ые, но сработанные качественно, да и потом ни ветра, ни дождя им знавать тут, под землёй, не приходилось, и ремонтировали их часто, так что жить в них можно было вполне - тепло они не пропускали, свет тоже, даже звук задерживали, а что ещё надо от жилья?
     Палатки жались к стенам, и стояли по обе стороны от них - и со стороны путей, и со стороны перрона. Сам перрон был превращён в некое подобие улицы - посередине был оставлен довольно широкий проход, а по бокам шли "дома" - палатки. Некоторые из них, большие, для крупных семейств, занимали пространство в арках. Но обязательно несколько арок было свободно для прохода - с обоих краёв платформы и в центре.
     Из двух туннелей, уходящих на север, один был оставлен, как отходной путь на крайний случай, и как раз в нём-то Артём и нёс дежурство. Второй же был завален где-то на сотом метре, и этот стометровый аппендикс был отведён под грибные плантации. Пути там были разобраны, грунт разрыхлён и удобрен - свозили туда отходы из выгребных ям, и белели повсюду аккуратными рядами грибные шляпки.
     Также был обвален и один из двух южных туннелей, на трёхсотом метре, и там, в конце, подальше от человеческого жилья, были загоны для свиней.
     Артёмов дом был на Главной улице - там, в одной из небольших палаток, он жил вместе с отчимом. Отчим его был очень важным человеком, был он связан с администрацией - отвечал за связи с другими станциями, так что больше никого им в палатку не селили, была она у них персональная, по высшему разряду. Довольно часто отчим исчезал на две-три недели, и никогда с собой Артёма не брал, отговариваясь тем, что слишком опасными делами приходится заниматься, и что не хочет он Артёма подвергать риску. Возвращался он из своих походов похудавшим, заросшим, иногда - раненым, и всегда первый вечер сидел с Артёмом и рассказывал ему такие вещи, в которые трудно было поверить даже привычному к невероятным историям обитателю этого гротескного мира.
     Артёма, конечно, тянуло путешествовать, но в метро просто так слоняться было слишком опасно - патрули независимых станций были очень подозрительны, с оружием не пропускали, а без оружия уйти в туннели - верная смерть. Так что с тех пор, как пришли они с отчимом с Савёловской, в дальние походы ходить не приходилось. Артём ходил иногда по делам на Алексеевскую, не один конечно ходил, с группами, доходили они даже до Рижской... И ещё было за ним одно путешествие, о котором он и рассказать-то никому не мог, хотя так хотелось...
     Было это давным-давно, когда на Ботаническом Саду ещё не было никаких чёрных, а была это просто заброшенная тёмная станция, и патрули с ВДНХ стояли намного севернее, а Артём сам был ещё совсем пацан, он с приятелями рискнул: с фонарями и украденной у чьих-то родителей двустволкой они пробрались в пересменок через крайний кордон и долго ползали по Ботаническому Саду. И жутко было, и интересно - и было видно, что и там когда-то жили люди: там и сям в свете фонариков были видны остатки человеческого жилья - угли, полусожжённые книги, сломанные игрушки, разорванная одежда... Шмыгали крысы, и временами из северного туннеля раздавались странные урчащие звуки... И кто-то из Артёмовых друзей, Артём уже не помнил, кто именно, но, наверное, Женька, самый живой и любопытный из них троих, предложил: а что если попробовать убрать заграждение и пробраться наверх, по эскалатору... просто посмотреть, как там. Что там...
     Артём сразу сказал тогда, что он - против. Слишком свежи в его памяти были недавние отчимовы рассказы о людях, побывавших на поверхности - и как они после этого долго болеют, и какие ужасы иногда приходится видеть там, сверху. Но его тут же начали убеждать, что это - редкий шанс, когда ещё удастся вот так, без взрослых, попасть на настоящую заброшенную станцию - а тут ещё и можно подняться наверх, и посмотреть, своими глазами посмотреть, как это - когда ничего нету над головой... И, отчаявшись убедить его по-хорошему, объявили, что если он такой трус, то пускай сидит тут внизу и ждёт, пока они вернутся. Оставаться в одиночку на заброшенной станции и при этом подмочить свою репутацию в глазах двух лучших друзей показалось Артёму совсем невыносимым и он, скрипя зубами, согласился.
