Дмитрий ГЛУХОВСКИЙ
   МЕТРО



Анонс

     "Когда-то давно Московское метро замышлялось как гигантское бомбоубежище, способное спасти десятки тысяч жизней. Мир стоял на пороге гибели, но тогда ее удалось отсрочить. Дорога, по которой идет человечество, въется, как спираль, и одажды оно снова окажется на краю пропасти. Когда мир будет рушиться, метро окажется последним пристанищем человека перед тем, как оно канет в ничто."

     Уважаемые пассажиры, москвичи и гости столицы! Пользуясь метрополитеном, помните: Московский Метрополитен - транспортное мероприятие, связанное с повышенной опасностью.

Глава 1

     - Кто это там? Эй, Артём! Глянь-ка!
     Артём нехотя поднялся со своего места у костра и, перетягивая со спины на грудь автомат, двинулся во тьму. Стоя на самом краю освещённого пространства, он демонстративно, как можно громче и внушительней, щёлкнул затвором и хрипло крикнул:
     - Стоять! Пароль!
     Из темноты, откуда минуту назад раздавался странный шорох и глухое бормотание, послышались спешные, дробные шаги. Кто-то отступал вглубь туннеля, напуганный хриплым Артёмовым голосом и бряцанием оружия. Артём спешно вернулся к костру и бросил Петру Андреевичу:
     - Да нет, не показалось. Не назвался, удрал.
     - Эх ты, раззява! Тебе же было сказано: не отзываются - сразу стрелять! Откуда ж тебе знать, кто это был? Может, это чёрные подбираются!
     - Нет... Я думаю, это вообще не человек был... Звуки очень странные... Да и шаги у него не человеческие были. Что же я, человеческих шагов не узнаю? А потом, если бы это чёрные были, так разве они хоть раз вот так убежали? Вы же сами знаете, Пётр Андреич - все последние разы чёрные сразу вперёд бросались - и на дозор нападали с голыми руками, и на пулемёт шли в полный рост. А этот удрал сразу... Какая-то трусливая тварь.
     - Ладно, Артём! Больно ты умный! Есть у тебя инструкция - и действуй по инструкции, а не рассуждай. Может, это лазутчик был. Увидел, что нас здесь мало - и, превосходящими силами... Может, нас сейчас здесь прихлопнут за милую душу, ножом по горлу, и станцию всю вырежут, вон как с Полежаевской вышло, а всё потому, что ты вовремя не срезал гада... Смотри у меня! В следующий раз по туннелю за ними бегать заставлю!
     Артём поёжился, представляя себе туннель за пятисотым метром и то, что туда однажды придётся идти. Это было действительно страшно. За пятисотый метр на север не отваживался ходить никто. Патрули доезжали до трёхсотого и, осветив пограничный столб прожектором со своей дрезины и убедившись, что никакая дрянь не перепозла за него, торопливо возвращались. Разведчики, здоровые прожжённые мужики, бывшие морские пехотинцы, и те останавливались на четырёхсот восьмидесятом, прятали горящие сигареты в ладонях и замирали, прильнув к приборам ночного видения. А потом медленно, тихо отходили назад, не спуская глаз с туннеля и ни в коем случае не оборачиваясь к нему спиной.
     Дозор, в котором они были, стоял на двухсот пятидесятом метре, в пятидесяти метрах от пограничного столба. Но граница проверялась раз в день, и проверка уже закончилась несколько часов назад, и теперь их дозор был самым крайним, а за те часы, которые прошли со времени последней проверки, все твари, которых патруль мог спугнуть, наверняка снова начали подползать. Тянуло их как-то на огонёк, поближе к людям...
     Артём уселся на своё прежнее место и спросил:
     - А что там с Полежаевской случилось?
     И хотя он уже знал эту леденящую кровь историю, ему рассказывали её уже челноки на станции, но его тянуло послушать её ещё раз, как неудержимо тянет детей на страшные байки о безголовых мутантах и упырях, похищающих младенцев.
