становились. Он снова упёрся лбом в решётку и тупо рассматривал повязку на рукаве тюремщика. Трёхконечная свастика. Странный символ. Похожий то ли на звезду, то ли искалеченного паука.
     - Почему три конца? - спросил он. - Почему три?
     Но пришлось ещё кивать головой, указывая на повязку, пока охранники поняли, что он имеет ввиду и соблаговолили объяснить.
     - А сколько тебе надо? - возмутился тот, с собакой. - Сколько станций, столько и концов, идиот. Символ единства. Погоди, до Полиса доберёмся, четвёртый добавим.
     - Да какие станции! - вмешался второй. - Это ж древний исконно славянский знак! Называется - солнцеворот! Это уже фрицы потом у нас переняли! Станции, дурья башка!
     - Но солнца ведь больше нет...- выдавил Артём, чувствуя, как перед глазами снова встаёт мутная пелена, смысл услышанного ускользает, и он отходит во мглу.
     - Всё, крыша съехала, - удовлетворённо определил собачник. - Пойдём, Сень, ещё с кем другим покалякаем.
     Он не знал, сколько времени прошло, пока он был в этом странном забытьи, лишённом мыслей и видений, лишь изредка дававшем проскользнуть каким-то смутным образам, напитанном вкусом и запахом крови, иссушённом и иссушающим. Как бы то ни было, он был рад, что тело его сжалилось над его рассудком, убило все мысли и тем самым освободило разум от саморазъедания и тоски.
     - Э, братишка! - тряс его за плечо сосед по камере. - Нэ спи, уже долго спишь! Уже чэтыре час почти!
     Артём трудно, словно к ногам была привязана чугунная гиря, пытался всплыть на поверхность из бездны, в которую погрузилось его сознание. Реальность возвращалась не сразу, она медленно вырисовывалась, как проступают нечёткие очертания на негативе, опущенном в раствор.
     - Сколько? - прохрипел он.
     - Чэтыре часа бэз дэсяти,- повторил черноглазый.
     Без десяти четыре... Наверное, минут через сорок за ним уже придут. И через час десять минут... Час и десять минут. Час и девять минут. Час и восемь. И семь.
     - Тэбя как зват? - спросил сосед.
     - Артём.
     - А мэня - Руслан. Моего брат Ахмед звали, его сразу расстрэляли. А со мной нэ знают, что дэлат. Имя - русское, ошибится нэ хотят, - черноглазый был рад, что наконец удалось завязать разговор.
     - Откуда ты?
     Артёму не было это интересно, но болтовня небритого соседа помогала ему заполнять голову, не надо было ни о чём думать. Не надо было думать о ВДНХ. Не надо было думать о миссии, которую ему дали. Не надо думать о том, что произойдёт с метро. Не надо. Не надо!
     - Я сам с Киевской, знаэш, где это? Ми называем - солнечная Киевская... - белозубо улыбнулся Руслан. - Там много наших, всэ почти... У меня там жена остался, дэти - трое. У старшэго шэст пальцев на руках! - гордо добавил он.
     ...Пить. Не стакан, хотя бы глоток. Пусть тёплой, он был согласен и на тёплую. Пусть нефильтрованную. Любую. Глоток. И забыться опять, пока не придут за ним конвоиры. Что бы опять стало пусто и ничто не тревожило. Чтобы не крутилась, не зудела, не звенела мысль, что он ошибся. Что он не имел права. Что он должен был уйти. Должен идти дальше. Отвернуться. Заткнуть уши. Перебраться с Пушкинской - на Чеховскую. И оттуда - один перегон. Так просто. Всего один, и всё сделано, задание выполнено. Он жив.
     Пить. Руки так затекли, что он их совсем не чувствовал.
     Насколько проще умирать тем, кто во что-нибудь верит! Тем, кто убеждён, что смерть - это не конец всего. Тем, в глазах которых мир чётко разделяется на белое и чёрное, кто точно знает, что надо делать, и почему, кто несёт в руке факел идеи, веры, и в его свете всё выглядит просто и понятно. Тем, кто ни в чём не сомневается, ни в чём не раскаивается. Они умирают легко. Они умирают с улыбкой.
     - Раншэ фрукты вот такие были! А какие цвэты красивые! Я дэвушкам дарил - бэсплатно, а они мне улыбалис, - доносилось до него, но эти слова больше не могли отвлечь его.