     На удивление, двигатель, приводящий в движение заграждение, отрезающее платформу от эскалатора, работал. И им удалось-таки, после получаса отчаянных попыток, привести его в действие. Ржавая железная стена с дьявольским скрежетом подалась в сторону, и они перед их взором предстал на удивление недолгий ряд ступеней, уводящих вверх. Некоторые обвалились, и через зияющие провалы в свете фонарей были видны исполинские шестерни, остановившиеся долгие годы назад - навечно, и изъеденные ржавчиной, поросшие чем-то бурым, еле заметно шевелящимся... Нелегко им было заставить себя подняться. Несколько раз ступени, на которые они настуали, со скрипом поддавались и уходили вниз - и они перелезали провал, цепляясь за остовы светильников... Путь наверх был недолог, но первоначальная решимость испарилась после первой же провалившейся ступени, и чтобы подбодриться, они воображали себя настоящими сталкерами.
     Сталкерами...
     Название это, вроде странное и чужое для русского языка, в России прижилось. Называли так и людей, которых бедность толкала к тому, чтобы пробираться на покинутые военные полигоны, разбирать неразорвавшиеся снаряды и бомбы и сдавать латунные гильзы приёмщикам цветных металлов, и чудаков, в мирное время ползавших по канализации, да мало ли кого ещё... Но было у всех этих значений что-то общее - всегда это была крайне опасная профессия, всегда - столкновение с неизведанным, с непонятным, загадочным, зловещим, необъяснимым... Кто знает, что происходило на покинутых полигонах, где исковерканная тысячами взрывов, перепаханная траншеями и изрытая катакомбами радиоактивная земля давала чудовищные всходы... Никто не знает, что могло поселиться в канализации мегаполиса, после того, как строители закрывали за собой люки, чтобы навсегда уйти из мрачных, тесных и зловонных коридоров...
     В метро сталкерами назывались те редкие смельчаки, которые отваживались показаться на поверхность - в защитных костюмах, противогазах с затемнёнными стёклами, вооружённые до зубов, эти люди поднимались туда за необходимыми всем предметами - боеприпасами, аппаратурой, запчастями, топливом... Людей, которые отважились бы на это, были сотни. Тех, кто при этом умел вернуться назад живым - всего единицы, и были такие люди на вес золота, и ценились ещё больше, чем бывшие работники метрополитена. Самые разнообразные опасности ожидали там, сверху, дерзнувших подняться - от радиации до жутких, искорёженных ей созданий. Там, наверху, тоже была жизнь, но это уже не была жизнь в привычном человеческом понимании.
     Каждый сталкер - это человек-легенда, полубог, на которого восторженно смотрели и дети и взрослые. Когда дети рождаются в мире, в котором некуда и незачем больше плыть и лететь, и слова "лётчик" и "моряк" обрастают паутиной и постепенно теряют свой смысл, эти дети хотят стать сталкерами. Уходить, облачёнными в сверкающие доспехи, провожаемыми сотнями полных обожания и благоговения взглядов, наверх, к богам, сражаться с чудовищами, и возвращаясь сюда, под землю, нести людям топливо, боеприпасы - свет и огонь. Нести жизнь.
     Сталкером хотел стать и Артём, и друг его Женька, и Виталик-Заноза. И заставляя себя ползти вверх по устрашающе скрипящему эскалатору с обваливающимися ступенями, они представляли себя в защитных костюмах, с радиометрами, с здоровенными ручными пулемётами наперевес - как и положено настоящему сталкеру. Но не было у них ни радиометров, ни защиты, а вместо грозных армейских пулемётов - древняя двустволка, которая, может, и не стреляла вовсе...
     Довольно скоро подъём закончился, они были почти на поверхности. Была, на их удачу, ночь, иначе ослепнуть бы им неминуемо. Их глаза, привыкшие за долгие годы жизни под землёй к темноте и багровому свету костров и аварийных ламп, не выдержали бы такой нагрузки. Ослепшие и беспомощные, они вряд ли вернулись бы уже домой.