     - С Полежаевской? А ты не слышал? Странная история с ними вышла. Странная и страшная. Сначала у них разведчики стали пропадать. Уходили в туннели и не возвращались. У них, правда, салаги разведчики, не то что наши, но у них ведь и станция поменьше, и народу там меньше живёт... Жило. Так вот, стали, значит, у них пропадать разведчики. Один отряд ушёл - и нет его. Сначала они думали, что он задерживается, а у них там ещё туннель петляет, ну совсем как у нас (Артёму стало не по себе при этих словах), и ни дозорам, ни тем более со станции, ничего не видно, сколько не свети. Так их нет и нет, полчаса их нет, час их нет, два их нет. Казалось бы, ну уж где там пропасть, - всего ведь на километр уходили, им ведь и запретили дальше идти, да они и сами не дураки... Вообщем, так их и не дождались, послали усиленный дозор их искать, ну те их искали-искали, кричали-кричали, но всё зря. Нету. Пропали. И ладно ещё, что никто не видел, что с ними случилось. Плохо ведь что - слышно ничего не было... Ни звука. И следов никаких.
     Артём уже начал жалеть, что попросил Петра Андреича рассказать о Полежаевской. Пётр Андреич то ли был более осведомлён, то ли сам выдумывал, только рассказывал он такие подробности, какие и не снились челнокам, уж на что те были и мастера и любители рассказать байку и сообщить последние новости. И от подробностей этих мороз шёл по коже, и совсем уж неуютно становилось даже у костра, и любые, даже совсем безобидные шорохи из туннеля будоражили воображение.
     - Ну так вот. Ну, стрельбы слышно не было, те и решили, что разведчики, наверное, ушли от них - недовольны, может, чем-то были, ну и сбежали. Ну и шут с ними. Хотят лёгкой жизни, хотят со всяким отребьем мотаться, с анархистами всякими, пусть себе мотаются. Так и решили. Так им проще было думать. Спокойнее. А через неделю ещё одна разведгруппа пропала. Те вообще не должны были за семьсот метров заходить. И опять та же история. Ни звука, ни следа. Как в воду канули. Тут у них на станции уже забеспокоились. Это уже непорядок - когда за неделю два отряда исчезают. С этим уже надо что-то делать. Меры, значит, принимать. Ну, они выставили на трёхсотом метре кордон. Мешков с песком натаскали, пулемёт установили, прожектор, по всем правилам фортификации. Послали на Беговую гонца - у них там с Беговой и с 1905 года конфедерация, раньше Октябрьское Поле тоже было с ними, но потом там что-то случилось, никто не знает точно, что, авария какая-то, и жить там стало нельзя, и с него все разбежались, ну да это неважно. Послали они на Беговую гонца - предупредить, что что-то неладное творится, и о помощи в случае чего попросить. И не успел первый гонец до Беговой добраться, дня не прошло - они ещё ответ обдумывали - как прибегает второй, весь в мыле, и рассказывает, что усиленный кордон их весь погиб, ни единого выстрела не сделав. Всех перерезали. И словно во сне зарезали - вот что страшно-то! А ведь они и не смогли бы заснуть после всего страха, не говоря уж о приказах и инструкциях. Тут на Беговой поняли, что если уж сейчас ничего не сделать - скоро та же петрушка и у них начнётся. Снарядили ударный отряд - около сотни человек, пулемёты, гранатомёты, профессионалы, ветераны... У них, конечно, заняло это времени порядком. Дня полтора. Гонцов они пока обратно отослали, с обещанием помочь. И через полтора дня отправили этот отряд на помощь. А когда отряд вошёл на Полежаевскую, там уже ни одной живой души не было. И тел не было, только кровь повсюду. Вот так вот. И чёрт знает, кто это сделал. Я вот не верю, что люди такое во
обще сделать могут.
     - А с Беговой что стало? - не своим голосом спросил Артём.
     - Ничего с ними не стало. Увидели, что такое дело, и взорвали туннель между Полежаевской и Беговой. Там такой завал, я слышал, метров сорок засыпано, без техники не разгребёшь, да и с техникой-то, пожалуй, не очень, а где её возьмёшь, технику? Она уже лет пятнадцать как сгнила напрочь, техника-то...
     Пётр Андреич замолчал, глядя в огонь. Артём кашлянул негромко и признался:
     - Да... Надо, конечно, было стрелять... Дурака я свалял.