     Из глубины зала послышались шаги, шло несколько человек, и сердце у Артёма сжалось, превратилось в маленький, беспокойно мечущийся комок. За ним? Как скоро! Он думал, сорок минут будут тянуться много дольше... Или обманул чёртов сосед, со зла сказал, что больше времени остаётся, хотел надежду дать? Нет, это уж...
     Прямо перед его глазами остановились три пары сапог. Двое в пятнистых военных штанах, один в чёрном. Заскрежетал замок, и Артём еле удержался, чтобы не упасть вперёд, вслед за отошедшей решёткой.
     - Поднимите его, - раздался дребезжащий голос.
     Его тут же подхватили под мышки и он взмыл к самому потолку.
     - Нэ пуха нэ пера! - пожелал ему напоследок Руслан.
     Два автоматчика, не те, что разговаривали с ним, другие, но такие же безликие, третий - затянутый в чёрную форму и в маленьком берете, с жёсткими усиками и водянистыми голубыми глазами.
     - За мной, - приказал старший, и Артёма поволокли от клетки к противоположному концу платформы.
     Он собирался идти сам, так не хотелось, чтобы его тащили, словно безвольную куклу... если уж расставаться с жизнью, так достойно. Но ноги не слушались его, подгибались, он только и мог, что неклюже загребать ими пол, тормозя движение, и усатый в чёрной униформе строго посмотрел на него.
     Клетки шли не до самого конца зала. Их ряд обрывался чуть дальше середины, где в выдолбленные вниз проходы уходили ленты эскалаторов. Там, в глубине, горели факелы, и по потолку гуляли зловещие багровые отсветы, а снизу долетали крики, полные боли. У Артёма промелькнула мысль о преисподней, и он даже почувствовал облегчение, когда его провели мимо. Из последней камеры кто-то незнакомый крикнул ему: "Прощай, товарищ!", но он не обратил на того внимания. Перед глазами у него маячил стакан воды.
     У противоположной стены находилась вахта, стоял грубо сколоченный стол с парой стульев и висел подсвеченный знак, запрещающий чёрных. Виселицы нигде не было заметно, и у Артёма на секунду мелькнула безумная надежда, что его просто хотели припугнуть, и на самом деле его ведут не вешать, а подведут сейчас к краю станции, так чтобы другим заключённым не было видно, и отпустят.
     Усатый, шедший впереди, завернул в последнюю арку, к путям, и Артём поверил в свою спасительную фантазию ещё крепче.
     ...На рельсах стояла небольшая дощатая платформа на колёсах, устроенная таким образом, что пол её был вровень с полом станции. На ней, проверяя скольжение петли, свисавшей с ввинченного в потолок крюка, стоял кряжистый человек в пятнистой форме. От остальных его отличали только засученные рукава, обнажавшие короткие мощные предплечья, и вязаная шапка с прорезями, натянутая на голову.
     - Всё готово? - продребезжал чёрный мундир, и тот кивнул ему.
     - Не люблю я эту конструкцию, - сообщил он чёрному. - Почему нельзя было старой доброй табуреточкой? Там - рраз! - стукнул он себя кулаком по ладони, - позвоночки хрусь! - и клиент готов. А эта штука... Пока он задохнется, сколько ещё кочевряжиться здесь будет, как червяк на крючке. А потом, когда они задыхаются, это ж сколько убирать-то за ними! Там ведь и кишечник сдаёт, и...
     - Прекратить! - оборвал его чёрный, отвёл в сторону и там яростно что-то зашипел.
     Как только их начальник отошёл, солдаты немедленно вернулись к прерванному разговору:
     - Ну и чё? - нетерпеливо спросил левый.
     - Ну дык вот, - громко зашептал правый, - прижал я её к колонне, она так и обмякла, и говорит мне...- но не успел досказать, потому что усатый уже вернулся.
     - ...не смотря на то, что русский, посягнул! Предатель, отступник, вырожденец, а предатели должны мучительно! - внушал он напоследок палачу.
     Развязав руки, которые совсем ничего не чувствовали, с Артёма сняли куртку и свитер, так что он остался в одной грязной майке. Потом сорвали с шеи гильзу, данную ему Хантером.
     - Талисман? - поинтересовался палач. - Вот я тебе в карман его положу, может, ещё пригодится, - голос у него был совсем незлой, и рокотал как-то успокаивающе.