     ...Вестибюль Ботанического Сада был полуразрушен, половина крыши обрушилась, и сквозь неё был видно было удивительно чистое, тёмно-синее летнее небо, усеянное мириадами звёзд. Но, чёрт возьми, что такое звёздное небо для ребёнка, который не способен представить себе, что может не быть потолка над головой... Когда ты поднимаешь вверх взгляд, и он не упирается в бетонные перекрытия и прогнившие переплетения проводов и труб, нет, он теряется в тёмно-синей бездне, разверзшейся вдруг над твоей головой - что это за ощущение! А звёзды! Разве может человек, никогда не видевший звёзд, представить себе, что такое бесконечность, когда, наверное, и само понятие бесконечности появилось некогда у людей, вдохновлённых ночным небосводом! Миллионы сияющих огней, серебряные гвозди, вбитые в купол синего бархата... Они стояли три, пять, десять минут, не в силах вымолвить и слова, и они не сдвинулись бы с места и наверняка сварились бы заживо, если бы не раздался страшный, леденящий душу вой - и совсем близко. Опомнившись, они стремглав кинулись назад - к эскалатору, и понеслись вниз что было духу, совсем позабыв об осторожности и несколько раз чуть не сорвавшись вниз, на зубья шестерней, поддерживая и вытаскивая друг друга, и одолели обратный путь в минуту.
     Скатившись кубарем по последним десяти ступеням, потеряв по пути пресловутую двустволку, они тут же бросились к пульту управления барьером.
     Но - о дьявол! - ржавую железяку заклинило, и она не желала возвращаться на своё место. Перепуганные до полусмерти тем, что их будут преследовать по следу монстры с поверхности, они помчались к своим, к северному кордону. Но понимая, что они, наверное, натворили что-то очень плохое, открыв путь наверх, и даже не столько наверх, сколько вниз - в метро, к людям, они успели уговориться держать язык за зубами и никому из взрослых ни за что не говорить, что были на Ботаническом Саду и вылезали наверх. На кордоне они сказали, что ходили гулять в боковой туннель - на крыс охотиться, но потеряли ружьё, испугались и вернулись.
     Артёму, конечно, влетело тогда от отчима по первое число. Мягкое место долго саднило ещё после офицерского ремня, но Артём - молодец, держался, как пленный партизан и не выболтал их военную тайну. И товарищи его молчали. Им и поверили.
     Но вот теперь, вспоминая эту историю, Артём всё чаще и чаще задумывался, - не связано ли это их путешествие, а главное - открытый ими барьер - со той нечистью, которая штурмовала их кордоны последние несколько лет?
     Здороваясь по пути со встречными, и останавливаясь то тут, то там послушать новости, пожать руку приятелю, чмокнуть знакомую девушку, рассказать старшему поколению, как дела у отчима, Артём добрался наконец до своего дома. Внутри никого не было, и, не в силах бороться с усталостью, Артём решил, что отчима ждать не будет, а попробует выспаться - восьмичасовое дежурство могло свалить с ног кого угодно. Он скинул сапоги, снял куртку и лёг лицом в подушку. Сон не заставил себя ждать.
     Полог палатки приподнялся, и внутрь неслышно проскользнула массивная фигура, лица которой было не разглядеть, и только видно было, как зловеще отсвечивал гладкий череп в красном аварийном освещении. Послышался глухой голос: " Ну вот мы и встретились снова, приятель. Отчима твоего, я вижу, здесь нет. Не беда. Мы и его достанем. Рано или поздно. Не уйдёт. А пока чтотыпойдёшь со мной. Нам есть о чём поговорить. И о барьере на Ботаническом в том числе ". И Артём, леденея, узнал в говорившем своего недавнего знакомца из кордона, того, что представился Хантером. А тот уже приближался к нему, медленно, бесшумно, и лица всё не было видно, как-то странно падал свет... Артём хотел позвать на помощь, но могучая рука зажала ему рот, и была она холодной, как у трупа. Тут наконец ему удалось нащупать фонарь и включить его, и посветить человеку в лицо. И то, что он увидел, лишило его на миг сил и наполнило ужасом всё его существо: вместо человеческого лица, пусть грубого и сурового, перед ним маячила страшная чёрная морда с двумя огромными тёмными бессмысленными глазами без белков и отвёрстой пастью... Артём рванулся, отводя руку в сторону, вывернулся и метнулся к выходу из палатки. Вдруг погас свет, и на станции стало совсем темно, только где-то вдалеке видны были слабые отсветы костра, и Артём, не долго думая, рванулся туда, на свет. Упырь выскочил за ним, рыча: " Стой! Тебе некуда бежать! " И загрохотал страшный смех, постепенно перерастая в знакомый кладбищенский вой. А Артём бежал, не оборачиваясь, слыша за собой мерный топот тяжёлых сапог, не быстрый, размеренный, словно его преследователь знал, что спешить ему некуда, что всё равно Артём ему попадётся, рано или поздно... И вот, наконец, Артём подбегает к костру, и видит что спиной к нему сидит у костра человек, и он тормошит сидящего, и просит помочь... Но сидящий вдруг падает навзничь, и видно, что он давно мёртв и лицо его почему-то покрылось инеем. И Артём вдруг узнаёт в этом обмороженном человеке дядю Сашу, своего отчима...