     С юга, со стороны станции, послышался крик:
     - Эй там, на двести пятидесятом! У вас всё в порядке?
     Пётр Андреич сложил руки рупором и прокричал в ответ:
     - Подойдите поближе! Дело есть!
     Из туннеля, от станции, светя карманными фонарями, к ним приближались три фигуры, наверное, дозорные со сто пятидесятого метра. Подойдя к костру, они потушили фонари, и присели рядом.
     - Здорово, Пётр! Это ты сегодня здесь? А я думаю, - кого сегодня на двести пятидесятый поставили? - поздоровался их старший, выбивая из пачки папиросу.
     - Слушай, Андрюха! У меня парень видел здесь кого-то. Но выстрелить не успел... В туннель отошло. Говорит, на человека похоже не было.
     - На человека не похоже? А как выглядит-то? - обратился тот к Артёму.
     - Да я и не видел... Я только спросил пароль, и оно сразу обратно бросилось, на север. Но шаги не человеческие были - лёгкие какие-то, и очень частые - как будто у него не две ноги, а четыре...
     - Или три! - подмигнул Андрей Артёму, делая страшное лицо. Артём поперхнулся, вспомнив истории о трёхногих людях с Филёвской линии, где часть станций лежала на поверхности, и туннель шёл совсем неглубоко, так что защиты от радиации не было почти никакой. Оттуда и расползалась по всему метро всякая трёхногая, двухголовая и прочая дрянь.
     Андрей затянулся папиросой и сказал своим:
     - Ладно, ребята, если мы уже пришли, то почему бы здесь не посидеть? К тому же, если у них тут опять трёхногие полезут - поможем. Эй, Артём! Чайник есть у вас?
     Пётр Андреич встал сам, налил в битый и закопченный чайник воды из канистры и повесил его над огнём. Через пару минут чайник загудел, закипая, и от этого звука, такого домашнего и уютного, Артёму стало теплее и спокойнее. Он оглядел сидящих вокруг костра людей - все крепкие, закалённые непростой здешней жизнью, надёжные люди. Этим людям можно было верить, на них можно было положиться. Их станция всегда слыла одной из самых благополучных на всей линии, - и всё благодаря тем людям, которые тут подобрались. И всех их связывали тёплые, почти братские отношения.
     Артёму было двадцать четыре, и родился он ещё там, сверху, и был он ещё не такой худой и бесцветный, как все родившиеся в метро, не осмеливавшие ся никогда показываться наверх, боясь не столько радиации, сколько испепеляющих и и губительных для подземной фауны солнечных лучей. Правда, Артём и сам в сознательном возрасте бывал наверху всего раз, и только на мгновенье - радиационный фон там был такой, что чрезмерно любопытные изжаривались за пару часов, не успев нагуляться вдоволь и насмотреться на диковинный мир, лежаший на поверхности.
     Отца своего он не помнил совсем. Мать жила с ним до пяти лет, они жили вместе, на Тимирязевской, долго там жили, несколько лет, и хорошо всё у них было, жизнь текла ровно и спокойно, до того самого дня, когда Тимирязевская не пала под нашествем крыс.
     Крысы, огромные серые мокрые крысы, хлынули однажды безо всякого предупреждения, из одного из тёмных боковых туннелей. Он уходил вглубь незаметным ответвлением от главного северного туннеля, и спускался на большие глубины, чтобы затеряться в сложном переплетении сотен коридоров, в лабиринтах, полных ужаса, ледяного холода и отвратительного смрада. Этот туннель уходил в царство крыс, место, куда не решился бы ступить самый отчаянный авантюрист, и даже заблудившийся и не разбирающийся в подземных картах и дорогах скиталец, остановясь на пороге этого туннеля, животным чутьём определил бы ту чёрную и жуткую опасность, которая исходила из него, и шарахнулся бы от зияющего провала входа, как от ворот зачумлённого города.
     Никто не тревожил крыс. Никто не спускался в их владения. Никто не осмеливался нарушить их границ.
     И тогда крысы пришли сами.