     Потом руки опять стянули сзади, и Артёма протолкнули на эшафот. Солдаты остались на платформе, они были не нужны, он не смог бы убежать, все силы уходили на то, чтобы устоять на ногах, пока палач надевал ему на шею и прилаживал петлю. Устоять, не упасть, молчать. Пить. Вот всё, что занимало сейчас его мысли. Воды. Воды!
     - Воды...- прохрипел он.
     - Воды? - огорчённо всплеснул руками палач. - Да где ж я тебе воды сейчас достану? Нельзя, голубчик, мы с тобой и так уже от графика отстаём, ты уж потерпи немножко.
     Он грузно спрыгнул на пути, и, поплевав на руки, взялся за верёвку, привязанную к эшафоту. Солдаты вытянулись во фрунт, а их командир принял значительный и даже несколько торжественный вид.
     - Как вражеского шпиона, гнусно предавшего свой народ, отступившего...- начал чёрный.
     У Артёма в голове бешено завертелся хоровод оборванных мыслей и образов, подождите, ещё рано, я ещё не успел, мне надо, потом встало перед глазами суровое лицо Хантера и растворилось тут же в багровом полумраке станции, глянули ласково глаза Сухого и погасли. Михаил Порфирьевич... "Ты умрёшь"... чёрные... они же не должны.. Постойте! - и надо всем этим, перебивая воспоминания, слова, желания, окутывая их душным густым маревом, висела жажда. Пить...
     - ...выродка, порочащего свою нацию...- всё бубнил тот.
     Тут из туннеля раздались крики и грянула пулемётная очередь, потом раздался громкий хлопок и всё стихло. Солдаты стащили автоматы, чёрный беспокойно завертелся, и поскорее подытожил:
     - К смертной казни. Давай! - и махнул рукой.
     Палач крякнул и потянул за верёвку, упираясь ногами в шпалы. Доски поехали у Артёма под ногами, и он ещё попытался перебирать ими так, чтобы оставаться на эшафоте, но тот отодвигался всё дальше, удерживаться было всё труднее, верёвка врезалась в шею, и тащила его назад, к смерти, а он не хотел, он так не хотел.... А потом пол выскользнул из-под него, и он всем своим весом затянул петлю. Она сдавила, пережала дыхательные пути, из горла вырвался булькающий хрип, зрение сразу утратило фокус, внутри у него всё скрутило, каждая клеточка тела молила о глотке воздуха, но вдохнуть было никак нельзя, и тело само собой начало извиваться, бесcмысленно, судорожно, а внизу живота почувствовалась противная щекочущая слабость.
     В этот момент станцию внезапно заволокло ядовитым жёлтым дымом, выстрелы загрохотали совсем рядом, и тут его сознание погасло.
     - Ї Эй, висельник! Давай-давай, нечего притворяться! Пульс у тебя прощупывается, так что не симулировать! - и ему хорошенько вмазали по щеке, приводя в чувство.
     - Я отказываюсь делать ему искусственное дыхание ещё раз! - сказал кто-то другой.
     На этот раз он был полностью уверен, что это - сон, может, секундное забытье перед концом. Смерть была так близко, и её железная хватка на его горле ощущалась всё так же ясно, как и в тот момент, когда ноги его потеряли опору и повисли высоко над рельсами.
     - Хватит жмуриться, успеешь ещё! - настаивал первый голос. - На этот раз достали тебя из петли, так наслаждался бы жизнью, а он мордой в пол валяется!
     Сильно трясло. Артём робко открыл глаз, и тут же закрыл, решив, что всё-таки, наверное, пришлось преждевременно скончаться, и загробная жизнь уже началась. Над ним склонилось существо, несколько похожее на человека, но такого необычного, что в пору было припомнить выкладки Хана насчёт того, куда попадает душа, отделившись от бренного тела. Кожа его была матово-жёлтого цвета, это было видно даже в свете фонаря, а вместо глаз были узкие щёлки, словно скульптор резал по дереву и закончил почти всё лицо, а глаза только наметил и забыл снять потом нужную стружку, чтобы они распахнулись и посмотрели на мир. Лицо было круглое, скуластое, Артёму такого ещё никогда видеть не приходилось.
     - Нет, так дело не пойдёт, - решительно заявили сверху и в лицо ему брызнула вода.
     Артём судорожно сглотнул и потянувшись, ухватился за руки с бутылкой. Сначала он надолго прильнул к горлышку, и только после этого приподнялся и осмотрелся по сторонам.
