с частыми  сырыми  снегопадами.  Севернее,
где-нибудь у полюса, снег, видимо, на несколько месяцев укутывал почву. Но
на сороковой параллели, у Землеграда, выпавший снег тотчас начинал  таять.
Температура все время держалась около нуля...
   Весною отряды разъехались, чтобы закончить  дело,  ради  которого  люди
прилетели на Венеру. В  Землеграде  осталось  всего  несколько  человек  -
Батыгин, Костик, не покидавший свою аппаратуру, и их помощники.
   Виктор и Денни Уилкинс попали в один отряд. Они пролетели над хребтом с
заснеженными вершинами, миновали его и сбросили семена жизни  на  обширную
равнину. Они не увидели, как равнина зазеленела, потому  что  нельзя  было
медлить - близился день вылета на Землю...
   Сделав прощальный круг над равниной, геликоптер взял курс на Землеград.
Виктор и Денни Уилкинс сидели рядом, оба задумчивые, немножко грустные,  и
думали об одном и том же - о своих любимых.
   Да, там, на Земле, Виктора ждала Светлана;  и  любовь,  не  считаясь  с
космическими  расстояниями,  неразрывно  связывала  Виктора  с  Землей,  с
жизнью, звала на Землю. Чем ближе становился день вылета,  тем  сильнее  и
властней звучал зов любви, и Виктор почти не мог противиться ему...  Земля
и Венера вновь с непостижимой скоростью мчались  навстречу  друг  другу  в
космосе, а Виктору иногда  казалось,  что  это  его  и  Светланина  любовь
управляет движением светил, заставляет их  сближаться...  Ничто  не  могло
сейчас помешать Земле и Венере лететь навстречу друг  другу,  и  ничто  не
могло помешать Виктору любить и спешить к любимой. Он грустил лишь потому,
что приходилось ждать свидания, что нельзя было  немедленно,  сегодня  же,
встретиться со Светланой...
   И Денни Уилкинс тоже тосковал, но тоска его была так отлична  от  тоски
Виктора, что тот этого и представить  себе  не  мог.  Денни  Уилкинс  тоже
слышал зов любви и тоже мечтал о свидании, но ему казалось, что любовь  не
связывает его  с  Землей,  а,  наоборот,  отделяет  от  Земли,  становится
неодолимой преградой на пути к ней.  Он  знал,  что  нет  силы,  способной
разбить эту преграду, и терялся в догадках, что предпринять, как завоевать
право на чистую, без всяких недомолвок и  трагических  тайн  любовь  Нади,
Нади, которая уже, наверное, стала матерью... И чем ближе становился  день
вылета, тем тоскливее и тревожнее чувствовал себя Денни Уилкинс...
   А Батыгин умирал. Он знал, что смерть приближается, и  ждал  товарищей,
чтобы проститься с ними... Он понимал, что силы его  подорвала  экспедиция
на Венеру: не будь ее, он прожил бы еще лет десять, - но даже  на  секунду
не закрадывалась ему в голову мыслишка о  возможности  тихой  старости  на
Земле, о тщетности человеческих усилий.  Нет,  жить  для  него  -  значило
действовать, и если бы с помощью какой-нибудь неведомой силы  ему  удалось
вернуться лет на десять назад, он выбрал бы точно такой же путь, он  отдал
бы всего себя, весь свой ум, всю энергию той  же  самой  цели  -  освоению
"пояса жизни", преобразованию Венеры!
   Ни страха, ни тоски не испытывал Батыгин в эти дни...  Через  всю  свою
жизнь пронес он имена многих  ученых,  творивших  за  пятьдесят,  сто  или
двести лет до него. Они были для Батыгина живыми - он постоянно общался  с
ними,  спорил  или  соглашался,  он  не  мог  представить  себя  без  них,
чувствовал,  что  идет  вместе  с  ними  в   одной   бесконечной   колонне
мыслителей... Он подхватывал и развивал их идеи, исправлял  ошибки,  бился
над проблемами, перед которыми остановились его предшественники, он  делал
то, что они не успели свершить...  И  Батыгин  верил,  что  точно  так  же
останется живым и он для сотен мыслителей, уже идущих на смену.  Они,  эти
мыслители и творцы будущего, завершат начатое  или  продолженное  им...  С
новых высот им откроются новые горизонты, и они увидят больше,  чем  видел
он, поймут больше, чем понимал  он  и  его  современники...  Они  раскроют
величайшие загадки: им суждено узнать, как  поведет  себя  настроенный  на
земной ритм человеческий  организм  в  звездолете,  летящем  с  субсветной
скоростью - действительно ли время потечет для него медленнее, или  ничего
не изменится, потому что сохранится состояние относительного  покоя?..  Им
суждено продолжить земные науки еще дальше  в  космос,  -  изучив  планеты
солнечной системы, они используют знания о них для изучения планет  других
звезд, и естествознание  вступит  в  новый,  высший  этап  развития...  Им
суждено узнать, только ли на кислороде может основываться  жизнь,  или  на
фторе и кремнии  тоже?..  Наконец,  им  суждено  разрешить  труднейшую  из
проблем, над которой уже сейчас бьются ученые: они выяснят  активную  роль
пространства и времени в судьбах  вселенной,  поймут,  каким  образом  эти
извечные формы бытия материи влияют на  нее,  видоизменяют  и  организуют,
способствуя формированию галактик  и  метагалактик...  И  тогда  мыслители
будущего подготовят победу  человечества  над  временем  и  пространством,
подготовят победу разума над космосом...