     Много народу погибло в тот день, когда живым потоком гигантские крысы, такие большие, каких никогда не видели ни на станции, ни в туннелях, затопили и смыли и выставленные кордоны, и станцию, погребая под собой и защитников, и население, заглушая стальной массой своих тел их предсмертные вопли, полные боли и отвращения. Крысы, пожирая всё на своём пути, и мёртвых, и живых людей, и своих убитых собратьев, слепо, неумолимо, движивые непостижимой человеческому разуму силой, рвались вперёд, всё дальше и дальше.
     В живых остались всего несколько человек, не женщины, не старики и не дети - никто из тех, кого обычно спасают в первую очередь, а пять здоровых мужчин, сумевших обогнать смертоносный поток. Только потому обогнавших его, что стояли с дрезиной на дозоре в южном туннеле, и заслышав крики со станции, один из них бегом бросился проверить, что случилось. Станция уже гибла, когда он увидел её в конце перегона. Уже на входе он понял по первым крысиным ручейкам, просочившимся на перрон, что случилось, и повернул было назад, зная, что ничем он уже не сможет помочь тем, кто держит оборону станции, как его дёрнули сзади за руку. Он обернулся, и женщина с искажённым от страха лицом, тянувшая его настойчиво за рукав, крикнула ему, пытаясь пересилить многоголосый хор отчаяния:
     - Себя не жалко! Пусть он - живёт! Спаси его, солдат! Пожалей!
     И тут он увидел, что тянет она ему в своей руке - детскую ручку, маленькую пухлую детскую ладонь, и схватил эту ладонь, не думая, что спасает чью-то жизнь, а потому, что назвали его солдатом, и попросили - пожалеть. И, таща за собой ребёнка, а потом и вовсе схватив его под мышку, рванул наперегонки с первыми крысами, наперегонки со смертью - вперёд, по туннелю, туда, где ждала его дрезина с его товарищами по дозору, и уже издалека, метров за пятьдесят, крича им, чтоб заводили мотор. Дрезина была у них моторизованная, одна на десять ближайших станций такая, и только поэтому смогли они обогнать крыс. Они всё мчались вперёд, и на скорости пролетели заброшенную Дмитровскую, на которой ютились несколько отшельников, еле успев крикнуть им "Бегите! Крысы!" и понимая, что те не успеют уже спастись. И подъезжая к кордонам Савёловской, с которой у них, слава Богу, было в тот момент мирное соглашение, они уже заранее сбавляли темп, чтобы при такой скорости их не расстреляли на подступах, приняв за налётчиков, и изо всех сил кричали дозорным: "Крысы! Крысы идут!" и готовы были продолжать бежать, через Савёловскую, и дальше, дальше по линии, умоляя пропустить дозорных - вперёд, пока есть куда бежать, пока серая лава не затопит всё метро.
     Но к их счастью, оказалось на Савёловской нечто, что спасло и их, и всю Савёловскую, а может, и всю Серпуховско-Тимирязевскую линию: они ещё только подъезжали, взмыленные, крича дозорным о смерти, которую им удалось пока обогнать, но которая летела за ними по пятам, а те уже спешили, расчехляли какой-то внушительный агрегат на своём посту. Был это огнемёт, наверное, собранный местными умельцами, но такой мощный, что немногие армейские виды оружия могли с ним равняться. И как только показались передовые крысиные отряды, и всё нарастая, зазвучал из мрака шорох и скрежет тысяч крысиных лап, дозорные привели огнемёт в действие, и не отключали уже, пока не кончилось горючее. Ревущее оранжевое пламя заполнило туннель на десятки метров вперёд, и жгло, жгло крыс не переставая, десять, пятнадцать, двадцать минут, и туннель наполнился вонью, мерзкой вонью палёного мяса и шерсти, и диким крысиным визгом... А за спиной дозорных с Савёловской, ставших героями и прославившимися на всю линию, замерла остывающая дрезина, готовая к новому прыжку, а на ней - пятеро мужчин, спасшихся со станции Тимирязевская, и ещё один спасённый ими ребёнок. Мальчик. Артём.
     Крысы отступили. Их безмозглая могучая воля была сломлена одним из последних изобретений человеческого военного гения. Человек всегда умел убивать лучше, чем любое другое живое существо.