     Он с головокружительной скоростью нёсся по тёмному туннелю, лёжа на довольно длинной - не меньше двух метров - дрезине. В воздух витал лёгкий приятный аромат гари, и Артём удивлённо подумал, уж не на бензиновой ли тяге она. Кроме него, на дрезине было ещё четыре человека и большая бурая с чёрными подпалинами собака. Один из них был тот, что бил Артёма по щекам, другой был бородатым мужиком в шапке-ушанке с нашитой красной звездой и в ватнике, за спиной у него болтался длинный автомат, вроде той "мотыги", что была у Артёма раньше, только под стволом был ещё и привинчен штык-нож. Третий - здоровенный детина, лица которого Артём сначала не разглядел, а потом чуть не выпрыгнул со страху на пути: кожа у того была очень тёмная, и только приглядевшись, он попробовал успокоиться: это был не чёрный, оттенок кожи совсем не тот, да и в-общем-то нормальное человеческое лицо, только вывернуты немного губы да сплющен, как у боксёра, нос. Последний из них был относительно обычной наружности, но красивым мужественным лицом и волевым подбородком чем-то напомнил Артёму рисунок на Пушкинской. Он был одет в шикарную кожанку, перехваченную широким ремнём с двойным рядом дырочек и офицерской портупеей, а с пояса свисала внушительных размеров кобура. На корме весело поблёскивал пулемёт Дегтярёва, и развевался лихо красный флаг. Когда на него случайно упал луч фонаря, стало видно, что это - не совсем знамя, вернее - вовсе никакое не знамя, а оборванный по краям лоскут с изображением чьего-то чёрно-красного бородатого лица. Всё вместе это было намного больше похоже на кошмарный бред, чем привидевшееся ему до этого чудесное спасение и Хантер, который безжалостно вырезал всю Пушкинскую.
     - Очнулся! - радостно воскликнул узкоглазый. - Ну, висельник, отвечай, за что тебя?
     Он говорил совершенно без акцента, его произношение ничем не отличалось от выговора Артёма или Сухого. Это было очень странно - слышать чистую русскую речь от такого необычного создания. Артём не мог отделаться от ощущения, что это какой-то фарс, и узкоглазый просто открывает рот, а говорит за него бородатый мужик или мужчина в кожанке.
     - Офицера их... застрелил,- нехотя признался он.
     - Вот это ты молодец! Это - по-нашенски! Так их! - восторженно одобрил его тот, и здоровый темнокожий парень, сидевший спереди, обернулся на Артёма и уважительно приподнял брови. Артёму подумалось, что уж этот-то точно коверкает слова.
     - Значит, мы не зря такой бардак устроили, - широко улыбнулся он, и тоже безупречно произнёс, так что Артём вконец запутался, и не знал уже, что думать.
     - Как звать-то, герой? - глянул на него и кожаный красавец, и Артём представился.
     - Я - товарищ Русаков. Это вот - товарищ Банзай, - указал он на узкоглазого. - Это - товарищ Максим, - и темнокожий опять осклабился, - а это - товарищ Фёдор.
     До собаки дело дошло в последнюю очередь. Артём бы ничуть не удивился, если её тоже представили бы товарищем. Но собака звалась просто - Карацюпа. Он по очереди пожал сильную сухую руку товарища Русакова, узкую крепкую ладонь товарища Банзая, чёрную лопату товарища Максима и мясистую кисть товарища Фёдора, честно стараясь запомнить все эти имена, особенно труднопроизносимое "Карацюпа". Впрочем, вскоре выяснилось, что называли они все друг друга не совсем так. К главному обращались "товарищ комиссар", темнокожего называли через раз то Максимкой, то Лумумбой, узкоглазого - просто - Банзай, а бородатого в ушанке - дядя Фёдор.
     - Добро пожаловать в Первую Интернациональную Красную Боевую имени товарища Эрнесто Че Гевары Бригаду Московского Метрополитена! - торжественно заключил товарищ Русаков.
     Артём поблагодарил его и примолк, озираясь по сторонам. Название было очень длинным, конец его вообще слипся во что-то невнятное, красный цвет на него с некоторых пор действовал, как на быка, а слово "бригада" вызывало неприятные ассоциации с Женькиными рассказами о бандитском беспределе где-то на Шаболовской. Больше всего его интриговала физиономия на трепещущем на ветру полотне, и он стеснительно поинтересовался:
     - А это кто у вас на флаге? - в самый последний момент чуть не ляпнув "тряпочка" вместо гордого слова "флаг".