   Так будет, и Батыгин не признавал небытия  -  в  слиянии  с  людьми,  с
мыслителями будущего видел он бессмертие...
   Все в экспедиции уже знали, что Батыгин умирает, и все спешили к  нему,
боясь, что не застанут в живых... Наступил день, когда отряды съехались  в
Землеграде,  а  вместе  с  ними  прибыли  и  обитатели  плато  Звездолета,
зимовавшие у астроплана.
   Батыгин прощался со своими сподвижниками. Как обычно, кресло стояло  на
самом берегу океана, и Батыгин полулежал в  нем  на  подушках.  Океан  был
спокоен; лишь небольшие волночки подходили к берегу и бесшумно вкатывались
на него. Вокруг кресла прямо на песке сидели участники  первой  экспедиции
на Венеру. Они понимали, что прощаются со  своим  начальником,  и  он  сам
сказал об этом.
   - Кажется, пора прощаться.
   Никто не попытался ободрить Батыгина - все знали, что он не нуждается в
утешении.
   - Да, пора прощаться, - повторил Батыгин. - На прощание обычно  говорят
всякие хорошие слова, оставляют  завещание  тем,  у  кого  еще  есть  силы
трудиться. Но что я завещаю вам, вы  знаете  сами.  Я  завещаю  вам  дело,
которое все вы успели полюбить. Я не стану просить у вас никаких  клятв  и
обещаний. Я верю и так, что вы сохраните тайну, и ни один человек на Земле
не узнает, где вы были и куда полетит ваш звездолет через тридцать лет...
   Последние недели я много думал о будущем, о том времени, когда вы вновь
покинете Землю. В дни моей молодости,  когда  люди,  преодолевая  огромные
трудности, только  начинали  свой  путь  к  коммунизму,  многим  коммунизм
грезился этакой голубой идиллией, райской обителью без бурь и непогоды. Но
коммунизм - далеко не райская обитель. Человечество никогда не остановится
в  своем  развитии,  а  развитие  никогда  не  протекает  без   борьбы   с
отмирающим... Так было раньше, так будет и  при  коммунизме.  Но  характер
конфликтов, борьбы при коммунизме, как небо от земли, будет отличаться  от
всего, что мы знаем из истории.  Все  конфликты  прошлых  эпох,  классовая
борьба, революции имели внутренний, социальный характер, люди боролись  за
справедливое общественное устройство, класс шел на класс,  короче  говоря,
люди искали наиболее совершенную форму организации общества, стремились  к
справедливому  дележу  продуктов   человеческого   труда,   к   внутренней
гармоничности общества. С такого рода  конфликтами  при  коммунизме  будет
покончено. Коммунизм  -  это  и  есть  та  совершенная  форма  организации
общества, к которой сознательно или стихийно стремились люди.
   Но означает ли это, что при коммунизме не будет революций?..  По-моему,
отнюдь не означает. И при коммунизме будут революции, хотя не  такие,  как
раньше. Сотни тысячелетий назад, на ранних  ступенях  первобытно-общинного
строя, людские коллективы тоже  были  едины,  их  не  раздирали  классовые
противоречия, и все силы людей  были  направлены  на  борьбу  с  природой.
Борьба эта сводилась к приспособлению, к добыче того, что есть под руками.
Но она была страшно тяжела, и если бы в то  время  люди  заботились  не  о
коллективной безопасности, а улаживали внутренние распри, они бы  погибли.
"Роскошь" разделения на классы, "роскошь"  классовой  борьбы  люди  смогли
"позволить" себе лишь  после  того,  как  научились  с  избытком  запасать
средства существования, когда наиболее сильные  и  дерзкие  захватили  эти
избытки, сосредоточили их в своих руках. Тогда наступил  рабовладельческий
строй, потом он сменился феодальным, и, наконец,  наступил  капитализм.  И
получилось так, что с тех дальних времен и вплоть до социализма внутренние
противоречия заслоняли внешние "споры" -  борьбу  с  природой.  Борьба  за
перераспределение богатств и двигала человечество вперед, к  все  более  и
более совершенной форме эксплуатации одних людей другими. Это продолжалось
до тех пор, пока не был положен конец вообще всякой эксплуатации, пока  не
наступил социализм. В коммунистическом  обществе  внутренние  противоречия
вновь отодвинутся на задний план,  а  на  передний  выдвинутся  внешние  -
борьба  с  природой.  Мне  думается,  что  основной  конфликт  коммунизма,
противоречие, которое будет двигать  его  вперед,  это  и  есть  борьба  с
природой, направленная на  преобразование,  на  подчинение  стихийных  сил
человеку. Все остальное, в том числе внутренние неполадки, будут  лишь  ее
следствием. Но борьба с природой не сможет протекать  безмятежно,  гладко:
сравнительно  спокойные   этапы   наверняка   будут   сменяться   бурными,
революционными. И эти "революции", так сказать "внешние революции",  будут
оказывать на человечество не меньшее  влияние,  чем  в  прошлом  оказывали
внутренние.