     Они схлынули, и обратной волной вернулись в огромное царство, истинные размеры которого не были известны никому. И все эти лабиринты, лежавшие на неимоверной глубине, были так таинственны и странны и, казалось бы, совершенно бесполезны для работы метрополитена, для осуществления всем известных его функций, что не верилось даже, несмотря на заверения авторитетных людей, что всё это были сооружено людьми, обычными метростроевцами.
     Один из этих авторитетов даже был раньше, ещётогда, помощником машиниста электропоезда. Таких людей почти и не осталось, и были они в большой цене, потому что на первых порах они были единственными, кто не терялся и не поддавался страху, оказываясь вне удобной, скоростной и безопасной капсулы поезда в тёмных туннелях Московского Метрополитена, в этом кишечнике мегаполиса. И потому что все на станции относились к нему с таким почтением и детей своих учили тому же, Артём наверное и запомнил его, на всю свою жизнь запомнил - измождённого худого человека, зачахшего за долгие годы работы под землей, в истертой и выцветшей форме работника метрополитена, уже давно потерявшей свой первоначальный шик, но всё ещё надеваемой с той гордостью, с которой адмирал облачается в свой парадный мундир, и всё ещё внушающей благоговение простым смертным. И Артёму, тогда совсем ещё пацану, виделась в тщедушной фигуре помощника машиниста несказанная стать и мощь... Ещё бы! Ведь работники метро были для всех остальных всё равно что проводниками-туземцами для научных экспедиций в дремучих джунглях. Им свято верили, на них полностью полагались, от их знаний и умений зависело полностью выживание остальных. Они зачастую возглавляли станции, когда распалась система единого управления, и метрополитен из комплексного объекта гражданской обороны, огромного противоатомного бомбоубежища, предназначенного для спасения части населения в случае ядерной атаки, превратился во множество не связанных единой властью станций, погрузился в хаос и анархию. Станции стали независимыми и самостоятельными, своеобразными карликовыми государствами, со своими идеологиями и режимами, лидерами и армиями. Они воевали друг с другом, объединялись в федерации и конфедерации, сегодня становясь метрополиями воздвигаемых империй, чтобы завтра быть поверженными и колонизированными вчерашними друзьями или рабами. Они заключали краткосрочные союзы против общей угрозы, чтобы, когда угроза минует, с новыми силами вцепиться друг другу в глотку. Они самозабвенно грызлись за в
сё: за жизненное пространство, за пищу - за фермы белковых дрожжей, плантации грибов, не нуждающихся в дневном свете, чтобы взрасти, и за свиные фермы, где бледных подземных свиней вскармливали бесцветными подземными грибами, и, конечно, за воду, - то есть, за фильтры. Варвары, не могшие починить пришедшие в негодность фильтрационные установки на их станциях, и умирающие от отравленной излучением воды, бросались со звериной яростью на оплоты цивилизованной жизни, на станции, где исправно действовали генераторы и регулярно ремонтировались фильтры, где взращённые заботливыми женскими руками, буравили мокрый грунт белые шляпки шампиньонов и сыто хрюкали свиньи в своих загонах. Их вёл вперёд, на этот бесконечный отчаянный штурм, инстинкт самосохранения и извечный революционный принцип - отнять и поделить. Защитники благополучных станций, организованные в боеспособные соединения бывшими профессиональными военными, до последней капли крови отражали нападения вандалов, переходили в контр-наступления, с боем сдавали и отбивали каждый метр межстанционных туннелей. Станции копили военную мощь, чтобы отвечать на набеги карательными экспедициями, чтобы теснить своих цивилизованных соседей с жизненно важного пространства, если не удавалось достичь договорённостей мирным путём, и наконец, чтобы давать отпор всей той нечисти, что лезла изо всех дыр и туннелей. Всем тем странным, уродливым и опасным созданиям, каждое из которых вполне могло привести в отчаяние Дарвина своим явным несоответсвием всем законам эволюционного развития. Как разительно ни отличались бы от привычных человеку животных все эти твари, то ли всегда обитавшие в глубинах, а сейчас потревоженные человеком, то ли переродившиеся из безобидных представителей городской фауны в исчадий ада под невидимыми губительными лучами, они всё-таки тоже были продолжением жизни на земле. Искажённым, извращённым, но всё же продолжением. И подчинялись они всё тому же главному импульсу, которым ведомо всё органическое на этой планет