     - Эй, Артём! Хорош спать! Ну-ка вставай давай! Ты уже семь часов кряду дрыхнешь... Вставай же, соня! Гостей принимать надо! - раздался голос Сухого.
     Артём сел в постели и обалдело уставился на него.
     - Ой, дядь Саш... Ты это... С тобой всё нормально? - спросил он наконец, после минутного хлопанья ресницами. С трудом он поборол в себе желание спросить, жив ли Сухой вообще, да и то только потому, что факт был налицо.
     - Да как видишь! Давай-давай, вставай, нечего валяться. Я вот тебя со своим другом познакомлю, - обещал Сухой.
     Рядом послышался знакомый глухой голос, и Артём покрылся испариной - вспомнился привидевшийся кошмар.
     - А, так вы уже знакомы? - удивился Сухой. - Ну, Артём, ты и шустрый!
     Наконец в палатку протиснул свой корпус и гость. Артём вздрогнул и вжался в стенку палатки: это был Хантер. Весь кошмар заново пронёсся перед глазами Артёма: пустые тёмные глаза, гроход тяжёлых сапог за спиной, окоченевший труп у костра...
     - Да. Познакомились уже, - выдавил Артём, нехотя протягивая руку гостю.
     Рука его оказалась горячей и сухой, и Артём потихоньку начал убеждать себя, что это был просто сон, и ничего плохого в этом человеке нет, просто воображение, распалённое страхами за восемь часов в кордоне, рисовало все эти ужасы...
     - Слушай, Артём! Сделай нам доброе дело! Вскипяти водички для чаю! Пробовал наш чай? Ух, ядрёное зелье! - подмигнул Сухой гостю.
     - Ознакомился уже. Хороший чай. На Кантемировской тоже вот чай делают. Пойло пойлом. А у вас - совсем другое дело. Хороший чай, - заключил Хантер.
     Ї Артём пошёл к за водой, и к общему костру - чайник кипятить (в палатках огонь разводить строго воспрещалось - так выгорело уже несколько станций) и по дороге думал, что Кантемировская - это же совсем другой конец метро, до туда чёрт знает сколько идти, и столько пересадок, переходов, через столько станций пробраться как-то надо, где-то обманом, где-то с боем, где-то благодаря связям... А этот так небрежно говорит: "На Кантемировской тоже вот...". Да, что и говорить, интересный персонаж, хотя и страшноват... А ручища какая - как тисками давит, а ведь Артём тоже не слабак, и не прочь при случае померяться силой при рукопожатии - кто кого пережмёт.
     Вскипятив чайник, он вернулся в палатку. Хантер уже скинул свой плащ, и под ним обнаружилась чёрная водолазка с горлом, плотно обтягивающая мощную шею и бугристое могучее тело, заправленная в перетянутые офицерским ремнём военные штаны с множеством карманов. Под мышкой, в наплечной кобуре свисал воронёный пистолет чудовищных размеров. Только тщательно приглядевшись, Артём понял , что это - ТТ, с привинченным к нему длинным глушителем, и ещё с каким-то приспособлением сверху, по всей видимости, лазерным прицелом. Стоить такой монстр должен был целое состояние. И ведь оружие, сразу подметил Артём, непростое, не для самообороны, это уж точно. И тут вспомнилось ему, что когда Хантер представлялся ему, он к своему имени добавил: "Охотник".
     - Ну Артём, чаю гостю наливай! Да садись ты, садись! Рассказывай! - шумел Сухой. - Чёрт ведь знает, сколько тебя не видел!