   И кажется мне, друзья, что мы  с  вами  уже  сейчас  можем  предсказать
первую коммунистическую революцию, - она  будет  заключаться  в  покорении
всего "пояса жизни"... Разумеется, эта революция не окажется  последней  -
впереди человечество ждут  другие...  Быть  может,  это  будет  еще  более
глубокое  проникновение  в  атом,  быть  может,  управление   планетарными
процессами... Нет нужды сейчас гадать об этом, но они наверняка наступят -
перевороты в отношении человечества к природе.
   История человечества начнется с коммунизма. Придет такой момент,  когда
власть  разума  распространится  далеко  за   пределы   Земли,   и   тогда
докоммунистические эпохи, предыстория, покажутся  нашим  далеким  потомкам
печальным недоразумением...
   Но сейчас нам  прошлое  не  кажется  недоразумением  -  слишком  дорого
человечество  заплатило  за  него  и  слишком  долгим  и   трудным   путем
пробивалось оно к коммунизму.
   Борьба не кончена. И "пояс  жизни"  проходит  не  только  по  солнечной
системе, отделяя "живые" планеты от  неживых.  Он  проходит  и  по  Земле,
отделяя общество будущего от общества, доживающего последние  десятилетия.
Он  проходит  и   по   коммунистическому   обществу,   отделяя   подлинных
коммунистов, беспокойных людей, устремленных в будущее, от  рядящихся  под
коммунистов мещан. Мы не ошибемся и никогда не примем мещан за своих, хотя
они вывешивают напоказ регалии и на каждом шагу клянутся в  приверженности
коммунизму. Они за пределами "пояса жизни", они  принадлежат  прошлому,  и
время очистит наше общество от них!
   И пусть на Венеру  никогда  не  ступит  человек,  недостойный  высокого
звания  коммуниста!  Даже  если  он  представит  тысячи  справок,  что  он
коммунист... Пусть на Венеру, Утреннюю  звезду,  никогда  не  ступит  нога
стяжателя, карьериста, клеветника, доносчика, себялюбца -  они  достаточно
зла принесли Земле.
   Я не знаю, кто из вас доживет до второго полета на Венеру. Но тот,  кто
полетит, должен вспомнить мои слова: людей нужно отобрать еще  тщательнее,
чем в эту первую экспедицию...
   Кажется, сказанное мною все-таки очень  похоже  на  завещание.  Что  ж,
пусть будет так. Я очень устал и не уверен, что нам удастся поговорить еще
раз...
   А теперь выслушайте мое последнее распоряжение: начальником  экспедиции
назначается Георгий Сергеевич Травин,  заместителем  -  Виктор  Строганов.
Желаю счастливого возвращения на Землю...
   Батыгин скончался через несколько дней, ночью. С вечера усилился ветер,
океан вздулся, потемнел, и черные грозовые тучи снизились над Землеградом.
Небо раскалывалось над самыми крышами, и в окнах вспыхивали синие молнии.
   Неожиданно наступило затишье. Батыгин глубоко вздохнул и приподнялся на
подушках. Он посмотрел на Травина, на Виктора, на врача и улыбнулся им.
   - Жду вас, - сказал он тихо и опустился на подушки. Больше он не дышал.
   А Денни Уилкинс лежал в это время в своем  домике  и  глядел  на  сетку
верхней койки, не видя ее. Батыгин прав. Он, Денни Уилкинс,  находится  за
пределами "пояса жизни". Смерть Юрия  Дерюгина  никогда  не  позволит  ему
переступить невидимого порога, никогда не позволит открыто завоевать право
на  любовь  Нади,  на  дружбу  Виктора,  Костика  и  других  товарищей  по
экспедиции... Что ж, он не трус и сумеет найти выход из этого безвыходного
положения. Лучшее, что сделал за свою жизнь Денни Уилкинс, - это участие в
экспедиции на Венеру; не разумнее ли остановиться на этом и не  продолжать
историю никому не нужного существования?.. Да, никому -  даже  Наде,  даже
сыну... Наверное, сын окажется счастливее  отца,  и  судьба  его  сложится
иначе. А ему, Денни Уилкинсу, терять нечего...
   Денни Уилкинс не спеша поднялся с койки. Все, кроме Костика,  спали,  а
Денни Уилкинсу мучительно хотелось со всеми попрощаться, прежде  чем  уйти
навсегда... Но разведчику положено умирать молча, и  Денни  Уилкинс  молча
прошел мимо Костика, вышел из домика и плотно прикрыл за собою дверь...
   Батыгина хоронили утром.  Низкие  рваные  облака  летели  над  океаном,
свистел ветер в антеннах Землеграда. Не