     - А это, брат, и есть Че Гевара, - пояснил ему Банзай.
     - Какая чегевара? - не понял Артём, но по налившимся кровью глазам товарища Русакова, и издевательской усмешке Максимки сообразил, что сглупил.
     - Товарищ. Эрнесто. Че. Гевара, - членораздельно объяснил комиссар. - Великий. Кубинский. Революционер.
     Сейчас всё было намного разборчивей, и хотя понятнее не стало, Артём предпочёл восторженно округлить глаза и промолчать. В конце-концов, эти люди спасли ему жизнь, и злить их сейчас своей неграмотностью было бы невежливо.
     Рёбра туннельных спаек мелькали просто фантастически быстро, и за время разговора они успели уже промчаться мимо одной полупустой станции, и остановились в полутьме туннеля позади неё, где в сторону уходил тупиковый отросток.
     - Посмотрим, решится ли фашистская гадина нас преследовать, - определил товарищ Русаков.
     Теперь надо было перешёптываться очень тихо, потому что товарищи Русаков и Карацюпа внимательно прислушивались к звукам, доносящимся из глубины.
     - Почему вы это сделали?.. Меня... отбили? - пытаясь подобрать правильное слово, спросил Артём.
     - Плановая вылазка. Поступила информация, - загадочно улыбаясь, объяснил Банзай.
     - Обо мне? - с надеждой спросил Артём, которому после слов Хана о его особой миссии захотелось верить в собственную исключительность.
     - Нет, вообще, - Банзай сделал рукой неопределённый жест. - Что планируются зверства. Товарищ комиссар решил: предотвратить. Кроме того, у нас задача такая - трепать этих сволочей постоянно.
     - У них с этой стороны заграждений нет, даже фонаря сильного - и то, только заставы простые с кострами, - добавил Максимка. Ну, мы прямо по ним и проехали. Жалко, пришлось пулемёт пользовать. А потом - шашку дымовую, сами в противогазы, тебя сняли вот, эсэсовца этого доморощенного - революционным трибуналом, и обратно.
     Дядя Фёдор, молчавший и покуривавший из кулака какую-то дрянь, от дыма которой начинали слезиться глаза, веско произнёс вдруг:
     - Да, малой, хорошо они тебя оприходовали. Хошь спиртяшки? - и достав из стоявшего на полу железного ящика полупустую бутыль с мутной жижей, взболтал её и протянул Артёму.
     Ему понадобилось немало храбрости, чтобы сделать глоток. Внутри словно прошлись наждаком, но тиски, в которых он был зажат последние сутки, немного ослабли.
     - Так вы... красные? - осторожно спросил он.
     - Мы, брат, коммунисты! Революционеры! - сказал гордо Банзай.
     - С Красной Линии? - гнул своё Артём.
     - Нет, сами по себе, - как-то неуверенно ответил тот, и поспешил добавить, - это тебе товарищ комиссар объяснит, он у нас по части идеологии.
     Товарищ Русаков, вернувшийся спустя некоторое время, сообщил:
     - Всё тихо, - и его красивое мужественное лицо излучало спокойствие. - Можем устроить привал.
     Костёр развести было не из чего, маленький чайник повесили над спиртовкой, поровну разделили кусок холодного свиного окорока. Питались революционеры подозрительно хорошо.
     - Нет, товарищ Артём, мы не с Красной Линии, - твёрдо заявил товарищ Русаков, когда Банзай пересказал ему вопрос. - Товарищ Москвин занял сталинскую позицию, отказавшись от всеметрополитенной революции, официально открестившись от Интерстационала и прекратив поддерживать революционную деятельность. Он ренегат и соглашатель. Мы с же с товарищами придерживаемся скорее троцкистской линии. Можно ещё провести параллель с Кастро и Че Геварой. Поэтому он на нашем боевом знамени, - и он широким жестом указал на уныло повисший лоскут. Мы остались верны революционной идее, в отличие от коллаборациониста товарища Москвина. Мы с товарищами осуждаем его линию.
     - Ага, а кто тебе горючее даёт? - некстати ввернул дядя Фёдор, попыхивая своей самокруткой.
     Товарищ Русаков вспыхнул и уни