     - О себе я потом. Ничего интересного. Вот у вас, я слышал, странные вещи творятся. Нежить какая-то лезет. С севера. Послушал сегодня баек, пока в дозоре стояли. Что это, Чингачгук? - в своей манере, короткими, словно рублёными фразами, спросил Хантер, почему-то называя Сухого индейским именем из детских книжек.
     - Это наша смерть, Хантер. Это наша смерть будущая ползёт. Судьба наша подползает. Вот что это такое, - внезапно помрачнев, ответил Сухой.
     - Почему же смерть? Я слышал, вы очень их хорошо давите. Они же безоружные. Но что это? Откуда и кто они? Я никогда не слышал о таком на других станциях, Чингачгук. Никогда. А это значит - такого больше нигде нет. Я хочу знать, что это. Я чую очень большую опасность. Я хочу знать степень опасности. Я хочу знать её природу. Поэтому я здесь. Теперь ты догадываешься, почему я здесь, зачем я пришёл?
     - Опасность должна быть ликвидирована, да, Охотник? Ковбой... Но может ли опасность быть ликвидирована - вот в чём вопрос, - грустно усмехнулся Сухой. - Вот в чём загвоздка. Тут всё сложнее, чем тебе кажется. Намного сложнее. Это не просто зомби, мертвяки ходячие, из кино - ты ведь помнишь кино, Хантер, там всё было просто - заряжаешь серебряными пулями рЭвольвЭр, - упирая на "Э", иронично продолжал он, - Бах-бах - и силы зла повержены... Но тут что-то другое... Что-то страшное... А ведь меня трудно напугать, Хантер, и ты сам это знаешь...
     - Ты паникуешь? - удивлённо спросил Хантер.
     - Их главное оружие - ужас. Люди еле выдерживают на своих позициях. Люди лежат с оружием, с автоматами, с пулемётами, на них идут безоружные - и эти люди, зная, что за ними и качественное и количественное превосходство, чуть не бегут, с ума сходят от ужаса - и некоторые уже сошли, по секрету тебе скажу. В штаны ходят от страха, как дети - а ведь здоровые мужики... И это не просто страх, Хантер! - Сухой понизил голос. Это... Не знаю даже как и объяснить-то тебе толком... Это они нагнетают, и с каждым разом всё сильнее... Как-то они на голову действуют... И мне кажется - сознательно. И издалека их уже чувствовать начинаешь - через уши, через ноздри - всё сильнее ощущаешь их присутствие - и ощущение это всё нарастает, гнусное такое беспокойство, что ли, и поджилки трястись начинают - а ещё и не слышно ничего, и не видно, но ты уже знаешь, что они где-то близко, идут... Идут... И тут этот вой их раздаётся - просто хоть беги... А подойдут поближе - трясти начинает... И долго видится ещё потом, как они с открытыми глазами на прожектор идут....
     Артём вздрогнул. Оказывается, кошмары мучали не только его. Раньше он на эту тему старался ни с кем не говорить - боялся, что сочтут его за труса или за ненормального, неврастеника.
     - Психику расшатывают, гады! - продолжал Сухой. - И знаешь, словно они на твою волну как-то настраиваются - и в следующий раз ты их ещё лучше чуешь, ещё больше боишься. И пойми! - горячо закончил он, - это не просто страх... Я знаю.
     Он замолчал. Хантер сидел неподвижно, внимательно изучая его глазами и, очевидно, обдумывая услышанное. Потом он отхлебнул горячей настойки и проговорил медленно и тихо:
     - Это угроза всему, Сухой. Всему этому загаженному метро, а не только вашей станции.
     Сухой молчал, словно борясь с собой и не желая отвечать, но тут его словно прорвало:
     - Всему метро, говоришь? Да нет, не только метро... Всему нашему прогрессивному человечеству, которое, мать его, доигралось-таки со своим прогрессом. Пора платить! Борьба видов, Охотник. Борьба видов. И эти чёрные - не нечисть, Охотник, и никакие это не упыри. Это - хомо новус. Следующая ступень эволюции. Лучше нас приспособленная к окружающей среде. Будущее за ними, Охотник! Может, сапиенсы ещё и погниют пару десятков, да даже и с полсотни лет в этих чёртовых норах, которые они с